– Ну у тебя и молоточек! – встретил его щуплый водитель. – Таким не гвозди забивать, а сваи!
– В корень смотришь, – подтвердил Ким. – Сваи и забиваю. Пальмовые.
– А зачем? – Они выехали на улицу Рубинштейна и свернули к Загородному проспекту.
– Ты о королевстве Самоа слыхал? Правит там Сусуга Малиетоа Танумафили Второй, и нынче пожелалось Его Величеству иметь резиденцию в Санкт-Петербурге. Вот и строим… на Зине Портновой строим, в южной части города, где климат для самоанцев более подходящий.
– А сваи бить какого хрена? И для чего пальмовые?
– У самоанцев все дома на пальмовых сваях, даже королевский дворец. Забивают молотом, ручная работа, ювелирная, никакой тебе техники… Что поделать, такой у них национальный обычай! Вот и корячимся.
– Платят-то хоть прилично?
– Вполне. В свободно конвертируемых самоанских пиастрах. Если на баксы пересчитать, выйдет тридцатка в день.
– Ого! – Водитель восхищенно цыкнул. – А можно ли в вашу бригаду пристроиться?
– Ты сначала мою кувалду подними, – сказал Кононов и усмехнулся.
Пробок им больше не встретилось, и через сорок минут Ким высадился у дома двадцать пять по улице Зины Портновой. Был полдень; по бирюзовому небу гусиным пухом плыли облака, солнце сияло, отражаясь в витринах и окнах, и даже серые унылые строения казались праздничными и нарядными. Редкий для Питера зной, цветное белье, развешанное не балконах, полуголые смуглые парни и девицы в топиках, бананы и ананасы на лотках придавали скромной улице экзотику, будто Ким попал в Гавану или даже в Рио-де-Жанейро. «Только пальм и не хватает», – пробормотал он, огибая длинный девятиэтажный дом.
Во дворе, у склада – «корабля», толкались, суетились, орали и грузились. Ящики, коробки, упаковки, дюжина работников, нежный перезвон бутылок, бочонки с пивом, резкий запах спирта… Добро таскали в три приземистых микроавтобуса, два «Москвича» – «каблука» и маленький грузовичок с надписью по борту: «АООО П. П. Чернова. Развозка продукции».
«Ну, я вас развезу!» – подумал Кононов, послав беззвучную команду Трикси. На этот раз он не заметил ощутимых перемен – тех, от которых распирало мышцы и тело казалось переполненным энергией сосудом. Но перемены все же были, не столько физические, сколько психические; он чувствовал ярость, холодное бешенство матерого убийцы, несокрушимую уверенность в своем законном праве ломать и разносить. Эти древние инстинкты странным образом сливались с понятиями человека современного, знавшего, что достижение цели не обязательно требует убийства и насилия, что лучшее оружие – страх и что угроза, веская и зримая, пугает больше, чем изощренные пытки.
«Вперед! – сказал ему Конан. – Иди и вышиби мозги из этих смрадных псов!» «Псы-то они псы, да только разные, – возразил Ким. – Эти, что у входа мельтешат, дворняги-работяги – за что их бить? Женщину мою не крали и в ресторане не буянили… А терьеры и бульдоги – те за воротами, и с ними другой разговор. Однако и тут желательна умеренность. Если они не возникнут…» «Когда возникнут, поздно будет, – гнул свою линию Конан. – Ты, интеллигентское отродье, слишком уж мягкосердечен! Первым бей! В лобешник! Ферштейн?» «Яволь!» – ответил Ким, направляясь к складу и слушая, как недовольно бурчит Конан: «Всех в расход, и шавок, и бульдогов, всех! Коленом в яйца, локтем в почки и кулаком в висок… Чтоб пасть разинуть не успели, Нергалья моча…»
Приблизившись к воротам, Ким грохнул в железную створку кувалдой и заревел:
– Кончать погрузку! Все на выход, живо! Склад закрывается на ревизию! Пожарной инспекцией и службой медицинской страховки! Разбегайтесь, братва, ОМОН на подходе!
Грузчики, толкаясь и матерясь, ринулись к машинам, а Ким перешагнул порог, закрыл ворота, лязгнул засовом и огляделся. Все, как прежде: тут – стеллажи с горячительным, там – с безалкогольной продукцией, вверху – гирлянды лампочек, внизу – бетонный пол, слева – складские пространства, справа, за штабелями коробок и ящиков, – стойка, изогнутая буквой «П», а за нею – дверь в подвал. От стойки к Кононову уже спешил мордоворот в пятнистом комбинезоне.
– Ты чего, мужик? Типа, инспектор? Документ покажь!
«Из новеньких, из незнакомых», – подумал Ким и саданул его в живот рукоятью кувалды. Затем, посматривая туда-сюда, лавируя между штабелями готового к отправке груза, двинулся к закутку кладовщика. Знакомых личностей не попадалось, ни Петрухи, ни Коблова, ни рыбаков, поймавших его у больницы; под дальней стеной возились двое работяг, что-то сортировали и перекладывали, а в глубине помещения девушка в длинном халате протирала бутылки. Визит инспектора их, видимо, не взволновал.
На стойке, делая ее еще выше, стояли три лакированных ящичка с золотыми надписями: «Cognac. Camus Napoleon». «Штучный дорогой товар», – понял Кононов и, размахнувшись молотом, сшиб первый ящик на пол. Дерево треснуло, жалобно звякнуло стекло, горлышки бутылок взмыли вверх вместе с фонтаном осколков, и в воздухе стал разливаться аромат драгоценного французского коньяка.
– Вай, чэго такое? – Над стойкой возникла ошеломленная физиономия Мурада. – Ты сронил, дубина пьяная? Ты, дэшевка? Год тэперь нэ разочтешься! Ты кто?
– Инвалид в пальто! – рявкнул Ким. – Пилот Су-30[5] без обеих ног, ветеран афганской и чеченской! И сей момент устрою здесь ковровое бомбометание!
Он грохнул молотом по второму ящику, разнес третий в груду щепок и осколков и перепрыгнул через стойку. Девушка в халате испуганно вскрикнула, но работяги ухом не повели, лишь принялись интенсивно сопеть и нюхать. Ким шагнул к отпрянувшему Мураду. Кувалда покачивалась в его руках, побрякивали стальные диски в сумке, под ногами скрипело стекло. Смуглая горбоносая физиономия кладовщика начала бледнеть.
– Что, узнаешь? – Ким легонько подтолкнул его кувалдой, загоняя в щель между столом и топчаном. – Узнаешь, спрашиваю?
– Ты… это… пысатель…
– Я не только писатель, еще поэт и музыкант, – сообщил Кононов. – И нынче мы с тобой исполним про колокольчики во ржи… Ты будешь петь, а я – аккомпанировать!
Давая выход ярости, он грохнул по столу кувалдой. Стол крякнул, покачнулся и рассыпался.
– Э? – не понял Мурад. – Какие пэсни, какие калакольчики?
– Из Комарово. – Ким придвинулся ближе и ухватил дрожащего кладовщика за шею. – Интересуюсь я цветочками, что у Пал Палыча растут, у твоего хозяина. Вот только где? Адрес, быстро! Улица, номер дома, особые приметы? Говори!
Он шевельнул пальцами, исторгнув у Мурада вопль боли.
– Нэ знаю я! Аллахом клянусь, нэ знаю! Я чэловек малэнький, там не бывал! Здэсь сижу, на складе… Я вааще хазяина три раза видэл!
«Ухо откуси, – посоветовал Конан. – Можно палец, но ухо помягче, костей в нем нет».
Ким жутко ощерился, лязгнул зубами, склонился к лицу кладовщика.
– Врешь!
– Нэ вру! Толян к нему ездит с Сашкой, возит вино, продукты, так нэт сейчас Толяна… Еще Гиря ездил со своими… Так Гири тоже нэт!
– Вот это правда, – согласился Кононов, примериваясь к уху горбоносого. – Про Гирю истинная правда, а остальное мы узнаем. Больно будет, но ты уж потерпи… Тебе какое ухо оставить, левое или правое?
– А-а!.. – дико завопил Мурад, и в то же мгновение над головою Кима засвистели пули. Одна чиркнула кладовщика по ребрам, и вопль сменился громкими стонами.
Ким рухнул на пол, пополз к загородке, к тому углу, который был дальше от выхода и ближе к подвальной двери. В стену ударила новая очередь, брызнул бетон, и резкий противный запах смешался с ароматом коньяка. Опять выстрелы, потом – голос, вроде бы знакомый:
– Эй, фокусник, выходи! Кончились хайборийские шутки!
Привстав на колено, Ким оглядел помещение и тут же прижался к полу. Диспозиция была неприятной: слева – сероглазик Зайцев и трое с автоматами, справа – еще пятеро, тоже не пустые. В подвале прятались или за ящиками и стеллажами? Впрочем, не важно; прятались, значит, ждали, а если ждали, то, выходит, вычислили. «Аналитики!..» – подумал Кононов и, скрипнув зубами, полез в сумку.
