Я различил Швалле с большой алюминиевой миской, зажатой между ног. Из нее торчал черпак. Вокруг в полном беспорядке лежали хлеб, сосиски, корнишоны и открытые банки сардин. Гамаки сверху провисали под тяжестью двух спящих фигур. Верхние койки слева и справа тоже были заняты.
Здесь, в носовой части, движения лодки были еще более безумными. Каждые несколько минут носовой отсек накренялся и подпрыгивал так бешено, что Швалле приходилось хватать миску, чтобы она не опрокинулась.
Из полумрака на четвереньках появился торпедист Данлоп с красной и зеленой лампочками, которые он хотел поставить вместо белых. Эффект привел его в полный восторг.
«Очень сексуально», — произнес одобрительный голос из одного из гамаков.
Неожиданно подлодка резко накренилась. Колени Швалле не удержали миску, из которой на хлеб выплеснулся суп. Мы накренились на невообразимый угол, затем стремительно поднялись в воздух. Корзинка ударилась о переборку и опустошилась на головы заплесневелыми корками и выжатыми лимонами. Всхлипывание воды в льялах. Наш нос ударился о следующую волну и весь отсек содрогнулся. Вода в льялах снова устремилась в нос.
«Черт побери», — произнес Швалле.
По плитам покатился ругающийся Бенджамин, затем он поднялся и уселся в позе Будды со скрещенными ногами, зацепившись руками за леер койки. При этом он толкнул Арио.
«Вот это правильно», — сказал Арио, «раскидывайся поудобнее».
«Извини за то, что я дышу!»
Теперь в свою очередь Арио надо было удерживаться. Он обхватил рукой страховочный трос, закрепленный к нижней койке. Дотянувшись до булки, позеленевшей от плесени, он прижал ее к пропитанной потом фуфайке и складным ножом отрезал неуклюжие ломти. Законные порции были размером со среднюю сливу. Его бицепсы надулись шарами от напряжения.
Лодка снова накренилась. Снова звяканье и громыхание. Между носовыми торпедными аппаратами туда-сюда каталась жестянка, но никто не пошевелился, чтобы закрепить ее. Полотенце, свисавшее с одного из лееров с правого борта, медленно наклонялось в сторону прохода и на несколько секунд оставалось висеть под углом, как будто жестко накрахмаленное.
Полотенце медленно вернулось в менее кошмарное положение, затем прилепилось к лееру. Лодка накренилась на левый борт.
«Обхохочешься, какое дерьмо!» — проворчал Данлоп, который расклинил ведро между шпангоутами в носу и пытался умыться. Весь отсек вонял тряпками для мытья посуды. Грязная вода, которая несколько мгновений назад была в его ведре, теперь разливалась по настилу по направлению к сидящим. Арио начал подниматься, но вода остановилась и отступила. Это выглядело как триумф воли над материальным.
Утерев блестящий от пота лоб тыльной стороной ладони, Арио с трудом поднялся на ноги и оперся о койку, все еще удерживаясь за страховочный трос. Он стащил с себя куртку. Черные волосы пробивались через дырки в его майке, как набивка из рваного матраса. Все его тело промокло от пота. Тяжело дыша, тяжело дыша, он снова уселся и объявил, что шторм или не шторм — он собирается набить свое брюхо так туго, что мы сможем давить на нем блох ногтем. Честность его намерений вскоре стала очевидной. Взяв не совсем заплесневевший ломоть хлеба, о аккуратно водрузил сверху слои масла, сосисок, сыра и сардинок.
«Ну совсем как Вавилонская Башня», — с восхищением произнес Жиголо. Арио, заботясь о своем престиже, хладнокровно украсил свое гастрономическое произведение толстым слоем горчицы. Его челюсти открылись и заглотили бутерброд. Твердый сухой хлеб потребовал шумного и продолжительного пережевывания.
«Лучше консервов в любом случае», — сказал Арио с набитым ртом, и запил еду чаем апельсинного цвета.
Все рты вокруг сверкали от жира, напоминая мне каннибалов, собравшихся вокруг котелка. Ноги едоков были перемешаны, как ноги пассажиров в переполненном купе. Время от времени Арио подтверждал свое удовольствие громким рыганьем. По кругу ходила бутылка яблочного сока.
Один или двое встали готовиться к заступлению на вахту и исчезли в корме. Через несколько минут дверь в переборке открылась и вошел рыжеволосый машинист по имени Маркус. Его сине-белая полосатая шерстяная фуфайка делала его похожим на циркового борца из девятнадцатого века. Он как пьяный покрутился туда-сюда, прежде чем свалиться в просвет между остальными. Жуя, он объявил, что футбольный клуб «ХЕРТА» проиграл. «Это недавно передали по радио. Их и в самом деле разбили в пух и прах. Пять-ноль, а до перерыва три-ноль. Это исключает их из полуфинала».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Ты нас обманываешь!»
«Я не стал бы шутить о таких вещах».
Футбольный клуб «ХЕРТА» проиграл. Сразу же шторм, который трепал нас, стал малозначащим.
Новость возбудила оживленные дебаты. «Футбольный клуб «ХЕРТА», боже милостивый!» — «Даже ни одного утешительного ответного гола — да от этого впору зарыдать…»
«Это их поставит на место. «ХЕРТА» всегда не в свои сани садилась».
Спустя четверть часа, когда предмет разговора был обсосан досуха, Арио поделился с кружком слушателей, что Бенджамин лелеет мысли о женитьбе. Дикие вопли приветствовали это объявление. Маленького Манчу забросали вопросами со всех сторон.
«Он — женится?» — «Ты наверное с ума сошел — тебя надо посадить в обезьянник и спарить с шимпанзе» — «Бедная корова, она наверняка в трудном положении».
Чувства Бенджамина были столь уязвлены, что Арио потребовалось применить всю силу своего убеждения, чтобы успокоить его. В конце концов он был настолько умиротворен, что прошел к своему рундуку и вернулся с потрепанным бумажником, в котором была целая подборка фотографий вышеупомянутой дамы. Жиголо жадно схватил их, сопровождая каждую подходящим комментарием: «Парни, вот это шасси! — О мамочка, ты никогда не говорила мне, что это будет так! — Однажды придет мой принц! — Разложи меня и сделай это снова!» В конце концов он обернулся к Бенджамину с поддельным восхищением и сказал: «Ты хочешь сказать, что ты действительно уложил этот усталый старый мешок?» Но Бенджамин не слушал — он тщетно пытался вернуть себе свои сокровища. Вдобавок к всеобщей неразберихе перевернулся чайник. Палуба превратилась в хаос мокрого хлеба, нарезанной колбасы, банок с сардинами, пинающихся ног и вслепую хватающихся рук. Суматоха не улеглась, пока не послышался грозный рык из койки старшего торпедиста Хакера, «президента» носового отсека.
Хотя он вернул себе все свои фотографии, Бенджамин все еще прыгал как сумасшедший — или скорее, изображал это. У меня было впечатление, что он тайно наслаждался суматохой.
Следующие пять минут преобладали звуки процесса еды, затем в приглушенном красном свете возник Швалле и начал копаться в своем рундуке. На свет появились несколько бутылок.
«Что-то ищешь?» — осведомился Факлер со своей койки.
«Свой крем для лица».
Начиналось всеобщее и неограниченное веселье. «Как это мило!»
«Не забудь выщипать себе брови, дорогая!» — «Перестань, Швалле, у меня возникают кое-какие мысли в отношении тебя!»
Швалле сердито повернулся ко всем шутникам. «Грязные содомиты! Вы не знаете значения слова гигиена».
«Отлично, продолжай!» — «Ты, верно, обнаружил у себя сегодня внутренности?» — «Шестинедельная грязь и сверху слой мази — очень гигиенично, скажу я вам!» — «Послушайте, кто там говорит! Намазывает всю эту штуку на свое лицо и позволяет своему члену сгнить на корню!»
Еще один рык от старшего торпедиста Хакера: «Иисус Христос всемогущий! Вы собираетесь заткнуться или не собираетесь — да или нет?»
«Нет», — ответил Арио, но тихо, чтобы старший по званию не мог услышать в своей койке.
***
ВТОРНИК, 46-й ДЕНЬ В МОРЕ. Дальнейшее ухудшение погоды. Лодку швыряло с такой непредсказуемостью, что мой желудок сжимался в предчувствии рвоты. В течение целых полминуты корпус дико сотрясался в каждой своей заклепке. Казалось, что нос никогда не поднимется, настолько глубоко он был внедрен в невидимую волну. U-A переваливалась слева направо — я отчетливо ощущал, как она ищет выход в сторону из ловушки — и затем наконец нос поднимался и винты переставали перегружаться. Это было похоже на перерыв в объятиях.
