а их предводитель предъявил соответствующую грамоту. Но что крымскому принцу какой-то там османский султан, который вряд ли узнает, где и как сгинули верные ему урусы? Да и верные ли? Если они однажды предали свою родину, разве не предадут они так же султана? Значит принц поступит во благо сюзерена крымского хана, срубив головы этим нечестивцам. Разумеется, после того, как продемонстрирует, полон братьям.
Когда я высказал Евлампию Савину свои соображения о предназначенной ему судьбе, тот посмотрел на меня так, что стало понятно, он и без меня давно пришел к аналогичному выводу. Я бы с удовольствием позлорадствовал, не находись сам в такой же ситуации.
— А чего это ты, говорун, тут пригрелся? — прищурил вдруг глаз генерал. — Чего к своим не ползешь?
Ошарашенный вопросом, я так и застыл с отвисшей челюстью. Мне до сих пор и в голову не пришло, поинтересоваться судьбой пленников, захваченных бандитами в усадьбе убитого ими боярина Жуковского. После остановки колонны я как упал на снег среди тех, рядом с кем бежал в связке, так тут и остался, не подумав, что где-то среди остальных пленников должны находиться гвардеец Савелий, стрелец и брат Данилы Владимир, ради спасения которого ямщик отправился в опасное предприятие. Жив ли он сам? А Алена? Что с ней? И словно в ответ на мой мысленный вопрос от одного из костров донесся женский крик, сопровождаемый грубым мужским хохотом. Я прислушался к женским причитаниям. Нет, голос был низкий, явно не Алены.
— Где мои товарищи? — спросил у Евлампия.
— Где ж им быть? Здесь все, — кивнул он на темные кучки остальных пленников.
Насколько я мог видеть, когда ночная тьма еще не сгустилась окончательно, рядом, судя по серым кафтанам, были только подручные Савина. Значит Савелий где-то дальше.
— Погодь, говорун, — остановил меня шепот Евлампия, когда я собрался переползти к соседней кучке людей, — Ежели мои казачки шум поднимут, ты со своими нас поддержи. Может, и удастся убечь. А ежели нет, так лучше так голову сложить, чем, когда зарежут как овцу.
— Ну, — задумчиво протянул я, — это тебя зарежут как овцу, чтобы с грамоткой твоей османской не засветиться. А меня резать вроде как не за что.
— Не дожидаясь ответа бандитского генерала, я перекатился к другой компании.
— Шось такэ? Сонно вопросил мужик, к спине которого я прислонился, прислушиваясь, как отреагировали на мое перемещение пирующие у костров татары.
Никакой реакции не последовало, и я перекатился дальше.
— Цэ хто скачет, як блоха? — озадачились моими перемещениями тут.
Не удовлетворив любопытства вопрошающего, я двинулся дальше.
— Тебе чего, хлопец? Никак лихо шукаешь?
А вот это уже, судя по разномастной одежке, люди не из банды Савина. Да и лица бородатые в отличие от бритых рож казачков-ренегатов.
— Своих ищу, — сообщил кучерявому русоволосому бородачу.
— Дмитрий, ты што ли? — послышался шепот со стороны. Голос явно знакомый, однако я не смог сообразить, кому он принадлежал. Ясно только, что никому из тех, кого я ищу.
Двинулся на голос и внимательно всмотрелся в заросшее неопрятной всклокоченной бородой худое лицо с темным фингалом под левым глазом. Мы явно встречались с этим бомжеватого вида мужиком. Но где и когда?
— Нешто не признал? — щербато ухмыльнулся тот, и только тут я с удивлением узнал пропавшего без вести Алексашку. Ё-мое, видно досталось бедолаге не слабо!
— Жив, боярин? — потянул меня кто-то за рукав, и я снова удивился, обнаружив рядом Данилу.
— И ты здесь?
— Лошадь подо мной пала, — виноватым тоном сообщил тот.
Все мы тут, боярин, — раздался из недоступной отсветам костров темноты тихий голос гвардейского старшины Савелия.
— И Алена?
— Бабы отдельно. Енто товар дорогой, его на лошадях везут, — сообщил Меньшиков. Заметив мой тревожный взгляд в сторону доносящихся от костров женских вскриков, он пояснил: — То крымчаки початых баб пользуют. Алену Митрофановну не тронут, ибо цена за порченый товар в десятки раз ниже.
Один из сидящих рядом мужиков начал яростно рычать. Соседи тут же заткнули ему рот и навалились, что-то шепча в попытках успокоить.
— У них всех старых баб, кои ценность не представляют, да детей малых, кои пути не перенесут, порубали, — опять прояснил мое недоумение княжеский денщик.
М-да… я смотрел на успокаивающих взбесившегося мужика соседей и не мог разобраться в собственных чувствах к ним. Это ж какое миропонимание у этих здоровых бородачей, если после того, как убили их матерей детей и жен, они покорно плетутся в рабство? А что бы я сделал на их месте?
Решив оставить на потом расспросы Меньшикова, сам коротко поведал товарищам, что узнал о причинах татарского набега, о планах Савина и его предложении поддержать попытку прорыва из плена.
— Мыслю я, не по пути нам с Евлампиевскими татями, — поскреб ногтями заросшую бородой щеку Алексашка. — Ежели с хуторскими считать, нас десятков семь наберется. Даже ежели все разом поднимемся, то с голыми руками три сотни крымчаков никак не одолеем. Оно, может, двум-трем и удастся конем завладеть да ускакать прочь. Токма всех остальных посекут татары. А ежели чудо произойдет, и одолеем татар, то опять же останемся меньшим числом супротив татей продажных. А на хуторских надежи никакой. Не воины они. Токма для обороны за крепостными стенами годны.
— И что делать? — спросил я, продолжая разглядывать исхудавшее лицо княжеского денщика. Грязные растрепанные волосы, всклокоченная борода и пылающие отсветами костров глаза придавали ему демонический облик.
— Мыслю, не нужно спешить, Димитрий, — продолжил шептать Алексашка. — Ежели то, что ты узнал о крымском принце верно, татарам необходимо добавить к полону еще две сотни душ. Ежели среди них мужички крепкие будут, тогда на крайний случай, можно будет и с татарами потягаться, и с татями. Но то на крайний случай. Казачки-то, что с тобой были, ушли от татар. Надо полагать, тревогу подняли и погоню за крымчаками снарядили. Не зря нас нонче гнали весь день. Полагаю, и завтра вдоль порубежья аки табун рысаков нестись будем.
— Невеселая перспектива, — хмыкнул я. — Тот, кто переживет еще один день такого забега, устанет так, что ни на что не будет способен.
— Отчего же? — удивился моему заявлению молчавший доселе Савелий. — Беги и беги себе налегке. Вот мы бывалочи на марше, да с полной выкладкой пуда в полтора, да без отдыху и сразу на османа… Ох и рвали его от злости…
— Полз бы ты, Димитрий, к Евлампию, — сквозь навалившуюся дрему донесся голос Меньшикова. — Эй, Димитрий. Уснул либо?
— А? Чего?
— Да тише ты, — Алексашка тревожно глянул в сторону костров и снова зашептал: — Я чего говорю-то, уболтал
