показывая в улыбке кривоватые клыки, сказал: я могу видеть мертвых. Вот так просто – видеть мертвых. Да. Ни у кого ни до, ни после обучения Чонсы не было таких способностей, она не нашла сведений о подобном в янтарных залах библиотеки Дормсмута, и не поверила бы россказням мальчишки, не докажи он свою честность.
Тогда она посмеялась, а сейчас – шагает к нему, вытягивая дрожащие руки.
– Дани! Феликс… Может он еще здесь? Феликс! – закричала она. – Феликс, ублюдок! Лжец! Он должен мне! Где он спрятал его?! Куда он дел моего сына! Скажи…
Шестипалая вцепилась в рубашку Данте, дернула его на себя, едва удерживая шатающееся тело:
– Пусть он скажет его имя! Хотя бы имя, Дани! Ты же слышал его в Стреппе! Скажи хоть ты….
Данте молчал, погруженный в ставшую привычной в пути кататонию, и только неразумно мычал сквозь неплотно сжатые губы. Чонса посмотрела ему в лицо. Бесполезно. Она хотела ударить его, даже занесла руку, но запястье поймал Аларик и укоризненно покачал головой.
– Браво. Какая игра. Какие эмоции, – раздался сухой голос за спиной малефики. Чонса обернулась.
Незнакомый мужчина. Должно быть, спустился на шум. Почему она не учуяла его? Среднего роста, крепкого сложения, смотреть на него было отчего-то больно, должно быть, из-за белоснежного плаща. Лицо говорившего закрывал глухой шлем, как у всадников, на нем темнела прорезь забрала в виде креста. Проходя мимо Феликса, он выдернул из него кинжал. Старик качнулся, упал на бок, показывая свое лицо, уже начавшее гнить. Раздутое, уродливое, Чонса бы не узнала его, если бы не волосы, не руки, не оставшаяся в одежде книжная пыль, да этот аромат ладана и вербены, который малефика чувствовала, как преданная собака – запах дома и хозяина. Она всхлипнула.
– Долго же вас пришлось ждать, – меж тем продолжил незнакомец, – вот Феликс и не дождался. А где мальчишка? Джо. Разве он не с тобой?
– Кто ты?
– Кто так слеп, как раб Твой, и глух, как вестник Моей Доброй Вести, Мною посланный? – нараспев процитировал Книги Вознесения незнакомец. Кинжал был в его руках. На нем высохла полоса черной Феликсовой крови. Чонса не стала ждать – вскинула руки, и волна энергии задрожала, бросаясь вперед, впилась в лицо этого «вестника». Он убил Феликса! Это он сделал! Убил и зачем-то ждал их здесь, ждал, чувствуя, как гниет рядом святое тело викария, и ничего не делал! Наёмник! Убийца!
Чонса ждала: сейчас он сам ткнет себя ножом в живот. Она уже делала такое на войне, ей было не впервой. Сейчас он закричит, начнет биться головой о косяки, пока из щелей его шлема не брызнет серое, белое и красное! Сейчас, да – но он отмахнулся кинжалом, словно ладонью от мухи, и энергия ушла в разбитые осколки на полу, что запрыгали и зазвенели.
– Что?..
– Вера – защита моя и твердыня убежища моего!
– Хватит сраных цитат! – закричала Чонса, теряя контроль. Глаза её блеснули зелёным кошачьим огнем. Вся дюжина пальцев скрючилась, тень многократно выросла, легла перед ними чернейшим из полотен. Загремел гром. Завыл ветер. Глухо шелестя крыльями, откликнулись твари…
– Ты!
Она ударила руками в косяк двери, оставляя глубокие царапины. Химеры бросились на таверну, разбивая плечами и своими костяными гребнями окно за окном, потянули вперед свои паучьи отростки рук, завопили дурными голосами. Аларик упал на колени, закрывая телом лишившегося чувств Данте. Воздух трещал. Лица убийцы не было видно за шлемом, но по наклону головы и тому, что он вытащил из ножен меч, малефика поняла – испугался.
– Ты хоть представляешь, что натворил?!
Она топнула ногой в темп созвучию ударов молний и раскатов грома. Дождевое полотно прогнулось, окатив её взмокшую от скачки и бега спину. Раздался треск рвущейся крыши, застучала по чердаку черепица. Химеры были наверху, толкались в лестничных проемах, вопили, царапали одна другую. Всего пятеро, но это был предел Чонсы, и этого было достаточно, чтобы сделать с Вестником то, что хотела она в исступлении сотворить с Феликсом – четвертовать, растащив по всем сторонам света конечности.
Для того, чтобы вторгаться в чужие рассудки и дергать их за ниточки, Чонсе не надо было говорить волшебное слово «Подчинись». Достаточно было только очень-очень этого захотеть. Разозлиться.
А сейчас она была просто в ярости.
– Ты лишил меня всего! Всего, из-за чего я жила!
Ступив ближе к вестнику, твари замялись. В таверне стало слишком тесно, завоняло змеиными шкурами и мокрыми птичьими перьями, и эти химеры, они просто не могли подобраться к невидимому кругу, что окружал Феликса и этого безумца, цитирующего Книгу. Видимо, его защищали святые мощи, в которые обратился в посмертии мученик-викарий.
Поняв это, убийца захохотал.
Осознав, Аларик потянул Чонсу за край платья, глядя снизу вверх из своей полной ужаса коленопреклоненной позы:
– Назад… На улицу. Пока ты их…
Как назло, он не договорил. Девушка потеряла контроль, всего немного, на одну секунду, и химера повернула к Чонсе голову. Эта была другой породы. Огромная морда все так же похожа на собачий череп, но крупнее, с кусками белесой длинной шерсти, стекающей к гигантским лапам. Лап было слишком много, четыре волчьи и беспокойно шевелящиеся паучьи из бочкообразного корпуса. На спине – лохматые, облепленные перьями крылья. Глаза на хищной морде смотрели на малефику с ненавистью и, как показалось ей, ненависть эта была так же разумна, как у живого человека. Для Чонсы она стала физически ощутима, когда тварь заорала, распахивая челюсти, её ор оглушил острой головной болью. Чонса зашаталась, сжав лоб ладонью. Аларик вытолкнул Шестипалую прочь из дома, следом полетел Дани. Она упала в грязь, резко повернулась, подхватывая испачкавшегося в грязи Данте, и уже не ожидала, но Аларик, чертыхаясь, выбежал следом, закричав со слезами на глазах:
– Я вернусь за тобой, Йоль! – Он обхватил руками предплечье девушки. – Пошли! Он ненадолго их задержит…
Твари толкались в дверях, зажали сами себя и не могли выбраться. Ненадолго.
– Кто задержит?! – Малефика подняла уставшие сухие глаза. – Твой мертвый брат-близнец? Да! Он мертв! Открой уже глаза!
Аларик отшатнулся, как от удара, качнулся назад, споткнулся, упал. Отполз от неё, частя себе под нос одно сплошное «Нет!», пока его голос не растворился в последнем порыве дождя. Сидящая на дороге Чонса не видела причин подниматься и куда-то идти. Пусть их сожрут здесь. Никаких надежд, ничего, ничего не осталось, всё исчезло вместе с памятью Феликса и со всеми его полными раскаяния словами, что никогда не прозвучат.
Тварей в воздухе над ними становилось всё больше. Дождь сошел на
