Она разорвала моё сердце на куски, но дала мне покой, приняв меж своих обвислых грудей. Одна плоть. Прогорклость, плесень. Супруга, святая дева ливанская, исковерканная годами страданий. Сегодня вечером все опять будут смеяться над тем, как ты гонишь своего подавленного, оскорбленного мужа по дороге: король Исландии под ударами своей капризной, ворчливой жены, каторжник под свистом девятихвостки. Несколькими часами спустя я вновь прижимаюсь к тебе на поблёкшем, замызганном меховом покрывале, и мы вместе, пока смерть не разлучит нас. Точнее, до 17 июля 1840 года. Перебрали с ликёром, ко всему прочему он был неважного качества. Короче говоря, как написал коронер Роберт Стюард в реестре: «Господь посетил её». Дверь кафе делает очередной оборот, на меня падает твоё затвердевшее, но изумительных пропорций и линий тело. Нора, Мария, сгинуть в чужой земле. Это я Харон, который помог ей пересечь воды мрака и вступить в царство смерти.
90
«Не умрём, так встретимся». Да если и умрем, не суть дело. Я же здесь, например. Ты быстро к нам вернулся. Сразу видно, что переезд сюда пошёл мне на пользу. Меня привезли в плачевном состоянии. Ещё бы: после Бэттери Пойнт. Это правда, что поначалу я лягался, пытаясь отбиться, пинал ногами и крушил всё, что попадалось, но потом я угомонился. Таким образом, вы вновь меня встретили вскоре после того, как «Эребус» и «Террор» спустили якори в воды бухты Салливанс.
Хорошо, быть может, это были не Вы, а кто-то из Ваших коллег, была не Ваша смена, или Вы были в отпуске. Как бы то ни было, все врачи похожи друг на друга, сходство разительно. Точно так же, как койко-места в госпиталях. И Вы этим пользуетесь, стараясь убедить меня в том, что я нахожусь в Европе, а не в Австралии. По крайней мере, Вы предприняли такую попытку, пока не поняли, что я на это не ведусь. Похоже, конечно, на Европу… Благодаря картонной декорации горизонта с Триестинским заливом и берегами Истрии с виднеющимся вдали Сальворе. Очень поэтично, идеальная имитация, мне нечего сказать, но меня не проведёшь. Я по-прежнему на мостике «Эребуса» или «Террора» в антарктических водах тьмы и айсбергов с коммодором Джеймсом Кларком Россом, закадычным другом нашего губернатора сэра Джона Франклина: мы исследуем магнитные колебания в этих широтах. Чудные названия у кораблей, в точности соответствуют моему путешествию по заснеженным морям моей смерти.
Коммодора Росса встречают со всеми полагающимися почестями и под аккомпанемент военного оркестра 51-го полка, дальше следуют балы, вечеринки, вальсы Штрауса, банкеты… На борту также Джозеф Далтон Хукер, сын сэра Уильяма. С ним мы познакомились в «Ватерлоо Инн». Он был столь любезен, что снизошёл до встречи со мной в том трактире, где я по своему обыкновению зарабатывал на ром и шматок солонины написанием петиций, ходатайств, писем и прошений для безграмотных алкашей, — короче, работа тавернского адвоката. Да-да, было и такое.
Хукер Младший, подобно своему отцу, ботаник. Пока неизученный южный континент привлекает многих учёных, как пчёл мёд, большинство из них жаждет не познать мир, а классифицировать его и присвоить ему то или иное обозначение. Хукер Старший, Хукер Младший… Мать первого и невеста второго носит имя Мари. Моя же Мари так и не стала ни матерью, ни невестой. Особенно матерью. Время замедляется, сгущается, удлиняется и превращается в огромную постоянно теряющую свой хвост ящерицу. Части моего тела и мозга тонут в тёмных водах. Я ощупываю своё лицо и руки, стремясь определить, цел я или нет. Вода полностью заполнила трюм. Молодой Хукер читает в моих глазах лишь слёзы, я же, энергично жестикулируя, пытаюсь что-то ему объяснить. Я рассказываю о моих приключениях, об Исландии, об исследовании Великого Озера, о поимке и аресте Шелдона. Я смотрю на Хукера: пышный мундир, уверенность в собственной молодости и неотразимости, завидное здоровье и положение в обществе… На моих глазах вновь выступают слёзы. Я плачу и понимаю, что для него это признак старости, опьянения и уродливой слабости конченого человека. «Я любил Вашего отца, — говорю я ему, — быть может, и он…». Бред сумасшедшего… Я могу всё объяснить… Всегда всё можно объяснить…
А вот и нельзя. Ничему нет объяснения. Даже тому моему поведению, внезапной ярости, тревоге, крику… Я видел перед собой корабли «Эребус» и «Террор»: они спокойно покачивались на волнах в бухте, море будто открывалось и заглатывало их, меня… Я устремлялся в бездонную воронку, превращаясь лишь в пенистый крик, меня засасывало, перемалывало, перекручивало, выворачивало наизнанку, как в центрифуге… Молодой Далтон говорит обо мне и о своём отце, о нашей Исландии, о стеклянных глазах висящего над входом в «Спред Игл Инн» орла, о пучках белоснежных трав, хворосте и ворсе. Яростные волны то глотают, то словно отрыгивают кусочки моего тела: меня разорвало на части и растащило кориолисовыми силами в разные стороны, бог весть куда; я исчезаю в чёрной журчащей дыре, мою голову окунают в очко. Нет! Это же моё! Это же я! Вы не имеете права! Я бросаюсь за ними в воду, хочу их спасти. Я склею их и буду снова самим собой. Оставьте меня. Не бейте сильно. Не я первый начал, доктор, это они все на меня накинулись и хотели повязать: они не желали, чтобы я нашёл ошмётки своего тела и заново обрел цельность. Люди, толпа, масса, давка, я шёл ко дну… Я обязан был сопротивляться, толчками рассекая валы и пробивая себе дорогу в наседающем скопище тварей.
Во всём виновата та витрина с телевизорами, из-за неё мне вдарила в голову кровь. Среди прочих магазинчиков на Сэнди Бей Роуд грек Спиридион Павлидис, предприниматель, торгаш и челнок, соорудил и этот. Телевизоры там были самые разные, любого размера и на самый привередливый вкус, они были всегда включены на разные каналы с демонстративными целями, чтобы привлечь клиентов и вызвать у них желание раскошелиться. Я периодически останавливался возле той витрины и смотрел в эти коробки на лица, пейзажи, цвета, жесты, как они появлялись и пропадали… Волшебный фонарь дяди Бепи. Детство.
В тот декабрьский вечер, уж не знаю почему, все телевизоры были настроены на один канал: с речью выступал человек с волевым лицом, последний царь Колхиды, он вещал, не переставая, из каждого светящегося прямоугольника. Много лиц. Вдруг показали Красную площадь, много Красных площадей, и опускающийся красный флаг, мои алые знамёна, коим несть числа. Я слышал голос другого человека за кадром, который с пафосом разглагольствовал о павших в пыльные канавы флагах и погасшем Солнце будущего. Много голосов. Один и тот же отовсюду, из каждого голубого ящика… И тут со мной что-то произошло, меня замкнуло, а в моём сердце будто что-то оборвалось. Красные флаги закрыли собой всё небо и обрушились на землю, давя собой всё и вся, кроваво-красное Солнце спускается, прихлопывает нас, взрывается и пропадает.
Конец всему. Мой конец, крах. Руно — лишь содранная кровоточащая шкура, подвешенная за небо и утягивающая его за собой вниз, в бездну. Люди с волевым выражением лица всё говорят и говорят, какой-то другой голос бесконечным эхом оповещает о наступлении конца. Флаг медленно опускается и накрывает меня, душит, я задыхаюсь под ним, пытаюсь высвободиться, но мне им обвязывают голову и руки. Руно — смирительная рубашка. Именно таким вот образом вы меня повязали и, как вы думаете, отправили домой к товарищу Милетти-Милетичу. Этот Милетич несколько раз отбывал вместе со мной срок в тюрьме, а затем мы вдвоем, можно сказать, зависли в его дыре на улице Виа Молино а Вапоре. Затем меня оттуда вытащили. Снова. Я помню, что сопротивлялся, натворил историй, и что это ни к чему не привело и ни на кого не подействовало. Мне говорили, они говорили, Вы говорили, мы говорили: «Не стоит делать из этого трагедию, не стоит. Сонетов давно никто не пишет, знай себе развлекайся в видеоигры. Успокойся и ничего не бойся, ведь в видеоиграх добро всегда побеждает зло. Даже если нацисты выигрывают, это всё равно проигрыш. Наслаждайся прогулкой, пейзажем, щелканьем пульта, твоим морем…».
Таким образом вы пытаетесь заставить меня поверить в то, что я вернулся к моему заливу. Неизведанная южная земля, Австралия, принимает эмигрантов, но изгоняет сумасшедших, отправляет их по домам, — мне так сказали, но я особо не верю. Для мёртвых место всегда найдётся. Гигантский остров мертвецов. Я здесь, внизу, в южном полушарии, остался с вами, меня здесь похоронили под спущенными красными флагами, под ещё более толстым покровом, нежели тот на моей могиле в парке Сент-Дэвид. Флаги колышатся на ветру, развеваются волнами и путаются между собой, превращаясь в единый стяг, опускающийся занавес, погружающий во тьму мир; горе тому, кто ожидает под ним и получает в итоге по башке. Железный занавес гильотиной со свистом соскальзывает вниз и разрезает на две части сердце. Моё сердце.
91
