стоит там и оставаться. Кто знает, что случится, если они уйдут? Что они станут есть? А если их поймают? Убьют на месте или отправят в лагерь вроде того, о котором рассказывал Исаак.
Одевшись, Кристина почувствовала себя так, словно долгое время мчалась на предельной скорости: измочаленные нервы высохли и загрубели, как край ногтя, ободранного о классную доску. Паника так стянула узел страха и боли, угнездившийся под ложечкой, что, казалось, коснись — и его содержимое извергнется наружу.
Все остальные еще спали, и в доме стояла тишина. Кристина намеревалась посмотреть карты в учебниках братьев, но решила, что ей не повредит свежий воздух. Возможно, ей удастся понять, насколько разумно сейчас убегать с Исааком. Предпринимать любые смелые шаги нужно с ясной головой.
Девушка взяла на кухне корзинку и направилась в курятник. Когда она открывала запор сарая, ливень уже прекратился, лишь иногда на металлическую крышу с деревьев звонко падали капли. Рассвело, но даже куры не желали покидать сухие насесты. Кристина потянулась за яйцами, и птицы закудахтали и встали, готовые защищать свое потомство от посягательств. Старая тощая курица клюнула девушку в руку и ущипнула. Этой легкой обиды оказалось достаточно, чтобы Кристина заплакала — не потому, что было так уж больно, но через эту крошечную трещину в хрупкой скорлупе ее самообладания вся душевная боль стала просачиваться на поверхность и переливаться через край.
Кристина села на заднем крыльце, поставила корзину с яйцами у ног и дала волю долго сдерживаемым эмоциям. Из глаз ее текли реки слез, и она рыдала в голос, вспоминая отца и деда. Она оплакивала горькую участь Исаака и его потерянной семьи и всех людей, чьи жизни унесла война. Она устала от чувства беспомощности и ужаса, от воздушных тревог и затемнения на окнах, от замешательства и страха в глазах братьев, устала видеть, как надрывается мать, стараясь уберечь семью от беды. Но больше всего она устала думать о том, удастся ли кому-нибудь из них выжить.
Выплакавшись, Кристина вытерла глаза и глубоко вздохнула. Грызущая сердце тоска притупилась. По крайней мере теперь ее не мучило ощущение, будто она вот-вот упадет в бездонную пропасть и исчезнет, как камешек, брошенный в колодец в безлунную ночь.
«Мне надо заботиться о своей семье и об Исааке, — твердила она себе. — Здесь он хотя бы в безопасности. Бабушка, Mutti, Мария, Карл и Генрих живы. Многие люди страдают гораздо больше моего. Все, что я могу сделать, — продолжать жить. Если мы с Исааком решим, что сумеем сбежать, не подвергаясь опасности, значит, так тому и быть. Если же нет, будем ждать перемен. Рано или поздно все должно измениться. К худу ли или к добру, но всегда все меняется».
На нижних ветках сливовых деревьев висело только несколько ранних плодов; Кристина сорвала одну сливу, села на крыльцо и медленно съела ее, не утирая сока, стекавшего по подбородку. Закончив, она подошла к углу обнесенного забором заднего двора, вырыла в глинистой почве ямку и закопала косточку. Утоптав землю, девушка закрыла глаза и загадала, чтобы сливовая косточка дала корни и проросла: пусть к тому времени, когда она даст росток, война закончится, отец вернется домой и они с Исааком будут вместе.
Совладав с нервами и предвкушая встречу с любимым, девушка подхватила наполовину заполненную корзину яиц, вошла в дом и вытерла ноги о соломенную циновку. И вдруг остолбенела. В противоположном конце коридора, на фоне красных и синих стекол входной двери вырисовывался темный силуэт солдата. Он колотил в дверь, и грохот отдавался во всем доме. Корзина выскользнула из рук Кристины и шмякнулась на пол. Мгновение девушка не шевелилась, в висках стучала кровь, в корзине у ее ног по прутьям растекался желток.
— Эй! — голосил солдат. — Откройте!
Кристина шагнула в сторону, прячась за лестницей.
Сердце бухало, в мозгу стремительно проносились мысли. «Зачем группенфюрер вернулся? Может, я невольно выдала Исаака? Или эсэсовец заметил что-то на чердаке? Нам конец!»
Солдат снова забарабанил в дверь и закричал:
— Откройте!
Голос казался знакомым, но прочная дверь приглушала его, и он доносился словно из комнаты с толстыми стенами. Кристина заключила, что мозг обманывает ее. Это не мог быть знакомый ей человек. Она не осмеливалась шелохнуться, выглянуть из-за угла.
— Роза! — прокричал солдат еще громче.
Кристина нахмурилась. Этого не может быть. Она была уверена: там группенфюрер. Разумеется, он знал имя ее матери. Ему все известно.
— Впустите меня! — надрывался солдат. — Роза! Кристина! Мария! Кто-нибудь!
И тут Кристина узнала его.
Она побежала к двери и трясущимися руками стала возиться с замком. Наконец она распахнула дверь, готовая броситься в объятия к отцу, которого уже и не чаяла увидеть.
Но внезапно она осознала свою ошибку.
Худой как скелет, искусанный насекомыми бродяга, должно быть, узнал где-то их имена и пришел украсть у них еду. Форма изорвана, засалена и покрыта грязью, сапоги расползлись и обернуты веревками и замызганными тряпками. За спиной висит винтовка, чумазые исцарапанные пальцы держатся за ремень оружия. Кристина обеими руками вцепилась в край двери и начала закрывать ее.
— Кристина! — выдохнул солдат. — Не узнала родного папочку?
Она остановилась и взглянула во впалые глаза пришельца, пытаясь обнаружить что-нибудь знакомое в клочковатой бороде, жидких волосах и перепачканном лице. Солдат снял фуражку и улыбнулся. И дочь узнала отца.
— Vater! — вскрикнула она, бросаясь ему на шею.
Отец приподнял ее и стиснул так крепко, что Кристина испугалась за свои ребра. Он расцеловал ее в лоб, в нос, в щеки.
— Ты — самое прекрасное, что я видел за последние четыре года, — сказал отец, слегка отстраняясь, чтобы рассмотреть ее. Слезы ручьями катились из его глаз. — Пока меня не было, ты превратилась в красивую женщину.
Волосы его сильно поседели, черные круги под глазами походили на размазанный уголь. Губы потрескались и высохли, под ногтями залегла траурная кайма. Форма — зеленая, а не черная — мешком висела на его истощавшем теле. Дитрих Бёльц был простым немецким солдатом, не эсэсовцем и не нацистом. И вот он вернулся домой. Он выжил. Кристина схватила отца за руку и потащила в дом.
— Бабушка! — кричала она, колотя костяшками пальцев в
