слова кажутся мне такими же пустыми, как порыв пыльной бури.
Она смотрит на меня своими глазами – слишком черными и слишком большими.
– Я вижу ветер, Роб… Вижу, как он уносит время… И я вижу, что для тебя это добром не кончится.
– Прошу тебя, – говорю я, – не надо всей этой паранормальной чепухи.
Джек достает из кармана яблоко, дважды его надкусывает – один раз сверху, у самого черенка, второй сбоку – и передает мне. На нашем старом коде это означает «Прости меня».
Я беру его и несколько мгновений держу в руках. Розово-желтая кожица расплывается в моих глазах, в которых стоят слезы. Потом я откусываю яблоко в самой середине, вплотную к отметине от ее зубов. «Я люблю тебя».
Вот так, откусывая от яблока куски, мы его и съедаем. В какой-то момент мне хочется взять ее за руку, но это желание так и остается нереализованным.
– Ты бросила меня, – наконец говорю я, – отгородилась, у тебя появились свои секреты. Мне было страшно одиноко.
– Если бы я все так не устроила, ты бы в жизни отсюда не уехала, – с едва заметной улыбкой говорит она, от чего я чувствую себя расколотым орехом. – Даже сейчас ты бы с радостью вернулась обратно, предложи они это. Тебе надо уехать и зажить собственной жизнью. А раз так, то езжай и живи. Но только не с Ирвином.
Она достает из кармана своего комбинезона какой-то предмет – старую соломенную куклу Роб. Изодранное лицо игрушки покрывают приклеенные к нему осколки зеркала.
– Нельзя сжечь что-то дотла только потому, что тебе так хочется, – произносит Джек. – Вот что тебя ждет в будущем, если ты останешься. Видишь? У тебя нет лица. Ты только отражаешь то, что, в твоем понимании, хотят видеть окружающие.
В груди шевелится ужас. В лице куклы, усеянном осколками, в которых отражается небо, есть что-то жуткое. Но потом мне приходит мысль: «Ну уж нет, я же положила столько трудов, чтобы чего-то добиться. И не позволю Джек все испортить».
– Ты просто завидуешь мне! – восклицаю я. – К тому же ты под кайфом.
Теплой волной накатывает уверенность. Не могу сказать, когда я точно поняла, что Джек принимает какую-то дрянь. И теперь, когда я впервые выразила эту мысль вслух, она улеглась в надлежащую ячейку в моем мозгу. Но мне кажется, что я держала ее в себе уже очень давно.
– Не переводи тему, – нетерпеливо говорит она.
– Я ведь учусь в колледже и знаю, как это выглядит.
– Роб, что хотела, ты уже получила. Вернулась сюда и преподала им урок. К чему бы ты там ни стремилась, может, уже хватит? Не делай этого, только не с ним. Он мерзавец.
Я беру в руки ее лицо, будто собираясь поцеловать, и заглядываю глубоко в глаза, утопающие в размазанной черноте.
– Что ты такое говоришь? И откуда ты это взяла, если без конца торчишь здесь?
Она смотрит на меня, даже не сопротивляясь.
– Не теряй себя. Не надо больше быть зеркалом.
– Хочешь не хочешь, а об этом тебе придется забыть, – продолжаю я. – Мы с ним помолвлены.
– Он сказал так, только чтобы угодить тебе, – настаивает она.
– И когда он только успел тебе об этом сообщить? Вы же с ним если и виделись, то только мельком.
Не успевают эти слова слететь с моих губ, как я понимаю, что ответить надо было совсем иначе: «Ирвин в жизни бы такого не сказал, мы любим друг друга».
– Я виделась с ним ночью, когда ты уснула. Он приходил ко мне.
– Джек… Заклинаю тебя, не делай этого.
Я и сама толком не знаю, о чем именно ее прошу, но в душе червяком шевелится страх.
Джек смотрит на меня долгим взглядом, скривив рот, будто попробовала что-то неприятное на вкус, и говорит:
– Мы были с ним, Роб… Вчера, у костра.
– Нет! – говорю я. – Нет.
– Я спросила его, хочет ли он вспомнить старые добрые времена. Когда он сказал, что не против, я ему позволила.
Мир погрузился в безмолвие.
– Как ты могла?
Мой голос, тихий-тихий и ужасно далекий, доносится будто со дна глубокого колодца.
– Мне хотелось посмотреть, что Ирвин на это скажет. Думала, может, с момента нашей последней встречи он изменился, но потом поняла, что нет.
– Врешь! – восклицаю я. – Говоришь, что выжила меня из Сандайла ради моего же блага, но это тоже ложь. Ты уже давно слетела с катушек. И уехала тогда ты, а не я. Тебе нужна помощь, и мой тебе совет как можно скорее за ней обратиться.
Я поворачиваюсь и шагаю обратно к Ирвину, к моей новой жизни.
А вскоре уже рывком распахиваю дверь и говорю:
– Собирай вещи, мы возвращаемся в город.
Он садится в постели и смотрит на меня упрямым ослиным взглядом.
– Какого черта, Роб?
– Ты был прав, – говорю я. – И насчет моей сестры, и насчет остальных. Все они чокнутые.
У Ирвина смягчается лицо.
– Ладно. Ехать так ехать. Как скажешь, Роб.
Я швыряю в чемоданы одежду.
– Хватай. И жди меня в машине. Мне надо поговорить с Фэлконом.
Фэлкон неуклюже подрезает у входной двери кустарник, ворча себе под нос что-то по поводу садовых ножниц. Я опять думаю о том, каким суетливым стариком он выглядит.
– Джек принимает наркотики, – говорю я. – И пристрастилась к ним, похоже, уже давно, еще до моего отъезда в колледж. У нее проблемы. Тебе бы не мешало обратить на это внимание, ведь она твоя дочь. Или кем мы там тебе приходимся?
Фэлкон ничего не говорит, но моментально сереет.
– Ага, значит, ты знал, – говорю я.
– Всю необходимую помощь она получает, – говорит он, – мы дважды в неделю возим ее на собрания…
– И все, больше ничего? Ты позволяешь ей и дальше травить себя этим?
– Мы делаем все возможное. Одно время каждое утро обыскивали ее комнату, но так ни разу ничего и не нашли. Потом я решил, что этим ее снабжает шайка байкеров, обосновавшаяся на бывшей ферме Грейнджеров, и отобрал у нее ключи от машины. В каньон после этого она больше не ездила, но по-прежнему где-то это достает. Может, заказывает опиаты по почте? Она сама должна решить прекратить.
– Тебе надо быть жестче. Отбирать у нее всю почту. В конце концов, посадить под замок.
– Ох, Роб, ты ведь и сама знаешь, что это не сработает.
Я буравлю его взглядом, пытаясь придумать ответ, но в этот момент из-за угла с чемоданами появляется Ирвин.
– Так ты едешь или нет?
От боли у Фэлкона опускаются уголки губ. В
