Постепенно внимание Московской партийной организации было полностью поглощено проблемой борьбы с «троцкизмом». Неясные отзвуки этой борьбы я слышал еще в Персии. Сначала мы, молодые коммунисты, инстинктивно упрощали этот вопрос. Для нас это сводилось к тому, кто станет преемником Ленина, и большинство считало, что только один человек мог претендовать на эту роль. Мы знали, что Троцкий был на голову выше всех других претендентов и только он один мог рассчитывать на поддержку широких масс. Мы знали и то, что ему вместе с Лениным принадлежала заслуга спасения революции и советской власти. В те годы редко можно было услышать имя Ленина отдельно от имени Троцкого. «Да здравствуют Ленин и Троцкий!» – это было постоянным рефреном. Теперь же другие лидеры партии выдвигали против Троцкого обвинения в теоретической ереси, которые мы не могли оценить ни с точки зрения теории, ни исходя из своего опыта.
Рядовых коммунистов в этот период захлестнуло половодье псевдомарксистской фразеологии модных словечек. Но какими бы убедительными ни казались теоретические аргументы, мы были глубоко обеспокоены личными нападками на Троцкого. Разве его слава и уникальный авторитет не были бесценным достоянием партии? Оставляя в стороне все партийные догмы, разве не Троцкий обладал необходимым характером и интеллектом, чтобы возглавить партию? Мы испытывали чувство подавленности и разочарования при виде соперничества в руководстве партии. Но в 1925 году мало кто из представителей моего поколения понимал, куда заведет это соперничество.
В то время никто не предвидел возможность установления личной диктатуры Сталина. У нас преобладали настроения здорового оптимизма. Мы были уверены в себе и в будущем, верили, что если война не прервет реконструкцию советской промышленности, наша социалистическая страна через несколько лет явит миру образец общества, основанного на принципах свободы и равенства. Разве может быть иначе? Старая капиталистическая Европа двигалась от кризиса к кризису, в то время как мы скоро должны были продемонстрировать устойчивый рост производства, лучшую жизнь трудящихся в условиях изобилия, порожденного плановой экономикой. Почти все мы были в этом убеждены. И идеологическая борьба никогда не преподносилась нам как конфликт между Сталиным и Троцким. Сталин был достаточно умен и хитер. Он умело прикрывал свои интриги мнением большинства членов ЦК партии. Его сила отчасти была до недавнего времени в самом факте его безвестности. Позиция каждого большевистского лидера за последние два десятилетия была хорошо известна. Отсюда было очень легко выдергивать «ересь» из их статей, памфлетов и брошюр, написанных до революции. И Сталин умело этим пользовался. Какой-то абзац, строка и даже слово часто служило ему поводом для того, чтобы приклеить видному большевику ярлык «ошибающегося товарища, который еще не сделал должных выводов из своих ошибок». Его жертвы не могли ответить ему тем же, потому что за последние двадцать пять лет он почти ничего не писал, за исключением небольшой компиляции по национальному вопросу, которая была опубликована в 1912 году.
Сначала на нас производило большое впечатление то, что теперь, когда Сталин стал выступать в своем прямолинейном и достаточно примитивном стиле, в его статьях и речах не чувствовалось злобы. Другие лидеры партии свободно переходили на личности, в то время как Сталин оставлял впечатление спокойного, преданного ленинца, терпеливо отыскивающего теоретические ошибки в работах своих коллег и без каких-либо эмоций выносящего их на общее обсуждение. Именно отсутствие в его выступлениях каких-то ярких пассажей, их занудливость заставляли нас верить в то, что говорил Сталин. Мы не понимали, что он подстрекал к более острой личной полемике. Мы считали, что те мелкие теоретические споры, которые он затевал, имели такое же важное значение для практики, как спор о том, сколько ангелов может уместиться на конце иглы.
Весь начальный период фракционной борьбы Троцкий молчал и держался в стороне. Бороться за личную власть – это было ниже его достоинства, а его личная позиция была зафиксирована и общеизвестна. Зачем ему тратить время в бесполезных спорах в печати и на собраниях? Он недооценивал значение партийных дискуссий.
Если бы Троцкий подал хоть малейший сигнал, что он готов к борьбе, большинство партии последовало бы за ним. Вместо этого в разгар борьбы он уехал на Кавказ лечить горло. Он бросил своих сторонников, и они вынуждены были с разочарованием наблюдать, как Сталин постепенно прибирал к рукам партийный аппарат, отправляя своих противников на периферию. Когда Троцкий решил, что пришло время ему включиться в борьбу, было уже поздно. Если еще совсем недавно небольшое выступление Троцкого на московской партийной конференции могло повернуть ход событий, то теперь Троцкий увидел, что Сталин полностью контролирует партию.
Я помню, с каким чувством удовлетворения я читал серию статей Сталина под общим заголовком: «Перманентная революция и товарищ Троцкий». Тон статей был вполне корректным, и вся критика была сосредоточена на одном тезисе Троцкого о том, что для успеха революция должна быть непрерывной, или перманентной; ограничение революции рамками одной страны или задержка ее на какой-то стадии развития неизбежно приведут к краху. Сталин, подкрепляя свои аргументы многочисленными цитатами из работ Ленина, укорял Троцкого за то, что он полностью игнорирует роль крестьянства. Сталин утверждал, что для победы социалистической революции в России нет необходимости ждать революционных выступлений рабочих за рубежом, надо только заручиться поддержкой крестьянства Спустя два десятилетия этот фальшивый аргумент с его убогой логикой и обещаниями, ни одно из которых не было выполнено, кажется мне столь же двуличным, сколь и невежественным, потому что Троцкий никогда не забывал о крестьянстве. На самом деле в Советском Союзе вместо великого социалистического общества возникла тоталитарная тирания, более несправедливая и жестокая по отношению к человеку, чем это было возможно в средние века. Однако в 1925 году, сбитые с толку потоком доктринальных тонкостей, мы были убеждены, что политика ЦК, как ее выражал Сталин, была правильной и нельзя было давать волю своим чувствам. Теория «перманентной революции» казалась нам опасной. В конечном счете мы, члены комячейки, с облегчением проголосовали за платформу Центрального Комитета, то есть за платформу Зиновьева, Каменева и Сталина Нам не хотелось голосовать против Троцкого, но поскольку он хранил молчание и вроде как упорствовал в своих ошибках, мы считали своим долгом поступить именно так.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
