в младших классах начиная с первого. Сказали: «Апробируйте любые программы и методы, только чтоб не калечить детей, за это взгреем».
— Как же они собираются преподавать?
— Детально я с их планами не знакомился. В общем, попытаются развивать у малышей самостоятельность мышления, начатки рефлексии, привычку к самооценкам, к сомнениям в легких и очевидных на первый взгляд ответах, к обнаружению и разрешению противоречий. Начинать обучение с наглядно знакомых детям вещей, как это практикует традиционная педагогика, они отказываются, не желая примитивно дублировать обыденную жизнь, питающую мышление эмпирическое. Вместо этого хотят давать ребятишкам сразу общие понятия, позволяющие разбираться в сути вещей, в противоречивости явлений, в причинах и закономерностях развития. В математике, например, предполагают начать не со счета и не с цифири, а с понятий о величине — «больше», «меньше», о равенстве и неравенстве, о множествах… То же с записью математических действий: сперва буквенная — а, б, икс, игрек и прочее, и лишь потом цифры.
— Алгебре учить раньше, чем арифметике?
— Нечто подобное, но самым начаткам алгебры, конечно.
— Любопытно! Ну а с русским языком как?
— Тоже начнут с понятия: что такое «слово»? Каковы его роль и значение? Со смыслового и звукового анализа слова, с его грамматического состава; записывать будут сперва не буквами, а фонетическими знаками, обозначениями частиц, из которых слово состоит. Конечно, все это преподаваться будет с учетом психологии детского восприятия… Да ты поговори лучше с самим Митей, если интересуешься. Он сейчас, правда, сильно занят, но вот переедете в город, я его к вам как-нибудь затащу.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
К весне очередь на комнату еще не подошла, и владельцы дачи любезно предоставили Ирине с мужем на лето «стеречь» их московскую квартиру, на четвертом этаже дома с балконом, выходившим на Садовое кольцо. С этого балкона супруги смогли наблюдать шествие участников Всемирного фестиваля молодежи. Не стерпев, они спустились вниз и влились в толпу, кликами восторга сопровождавшую длинную вереницу празднично украшенных автомашин с разноплеменными делегациями. В машину негритянской делегации Ариша бросила букет цветов, заслужив в ответ серию воздушных поцелуев…
В годовщину хиросимской трагедии, 6 августа, вечером они пришли на грандиозный траурный митинг участников фестиваля. Сотни факелов над головами несметных толп напомнили Косте берлинские митинги коммунистов при факельном освещении, которые он посещал с Флёнушкиным в догитлеровской Германии 1927 года. Полмиллиона участников фестиваля почтили память жертв американского варварства. «Не бывать атомной войне!» — провозглашали лозунги на транспарантах. От имени оставшихся в живых и от имени павших выступила японская девушка, пережившая ужасы Хиросимы…
В «чужой» московской квартире жила с ними этим летом и Мария Ивановна. Старушка спокойная, безобидная и очень трудолюбивая, она все кухонные заботы взяла на себя. Вот только ходить за продуктами по магазинам ей было трудно, эту обязанность поделили между собой супруги.
С Константином его теща подружилась. В минуты досуга она охотно делилась воспоминаниями о своем прошлом. Семейная история людей, с которыми жить, не интересовать его не могла, к тому же в нем продолжал жить историк.
При нэпе Аришин отец не утерпел и в последний раз проявил «частную инициативу»: организовал контору, которая принимала заказы на книги и высылала их наложенным платежом. Просуществовав несколько месяцев, она сдала свои дела государственному учреждению «Книга — почтой».
Деловую жилку Кремера ценили в хозяйственных кругах, и его назначили коммерческим директором одного из трестов в Москве, а через несколько лет перевели в Ленинград представителем Балхашстроя, заказы которого выполнялись на ленинградских заводах.
Перевели по его просьбе, ввиду изменившихся семейных обстоятельств. Дело в том, что расхождения в привычках и образе жизни супругов должны были рано или поздно сказаться. Жена однажды, взяв телефонную трубку, случайно подслушала по отводному проводу интимный разговор мужа с партнершей Шаляпина по Мариинскому театру. В решительности Мария Ивановна не уступала своему мужу, а бракоразводные дела вершились тогда без особых хлопот: что она с ним развелась и вернула себе девичью фамилию, Павел Семенович узнал от нее на другой день.
От детей они свой развод первое время, по взаимному уговору, скрывали. Строгость в требованиях нравственности сочеталась у Марии Ивановны с личной кротостью, она сумела остаться в хороших отношениях не только с покинувшим ее мужем, но и с его новой женой.
— Что папа с мамой друг другу не пара, я понимала, — говорила Косте Ариша.
Видя, что отец не решается сказать ей правду, шестнадцатилетняя дочь в один прекрасный день приехала в Ленинград и явилась к нему без предупреждения. Расцеловалась в его присутствии с Надеждой Михайловной, и все у них стало на свои места.
Начало Великой Отечественной войны застало Кремера в должности директора ленинградской конторы строительства Дворца Советов в Москве. (Строительство это, на месте снесенного храма Христа спасителя, потом было прекращено.) Его дочь в те дни проводила на фронт своего мужа, летчика, и осталась в Москве с Марией Ивановной, а Максим гостил у дедушки в Ленинграде, где и пробыл затем с ним и Надеждой Михайловной всю блокаду. Там девятилетний мальчик едва не погиб от дистрофии, а однажды, войдя к деду в кабинет, увидел его прилаживающим к люстре веревочную петлю. Вбежавшая на Максимкины крики Надежда Михайловна вырвала веревку из рук полуобезумевшего мужа. В прошлом гурман, он тяжелее других переносил голодовку.
Надежда Михайловна, не имевшая детей, любила Максима как родного; живой и послушный мальчик стоил этого. Она оставила бы у себя его и после того, как Павел Семенович незадолго до окончания войны скончался, но Ариша, как только прорвали блокаду, взяла сына к себе в Москву…
Летом Константин Андреевич с Ириной Павловной все еще «стерегли» чужую квартиру в Москве, а рукопись романа тем временем была подписана в набор, затем и в печать и была отправлена в типографию.
Увы! «Пытки ожидания» на этом не кончались. Теперь Константин неделями стал ожидать верстку из типографии. Как истый новичок, осаждал редакцию звонками: скоро ли? Почему так долго?.. С ним творилось то же, что в молодости, когда он, бывало, только что отошлет в типографию свою статью, как уже считает часы до выхода номера газеты.
Издательские сроки не переставали казаться ему непомерно длительными. Перечитывая страницы, набранные типографским шрифтом, он находил кое-где мелкие шероховатости слога, не замеченные в машинописном тексте: что-то ему хотелось выбросить, что-то добавить, — издательство протестовало: существующие правила ограничивают авторскую правку, особенно переверстку, сопряженную с дополнительными задержками и расходами. Он не Лев Толстой, которому дозволялось возвращать в типографию
