Мать хорошо знала, что условия в Англии будут непростыми. Нам говорили, что новоприбывших не будут принимать с распростертыми объятьями. В преддверии трудных времен она пошла на курсы шитья, организованные гуманитарной организацией War Relief Service.[59] Вела их пани Мрузь, магистр швейных искусств. Получив квалификацию швеи, мать занялась английским языком, в котором она серьезно отставала от собственных детей. Мать наняла и привезла в Бтехнай в качестве преподавателя индивидуальных занятий миссис Тренчен (я не уверен, как именно пишется ее фамилия, мы между собой называли ее Тренченка), англичанку с маленькой дочерью по имени Лейла. Это были интенсивные занятия, и результаты их можно назвать приемлемыми, если и не вовсе блестящими. Мать была очень занятым человеком, и у нее оставалось очень мало времени на домашние задания. К концу лета она объявила, что она уже готова, так, как только она может быть готова к тому, чтобы начать новую жизнь на нижней ступени британской социальной пирамиды.
Тем временем я вернулся к своим товарищам по выпуску 1946 года, и мы явились в Иерусалим на летние курсы по английскому языку (15 июля — 30 августа). За этим невинным названием пряталась череда непростых занятий: фонетика, английские идиомы, грамматика и английская терминология по математике, физике и химии. Мы не вполне понимали, в чем была задача курса: подготовить нас к военной карьере или учебе в университете. Возможно, это была просто сладкая пилюля, призванная подсластить проблемы адаптации к тому, что нас ожидало впереди… Но жизнь — здесь и сейчас — была прекрасна.
Армия выговорила себе разрешение находиться на территории резиденции одного из восточных патриархов. Сад располагался справа от Дамасских ворот Иерусалима и примыкал к стене Старого города. Там, около фонтана, мы поставили наши четыре палатки. Патриарх (к стыду своему должен признаться, что никогда не интересовался, какой церкви) состоял в отношениях евхаристического общения с Римом, и это помогло заключить сделку. Однако были в этом соглашении и дополнительные условия: патриарх рассчитывал, что мы будем посещать его мессы. Не желая разочаровывать пожилого человека, мы потихоньку составили расписание, позволявшее нам поддерживать подобие конгрегации.
В жизни в палатках под городской стеной были свои забавы. Одной из них мы были обязаны своему товарищу, настаивавшему на том, чтобы свои омовения совершать в фонтане обнаженным. Арабское население за стеной, кажется, было заинтриговано; дважды в день у бойниц выстраивались толпы зрителей. Диалог с местными жителями дополнялся пушкой Рамадана, которая находилась непосредственно над нашим лагерем. На закате она объявляла конец поста, а с восходом — его возобновление. Вечерний грохот еще можно было вынести — кроме всего прочего, мы редко бывали в лагере в это время, — но утренний рев был сущим мучением. Некоторые мои товарищи утверждали, что их выбрасывает из кроватей.
Кормить нас вызвались монахини из старого Польского дома, внутри Старого города сразу за Дамасскими воротами. Мы скоро обнаружили причину их горячего желания. Как только наши армейские рационы оказались у них в руках, они перевели нас на вегетарианскую диету, состоявшую, главным образом, из баклажанов. «Где наше мясо?» — возопили мы. Дело почти дошло до мятежа, который своевременно был остановлен встречей с каноником Петрушкой, главой монахинь. Петрушка — вегетарианское имя — как нам казалось, очень подходило к случаю. После конфронтации нам вернули полный рацион.
Настоящей удачей было присутствие молодых девушек, преимущественно из Назарета. Девушки жили у монахинь на другом конце города, но, конечно, мы общались во время занятий и еще больше по вечерам. Было много танцев и флирта. Я впервые в жизни удостоился внимания одной из красавиц курса, как некоторые считали, первой красавицы. По крайней мере, так говорили — я даже не знал об этой удаче. Но намек на своего рода обряд посвящения очень хорошо сказался на моем «я», хотя и задним числом: наконец я достиг определенных успехов как на спортплощадке, так и в гостиной. Впрочем, наши «разгульные» привычки не были вовсе забыты. Под рукой было NAAFI с его дешевым пивом и кипрским вином, там мы время от времени выпивали, если позволяли финансы.
Тем летом вооруженная конфронтация между британцами и евреями усилилась. В какой-то момент наш обед в старом Польском доме был прерван грохотом даже громче пушки Рамадана. Я помню, как пихнул локтем своего соседа и сказал: «Это гостиница "Царь Давид"!» Я был прав. То был отвратительнейший теракт, ответственность за который впоследствии была возложена на Менахема Бегина, бывшего капрала польской армии.
Положение польских кадетов в военной форме, расквартированных в самом сердце Иерусалима, было довольно деликатным. Формально мы были под командованием Британии. Но еврейское сообщество, и особенно его мятежная часть, прекрасно помнило снисходительность генерала Андерса к дезертирам-евреям. Террористы не хотели с нами ссориться и передавали это через посредников. Польское командование, естественно, консультировалось со своими британскими коллегами и начальниками, и было заключено неформальное трехстороннее соглашение: поляки могут держать нейтралитет, а евреи не будут делать их своей мишенью при условии, что они не будут носить оружия и будут легко опознаваемы. Это соглашение работало. Я помню, как однажды я вернулся в Иерусалим из увольнения и обнаружил, что в городе ввели комендантский час. Британцы разрешили мне пройти посты на дороге и продолжить свой одинокий путь пешком к Дамасским воротам по безлюдному городу. Слышно было только, как стучат мои армейские ботинки — удобный сигнал для снайперов на крыше, но я полагал, что меня легко опознать. Выстрелов не последовало. Дорога показалась мне бесконечной.
* * *
31 августа мы вернулись в лагерь, и нам сообщили, что нас направляют на девятимесячные курсы обучения на «помощника прораба». Новость восприняли с недоверием. Это был конец нашим надеждам. Нас охватило глубокое отчаяние, которое подстегивалось нашими подозрениями, что мы стали жертвами еще одной попытки социальной инженерии со стороны полковника Рызиньского. Нет ничего более депрессивного, чем отчаявшийся отряд разочарованных молодых солдат. Мое положение осложнялось неожиданным индивидуальным предложением места в Американском университете в Бейруте. Секретарь сообщил мне, что меня приняли на второй курс программы «доинженерного обучения» (что бы это ни значило) и что место сохранится за мной до 2 октября 1946 года. Это явно была работа моей матери. Во имя кадетской солидарности я решил не принимать предложение. Матери решение казалось глупым. Но она вела себя безупречно: она стоически восприняла мою выходку, и ей почти удалось скрыть свое разочарование.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
