Вскоре телега подъехала к штабу главнокомандующего русскими войсками, князь Курбский принял все имущество по описи, возницу не обидел: дал ему пятак за труды и даже добавил три копейки премиальных. Только князь отошел, набежали боевые други, стали расспрашивать Удала, как отпуск прошел. Удал на все эти расспросы удивленно отвечал:
— А разве я был в отпуске? Ничегошеньки не помню!
— Хорошо отдохнул, — обзавидовались боевые други. — Повезло человеку! Нам бы так погулять…
И с этих пор вся военная молодежь стала еще добросовестнее относиться к своим служебным обязанностям, надеясь тоже заслужить краткосрочный отпуск с выездом на малую родину и там оторваться по полной, не хуже Удалова!
А по случаю прибытия знатного отпускника в родные военные пенаты боевые други организовали скромный фуршет на природе. Количество горячительных напитков решено было строго ограничить, потому что возвратившегося героя обещал публично поприветствовать и почествовать сам князь Курбский. Ну и побоялись, как бы в присутствии главнокомандующего по причине неумеренных возлияний не случилось всеобщего мордобоя или кто-нибудь, не дай бог, ни высказался бы спьяну неподобающе. Чтобы восполнить недостачу спиртного и поддержать бодрость духа фуршетствующих, для их развлечения пригласили оркестр народных инструментов. Музыканты старались вовсю: дули в рожки, стучали ложками, гремели бубнами и бухали в барабан. Князь Курбский свое слово сдержал: зашел на несколько минут (дольше пробыть не позволяли неотложные дела), поздравил отпускника с благополучным возвращением, пожелал дальнейших героических успехов в боевых делах и даже решился на популистский жест — сыграл в его честь соло на барабане известную джазовую мелодию из снятого спустя четыреста лет кинофильма «В джазе только девушки». А рожечники, ложечники и бубенщики ему аккомпанировали. После чего, любезно поклонившись военной публике, князь сделал всем ручкой и удалился по своим воеводским делам, провожаемый бурными аплодисментами, переходящими в овацию.
Восхищенные демократизмом князя участники застолья долго бы еще обсуждали и восхваляли его разносторонние способности: мол, и полководец он, и музыкант, а если дальше так пойдет, может, станет и мореплавателем, и плотником, и даже лечиться будет ходить, как все, к полковому лекарю-костоправу. Но тут из-за кустов выглянул какой-то худющий и длинный, как жердь, старик безумного вида, в калошах, несмотря на жаркую, сухую погоду, и провещал писклявым замогильным фальцетом:
— Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!
Сказал — и исчез! То ли дедушка, а то ли виденье… Все обалдело переглядывались и переспрашивали друг друга:
— А был ли дедушка?
Но пренебрегать такими предупреждениями могут только в мирное время, да и то где-нибудь в нецивилизованной Африке. Там самый главный вождь племени тупси-пупси Лбане Талаконнег этими недостоверными предупреждениями очень даже возмущался:
— Какой-такой «Лев готовится к прыжку», тем более — «Лев прыгнул»?! У нас в нашей замечательной столице Тупсимосквоне львы отродясь водились, водятся и впредь будут водиться только на картинках! А болтунам-паникерам — бой!
Правда, когда львы начади жрать всех встречных и поперечных, недостоверной информации пришлось поверить. И сам Лбане Талаконнег возглавил охоту на зубастых людоедов. Собственно, конечно, не охоту, а план охоты стал разрабатывать. Так до сих пор и разрабатывает. Ну Лбане Талаконнегу, положим, торопиться незачем: его бунгало ограждено кирпичной стеной пятиметровой высоты, его никакой лев не перепрыгнет. А для воинов бесстрашных, да в военное время, промедление смерти подобно: задержался — без головы остался! И участники фуршета немедленно начали расследование: кого обвинил в намерении продать Родину безумный старик в калошах? Кандидатуру князя Курбского как потенциального изменника сразу отвергли. Во-первых, он не музыкант, не композитор, не актер и даже не режиссер и вообще не относится к числу творческой интеллигенции. Во-вторых и в главных, у него и партбилета нет, значит, и сжигать ему будет нечего. Потом взялись за оркестрантов: стали их трясти — кого как грушу, а кого — как яблоньку. Мол, уж не вы ли тут готовите идеологическую диверсию?! Хорошо, что пианист на бубнах, кряжистый такой мужик, как-то ухитрился вывернуться из рук самодеятельных следователей да как заверещит:
— Мой оркестр субсидируется из федерального бюджета! К нашему репертуару не подкопаешься! — и вытащил из-за пазухи свиток.
А там черным по белому написано: «Поп-репертуар утверждаю. Лучшая и талантливейшая певица нашей эпохи. Подпись и печать». Все как положено. Тогда оркестрантов отпустили, и все опять стали переглядываться да советоваться и в конце концов пришли к выводу, что дедушки в калошах вовсе и не было, он всем просто померещился вследствие необычного сокращения привычного рациона. Некоторые сразу предложили радикальный способ лечения галлюцинаций. Но большинство это предложение не поддержало.
— Мы что, алкаши какие-нибудь, чтобы нажираться просто так, без всякой причины?! Вот завтра Удал, как обычно, совершит подвиг — будет законный повод его отметить. Тогда и развернемся на всю катушку!
С этими оптимистическими надеждами гости разошлись с фуршета. На следующий день с утра пораньше Удал выехал в чисто поле и совершил подвиг: на этот раз одним махом семерых супостатов побивахом. Затем вернулся в стан русских воинов, а там боевые други уже с нетерпением ждут его за накрытым пиршественным столом. Отмечали Удалов подвиг с учетом вчерашнего недолива, поэтому к вечеру герой дня был уже никакой…
А князь Курбский как раз наладился этим вечерком, попозже, от царского гнева бежать. Со стремянным Василием Шибановым они заблаговременно связали всю гламурную княжескую одежду в узлы, ювелирные изделия и другие ценные вещи напихали в короба, и все это добро навьючили на лошадей. Старые тряпки и прочее хламье Курбский забирать с собой не стал — пусть судебные приставы ими подавятся! Князь и сам уже уселся на коня, собрался ехать, да вовремя спохватился:
— Адъютант-то где? Адъютанта забыли!
Кликнул Шибанова и велел ему быстро позвать Удала. Стремянный забежал в штаб и видит, что геройский адъютант спит на своей походной кровати богатырским сном. Василий деликатно двумя пальцами потрепал его по плечику: «Просыпайтесь, ваше благородие!» Куда там… Тогда Василий стал трясти Удала сначала одной рукой, потом сразу двумя, затем, схватив его за грудки, колотил соню о койку, после сбросил на пол и лупил койкой, пинал сапогами, стучал им об стенку, попытался огреть стенкой, но испугался, что здание штаба развалится: крыша и так уже ходила ходуном. Курбскому надоело ждать, и он сердито окликнул стремянного:
— Ты что там, заснул?
Василий Шибанов, весь всклокоченный, пот с него градом, высунулся из окна и доложил, что разбудить адъютанта не в силах.
— Вот что значит стрюцкий! — смерил стремянного презрительным взглядом Курбский. — И пороха ты не нюхал, и в военной службе ни бельмеса не смыслишь! Тебя хоть сейчас министром обороны назначай! Еще хорошо, что ты не баба в интересном положении, а то я бы уже давно перед тобой во фрунт стоял! Смотри, штафирка, и учись, как нужно солдата будить! — Курбский подъехал к штабу, просунул голову в окно, оглядел командирским взглядом спящего мертвецким сном адъютанта да как гаркнет: — Р-р-р-рота, в ружье!
Удал как был в невменяемом состоянии, так и вскочил во всеоружии и застыл с закрытыми глазами и с пищалью наизготовку. Курбский одобрительно хмыкнул и подал следующую команду:
— Эскадр-р-р-рон, по коням!
Удал птицей вылетел на улицу и, по-прежнему не выходя из невменяемого состояния, гоголем взлетел на своего добра коня.
— Аллюр три креста! Галопом а-р-рш, а-р-р-рш! — рявкнул князь, и вся кавалькада по полю вихрем помчалась в сторону неприятельского стана.
Дальнейшие события поэт А. Толстой так описывает в своем знаменитом стихотворении:
Дороден был князь. Конь измученный пал.
Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня
(ну, разумеется, не бросать же узлы с гламурной одеждой и короба с ценными вещами?!):
Скачи, князь, до вражьего стану,
Авось я пешой не отстану.
Ко времени этого ДТП свежий ночной ветерок уже продул Удалову голову, и к нему частично вернулись аж два чувства из шести возможных, то есть он мог слышать — не очень хорошо — и делать умозаключения — не всегда верные. Слова Шибанова он расслышал и ничуть не удивился: скакать до вражьего стана впереди полков тяжелой кавалерии ему было не впервой! Но тогда от топота тысяч конских копыт, ржанья коней, лязга оружия и воинственных криков соратников гудела дороженька и дрожала земля! А теперь ничего подобного не было слышно. «Следовательно, я ослышался, — сделал умозаключение Удал. — Шибанов сказал: скачи не до вражьего, а до теплого стана. Видимо, пока я спал, Ливонская кампания победоносно завершилась и войска отводятся на зимние квартиры! За судьбу Шибанова можно не беспокоиться. До зимних квартир не то что пешком, а даже ползком все добираются в два счета! Ура! Гром победы раздавайся! И уж такое-то замечательное событие просто нельзя не отметить!»
