Помогло ли это скорейшему изданию «СБТ»? Конечно. Сам факт помог. Опять же контакты с людьми в издательстве и не случайный приход туда на работу. Но слухи ходили разные, причём со слов самого АНа. И об Иване Ефремове, с которым уже общались тогда. И о том, что Лёва Петров познакомил Аркадия с Ильёй Эренбургом — фигурой в то время, безусловно, знаковой, а тот якобы составил протекцию. Была и третья версия: продавить издание в «Детгизе» помогло личное знакомство с невесткой члена Политбюро Микояна — Эллой. А Элеонора Петровна Лозовская, жена знаменитого генерала авиации Степана Анастасовича Микояна, действительно работала в то время в издательстве. Но, думается, едва ли всё это имело сколько-нибудь существенное значение. Нет, мы вовсе не хотим впадать в крайности и утверждать, что талант всегда сам пробьёт себе дорогу. Просто разноречивость информации (а это вообще очень характерно для АНа — в разных компаниях излагать одно и то же событие совершенно по-разному) лишний раз подтверждает, что в те годы рассказать об издании книги по блату было гораздо проще — правдоподобнее и скромнее как-то.
В июне 1956-го, во время отпуска АНа, братья плотно работают над текстом в Ленинграде. Затем продолжают уже порознь, всё интенсивнее обмениваясь письмами. В марте 1957 года АН берёт ещё один отпуск, а в середине апреля, специально ради дня рождения брата, исхитряется приехать на трое суток. Видимо, именно тогда они наносят последние мазки на уже почти завершённое полотно. И вот в двадцатых числах полностью вычитанный чистовик сдается в редакцию фантастики ещё не родного, но уже интуитивно близкого, симпатичного им издательства «Детгиз», о чем АН и рапортует в письме БНу 29 апреля.
Середина и конец 1950-х — удивительное это было время, неуловимо прекрасное и безумно тревожное.
«Они поспешно входят в подъезд. Здесь ещё холодно: застоялась зима. Темно как! Не видно даже, где начинается лестница. Но они не чувствуют, что здесь холодно. Лена откинула назад голову, в темноте отсвечивают зелёные туманные глаза. Аркадий её целует. А с улицы доносятся голоса детей. Гудки машин, шум весеннего дня».
Это не Стругацкие. Это самый финал повести «Оттепель» Эренбурга. Мы только одно слово заменили: Коротеева — на Аркадия. И получилось в точности про них. Потому что в те годы это было в точности про всех.
Вот только не надо забывать и о другом.
По всей стране реяли — по праздникам больше, по будням меньше — красные большевистские знамена, обагрённые кровью и отсветами пожарищ всех революций и всех войн первой половины двадцатого века. И плыли над страной зловещие багровые тучи сталинизма. Сталин умер, даже развенчали его вполне официально, а тучи всё плыли, всё не хотели рассеяться и растаять навсегда. Наоборот — иногда сгущались и проливались кровавым дождём над Берлином и Гданьском, над Варшавой и Будапештом. Над Будапештом так обильно, что этого не смогли скрыть даже советские газеты. Страшно было. Особенно страшно в хороший, добрый Хрущёвский год, год Двадцатого съезда, год знаменитого глотка свободы и невероятного подъёма всех искусств…
А братья послушали новости по радио, полистали газеты, посмотрели в глаза друг другу и коротко обменялись полностью совпадающими мнениями:
— Политика. Ну её на хер!
— Это не для нас.
— Давай пообещаем друг другу никогда в политику не лезть.
— Верно. Не наше это дело.
Очень характерный для 1956-го разговор! Они уже никому не верят, но ещё и не сформулировали собственной позиции.
А главное, у них были свои проблемы — покрасивее и помощнее этих: Вселенная, Космос, Разум, вечное движение к Истине…
Но когда через двенадцать лет багровые тучи сталинизма, помаячив над Восточной Европой, зальют кровавым кошмаром Чехословакию, всё будет иначе. Крепко иначе.
Вот только это уже совсем другая история.
И вместо заключения — своего рода эпитафия «Стране багровых туч», написанная БНом совсем недавно:
«Пусть повесть эта остаётся в фантастике, как некий уродливый памятник целой эпохе со всеми её онёрами — с её горячечным энтузиазмом и восторженной глупостью; с её искренней жаждой добра при полном непонимании, что же это такое — добро; с её неистовой готовностью к самопожертвованию; с её жестокостью, идеологической слепотой и классическим оруэлловским двоемыслием. Ибо это было время злобного добра, жизнеутверждающих убийств, „фанфарного безмолвия и многодумного безмыслия“. И это время не следует вычёркивать из социальной памяти. Самое глупое, что мы можем сделать — это поскорее забыть о нём; самое малое — помнить об этом времени, пока семена его не истлели».
С чем тут спорить? С безжалостной самооценкой? С цитатой из Галича? И что тут можно добавить?
Литературоведение в мире духа (очередное междусловие)
«Собственно, можно утверждать, что событийная часть нашей биографии закончилась в 56-м году. Далее пошли книги. (Кто-то не без тонкости заметил: биография писателя — это его книги.) Но никогда не бывает вредно определить причинно-следственные связи времени и событий».
А. Стругацкий. «Наша биография»
Я готов поспорить с утверждением неведомого автора, процитированного АНом. Фраза эта — не более чем общее место. В реальной жизни биографии очень многих писателей так далеки от их книг, что за голову схватишься. И я выношу в эпиграф вышеприведённые фразы лишь потому, что хочу прочертить некую границу между уже прочитанной вами частью книги и всем дальнейшим.
О событиях до 1956 года сведения приходилось собирать по крупицам, тщательно соединяя то, что есть в книгах АБС, с тем, что удалось найти в письмах, дневниках, прочих документах и просто в памяти уцелевших очевидцев. А скажем, в «Комментариях к пройденному» БНа этому периоду уделено всего несколько страниц. Дальше всё меняется — материалов становится больше, лавинообразно больше, не только архивных и личных, но и опубликованных. Их уже физически невозможно охватить. Потому и манера нашего повествования станет другой. Не резко, не сразу — некоторое время мы ещё будем по инерции проговаривать и комментировать последовательно события каждого года и каждого месяца, по порядку. Но затем вынужденно поскачем галопом по Европам. То есть от одной книги к другой, минуя несущественное, стремясь не повторяться и всё меньше рассказывая собственно о творчестве.
Поэтому о самом механизме создания книг АБС, о его тайных пружинах мы попытаемся рассказать в этой специальной главе, предваряя переход к описанию конкретных литературных достижений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
