Посланник Устинов познакомил меня с развлечениями Запада, и впервые в жизни я побывал в дансинге. По счетам он расплачивался половинками банкнот. Это было оригинальное решение греческого правительства, которое для того, чтобы вдвое понизить номинал денег, решило резать их на две части. О том, что такие радикальные финансовые меры были необходимы, свидетельствовали многочисленные бараки, забитые беженцами.
В один день со мной из Пирея отплывал очень известный пассажир – лидер II Интернационала бельгиец Эмиль Вандервельде. У меня к нему было смешанное чувство. Разве не он, как лидер «реформистского социализма», сделал так много для блокирования революций в Европе? Я долго обсуждал этот вопрос с его помощником Вандергинстом, который сопровождал Вандервельде. Мы ходили по палубе и горячо спорили, и безмятежная красота лазурного моря и безоблачного неба позволяли нам сохранять дружеский тон, несмотря на противоположность взглядов.
Я принадлежал к тому поколению русских, которое было воспитано в условиях диктатуры пролетариата, которое не знало других идей и убеждений, кроме большевизма. Я был убежден, что мы являемся носителями подлинной правды и нам нечему учиться у наших противников. Но тут я оказался лицом к лицу с молодым западником, который, как и я, был сторонником социализма, который предложил мне совершенно иную, но вполне убедительную модель социализма, основанную на демократии. Он ставил под сомнение все мои ценности и некоторые из них полностью отвергал. Мои суждения были прямолинейны и не допускали сомнений: реформисты, склонные к компромиссам с буржуазией и боящиеся насилия, предали интересы трудящихся, которые, понимая, что доверие реформистам было ошибкой, переходили теперь в наш лагерь.
– Посмотрите вокруг, – настаивал молодой бельгиец, – прибегнув к насилию, большевики высвободили такие разрушительные силы, которые уже ничем не остановить. Ответом на красную революцию будет фашистская революция. Диктатура пролетариата вызвала к жизни компенсационный феномен диктатуры реакционеров. Что хорошего это принесет человечеству? Ставка на насилие как раз означает ликвидацию тех свобод и ценностей, на которые должен ориентироваться социализм.
В то время такая логика рассуждений была, на мой взгляд, типичным отражением трусости интеллигентов из средних слоев, у этих культурных и добропорядочных людей не хватало воли для непримиримой борьбы, которая одна только и может принести победу. Мы, большевики, видели свою силу в энергии масс. В этом было существо моего ответа Вандергинсту. Через семь лет мы возобновили наш спор, но наши роли уже изменились. Я еще вернусь к этому, но вопрос, который мы тогда затронули, уже никогда не оставлял меня. Я думал над ним в одиночестве и обсуждал его со многими людьми. И теперь я должен признать, что мои взгляды, которые в молодости казались мне такими прочными, были жестоко разрушены историческими событиями и моим собственным опытом.
Наконец мы вошли в Неаполитанский залив, где краски были такими яркими, что человеку начинало казаться, что до сих пор он жил в полутьме. Совершенно забыв, что меня ждут в Риме, я провел в Неаполе две недели, чем вызвал большое беспокойство Юренева. Он уже начал меня разыскивать. Я был просто ошеломлен богатством исторического прошлого Италии. Я поднимался на Везувий. За весьма непродолжительное время мною было накоплено столько впечатлений, которых могло бы хватить на всю жизнь. Почти все свои сбережения за год я отдал туристскому агентству Кука. После двухнедельного пребывания в Неаполе я наконец отправился в Рим и явился в посольство.
В период пребывания Юренева послом обстановка в нашем посольстве в Риме была достойна традиций начального периода революции, которые в других местах уже успели подзабыть. Посол со своей семьей, машинистки и коменданты, все обедали в одной столовой и получали одну пищу. Во внеслужебное время влияние служебной иерархии было сведено к минимуму. Сотрудники отвечали Юреневу товарищеским доверием и преданностью, которая для него была гораздо важнее авторитета, связанного с его официальным положением.
Однако его дипломатическая карьера преждевременно, буквально через несколько месяцев, чуть было не закончилась. Это случилось, когда среди бела дня был похищен Маттеотти, который через несколько дней был найден мертвым в одном из пригородов. За день до этого Юренев пригласил на обед Муссолини, и дуче принял приглашение. После гибели Маттеотти разразился такой кризис, что, казалось, фашистская система будет сметена волной гнева, прокатившейся по всей Европе. Поток опровержений, последовавших со стороны правительства и поддерживавших его сил, ясно показывал, что такая перспектива была вполне реальной.
В течение недели положение Муссолини осложнялось с каждым часом. В дипломатическом корпусе считали его падение неизбежным; если в результате политического убийства ему придется уйти в отставку, то это будет означать конец его политической карьеры. Итальянские коммунисты и либералы обратились к Юреневу с предложением отменить встречу с Муссолини. Сотрудники посольства придерживались такого же мнения; в этом же духе были и инструкции из Москвы, которая на основании информации своих секретных служб, по-видимому, считала, что дни Муссолини сочтены.
Юренев оказался более проницательным, чем большинство политических наблюдателей. Он сумел правильно оценить действия оппозиции, ее ограниченность и нерешительность. Он видел, что созданные фашистским режимом партия и бюрократический аппарат достаточно сильны, чтобы выдержать любые нападки оппозиции. Он не хотел подвергать опасности межгосударственные итало-советские отношения, которые в тот период были вполне нормальными. Италия Муссолини и Веймарская Германия были единственными государствами, с которыми у нас в тот период были дружественные отношения (общеизвестно, что Советский Союз пытался возглавить объединение стран, недовольных Версальским договором).
Парадный ужин в посольстве, несмотря на разговоры об его отмене, все же состоялся. Юренев, дипломатический представитель революционной социалистической страны, приветствовал за своим столом главу фашистского государства. Об этом много говорили в самой Италии и за ее пределами. Прошедшая встреча наглядно показала, что в случае необходимости советская дипломатия готова принести в жертву и интересы социалистической солидарности.
В результате этого инцидента Юренев вскоре был отозван в Москву. Однако стабилизация фашистского режима в дипломатическом плане оправдала занятую им позицию. Дружба с Литвиновым избавила его от более серьезных последствий, он только потерял старшинство, то есть стал получать назначения на менее значительные посты – сначала в Вене, а затем в Тегеране. После того как шум вокруг дела Маттеотти утих, Константин Константинович был назначен послом в Токио. Это было значительным повышением, а значит, здесь требовалось одобрение Сталина. Из Токио в 1937 году К. К. Юренев был переведен в Берлин. Вскоре он получил приглашение в Бертехсгаден для вручения верительных грамот и ужина с Гитлером. Через две недели он был вызван в Москву и там исчез.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
