«Это на чем же они выйдут, — подал голос из угла Берия, — ногами столько не пройдешь, а моторизованных дивизий у них кот наплакал…»
«Тебя не спросили, умник, — пророкотал простуженным басом Тимошенко, — пройдут, как белочехи летом 1918 года прошли, на поездах с песнями».
«Погоди, Лаврентий, — в голосе Сталина послышались нотки живого интереса, — что Вы предлагаете, товарищ Жуков? Отвечайте прямо и честно, как коммунист коммунисту».
Жуков бросил беглый взгляд на Тимошенко, но тот отрешенно молчал, величественный и неподвижный, как скифские курганы. Жуков откашлялся и произнес невозможные слова:
«Докладываю. Чрезвычайная ситуация, небывалая угроза, нависшая над нашей Родиной, требует принятия экстраординарных мер. Первое и главное: необходимо немедленно арестовать и предать суду злейших врагов народа, подлых агентов абвера и гестапо Сталина, Молотова, Ворошилова, Берия. Рассмотрение дел провести в соответствии с законом от 1 декабря 1934 года, без вызова арестованных, без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения, с применением к разоблаченным врагам народа исключительной меры наказания — публичной казни на колу. Приговор привести в исполнение на Лобном месте в Москве.
Вслед за этим необходимо открыто расторгнуть все договора с фашистской Германией, заключенные преступной антипартийной кликой Сталина-Молотова, и обратиться к Великобритании и Североамериканским Соединенным Штатам с предложением о создании антигитлеровской коалиции. В области внутренней политики первейшей задачей Всесоюзного Чрезвычайного комитета (ВЧК) будет освобождение заключенных ГУЛАГа, организованный роспуск колхозов и возвращение земельных наделов в трудовое пользование крестьян…»
«Хорошо бы Черчилля премьером пригласить. Да не согласится он», — проговорил в задумчивости Тимошенко.
Сталин выронил трубку. Мягко ступая в своих кавказских сапогах без каблуков по ковровой дорожке, подошел к огромной секретной карте на стене и задернул ее черной бархатной занавеской. Затем молча и неспешно опечатал карту личной печатью и сел во главе огромного стола, покрытого зеленым сукном. Глядя желтыми немигающими глазами на Жукова, произнес тихо и четко, безо всякого акцента:
«Для нас, большевиков-ленинцев, интересы дела выше личных обид. Скажите, товарищ Жуков, после казни товарища Сталина Красная Армия победит малой кровью? На чужой земле?»
Жуков начал было вставать, но тут Тимошенко огромной пятерней вдавил своего не в меру разговорчивого начальника штаба в кресло и, не вставая с места, заговорил сам:
«Не получится у нас малой кровью. Солдат не обучен. А уж про генералов наших и говорить не хочу. Твоя работа, Гуталин, ты этих лизоблюдов отобрал да из грязи в князи вознес. Конечно, как колхозы распустим да невинных с Колымы вернем, народ по-другому дышать будет. С другим сердцем и на войну пойдет. Да только одной смелостью сейчас города не берут. Другая война — война моторов, война техники. Людей годами готовить надо. А у нас что? Нефти добываем больше всех в Европе, а учебный налет летчиков ограничиваем лимитами на бензин. Танков понаделали — горы, а на обучение механиков моторесурс экономим. В Прибалтику прошлым летом пошли — стыдоба, чуть не половину танков на дорогах переломали. И это без противника, без бомбежки… Да что танки — пулеметчики за трехлетнюю службу три раза в поле постреляли, а все остальное время ушло на хозработы да лекции про партию Ленина-Сталина… Нет, малой кровью не обойдемся. И победы, и поражения у нас дорогие будут…»
Сталин снова зашагал по кабинету, подошел к своему рабочему столу, долго и молча крутил в руках остро отточенный красный карандаш. Затем повернулся к военным и заорал:
«Так, значит, нас с Лаврентием на кол, да? Меня на кол, да? Щас! Напугал ежа голой жопой! Да я не таких, как вы, суки рваные, ниже параши опускал…»
Берия снял пенсне и с отчаянной решимостью начал грызть светлую дубовую панель в углу кабинета. Оторопевшие военные с изумлением взирали на Великого Вождя Народов, Лучшего Друга Физкультурников, который с головокружительной скоростью превращался в заурядного лагерного пахана. И в этот момент…
И в этот момент что-то затрещало, зашипело, засветилась зеленым светом шкала радиоприемника, и голос Левитана, неповторимый, единственный голос, заполнил собой огромный кабинет:
«ВНИМАНИЕ ВНИМАНИЕ
ГОВОРИТ МОСКВА
РАБОТАЮТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОЮ СОЮЗА
ПЕРЕДАЕМ ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ
В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
Как стало известно из сообщений продажных и лживых буржуазных агентств Гавас и Рейтер, сегодня в два часа пополудни, в своем кабинете застрелился рейхсканцлер Германии, большой друг Советского Союза, разбойничий главарь кровожадной клики фашистских правителей товарищ Гитлер. Причины, побудившие Гитлера совершить самоубийство, пока неизвестны. В предсмертной записке, адресованной лидеру итальянских фашистов Бенито Муссолини, сказано дословно следующее: «Дуче, я пишу Вам это письмо в тот момент, когда длившиеся месяцами тяжелые раздумья закончились принятием самого трудного в моей жизни решения».
«Да уж, решеньице», — пробормотал в углу Берия. Он перестал грызть панель и теперь ползал по полу в поисках пенсне. Голос Левитана продолжал гудеть набатной медью:
«В дипломатических кругах Берлина считают, что причинами самоубийства мог стать вчерашний доклад генерала Гудериана, в котором тот сообщил Гитлеру точное количество советских танков и танковых дивизий. В то же время берлинский корреспондент газеты «Вашингтон Пост», этого лживого рупора финансовых воротил Уолл-стрита, утверждает, что Гитлер застрелился, запутавшись в своих вредительских связях с мелкобуржуазной артисткой Евой Браун…»
Четыре человека в огромном кабинете с высоким сводчатым потолком обратились в слух, что крайне негативно сказалось на других чувствах: зрении и обонянии. Никто не заметил, как от дымящейся трубки Сталина загорелась зеленая ковровая дорожка, как огоньки пламени начали лизать тяжелые шторы на окнах. Клубы дыма наполняли кабинет, и только маятник старинных часов истории равнодушно отбивал последние минуты субботнего дня 21 июня 1941 года…
А в это время на площадях Москвы было необычно многолюдно. Изнуряющая жара, которая весь день висела над городом, отступила лишь к полуночи, и теперь аромат цветущих лип выманивал москвичей на улицу. Толпы десятиклассников, совершенно равнодушных к измышлениям и сообщениям Гавас и Рейтер, спешили выяснить с десятиклассницами волнующие их вопросы — столичные школы проводили в тот день выпускные вечера. Гуляющая публика заполняла парапеты набережной Москвы-реки, и каждый второй считал своим долгом обратить внимание на негасимый свет в одном из окон Кремля. «Это кабинет товарища Сталина, там он всю ночь напролет думает о нашем народном счастье!» Каждый первый думал, что негасимым кабинетом скорее всего является кремлевский сортир, но старался не говорить этого вслух.
«Папа, папа!— детский голосок особенно ярко прозвучал в ночной тишине. — Папа, смотри! Из окна товарища Сталина дым валит!» Отец излишне глазастого ребенка испуганно огляделся по сторонам и потащил дочку подальше от людей. «Ну что, что, что, что ты так кричишь… Ну, дым, ты что, дыма не видела? Дыма без огня не бывает… Значит, товарищ Сталин сгорел на работе…»
Глава 12
ГИПОТЕЗА № 3
Странные события последних предвоенных дней можно тем не менее объяснить, связать в единую логическую цепочку в рамках некой гипотезы. Должен сразу же признать — первым выдвинул эту гипотезу киевский историк Кейстут Закорецкий. Главный аргумент, который он привел в ее подтверждение, достаточно сомнителен, но поскольку именно в рамки его гипотезы известные факты укладываются очень четко — как патроны в обойму, — я готов не только полностью согласиться с Закорецким, но и попытаться творчески развить эту версию событий.
Итак, предположим, что в середине июня (где-то между 10 и 20-м числами) срок начала вторжения в Европу был еще один раз изменен (первый перенос состоялся в апреле—мае 1941 г.), причем опять же в сторону приближения даты начала войны. Этот, третий по порядку и последний в реальности календарный сталинский план начала войны выглядел следующим образом:
1. В яркий солнечный день 22 июня происходит одна (или целая серия) провокаций — инсценировка бомбардировки советских городов немецкой авиацией.
