Твою униформу мы положим в общую корзину. Никто ничего не узнает!
Кристина судорожно вцепилась в китель, лежавший у нее на коленях.
— Если война продолжится, — возразил фатер тот чулан понадобится, — чтобы прятать наших сыновей. Эти мерзавцы вложат оружие в руки каждому, кто может стоять на ногах.
— Простите, — Кристина поднялась, сдерживая дрожь в коленях. — Я умаялась. Пойду-ка все-таки на боковую.
— Gute Nacht, — пожелал ей отец. — Я тоже скоро буду ложиться. Не терпится поспать в собственной постели.
— Gute Nacht, Vater, — Кристина чмокнула его в щеку. — Очень рада, что ты вернулся. Gute Nacht, Mutti.
Она нарочито неспешным шагом направилась к двери. Конечно, отец откажется скрываться. Разумеется, она была бы счастлива, если бы фатер остался дома. Но что ей в таком случае делать с Исааком? На раздумья у нее осталась одна ночь. Ночь, когда отец будет спать в своей постели. А что потом? Неужели им с Исааком в конце концов придется бежать? Она уже дошла до двери, когда мать окликнула ее:
— Кристина!
Девушка обернулась, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце.
— Ja? — ответила она как можно более ровным голосом.
— Куда ты понесла эту форму?
Кристина только сейчас поняла, что все еще сжимает в руках черный китель.
Глава двадцать первая
Летний ветер ворвался в открытые окна кухни, принеся с собой пение соседского петуха и звон колоколов из собора Святого Михаила. Теплый душистый ветерок разогнал застоявшийся ночной воздух и наполнил комнаты ароматом свежего хлеба. Мутти подняла Кристину до рассвета, чтобы та помогла ей с выпечкой. Она приберегала остатки ржаной муки, надеясь растянуть их хотя бы до конца следующего месяца, но теперь пришлось истратить всё, чтобы испечь отцу в дорогу хлеб.
Фатер стоял на кухне в утреннем свете, умытый и чисто выбритый, седеющие черные волосы зачесаны назад с угловатого лица, руки выскоблены, ногти сострижены и вычищены. Он снова был в форме — чистой, без единого пятнышка, прорехи зашиты аккуратными стежками. На ногах — старые рабочие ботинки. Хотя их сухая кожа потрескалась, а подошва прохудилась, они все же были лучше, чем напрочь разбитые армейские сапоги, в которых он пришел. Мутти погладила мужа по одной щеке, потом по другой и улыбнулась.
— Какой ты красавец! — она поцеловала его в губы и вернулась к печи.
Карл и Генрих сидели за столом и во все глаза таращились на отца. Изредка они посматривали друг на друга и на тарелки, которые Кристина ставила перед ними, но потом снова прилипали взглядом к папиному лицу. Молча и с невозмутимым видом фатер наполнил помятую флягу водой, надел на шею армейский жетон и сунул боевой нож в кожаные ножны.
— Садись, — сказала ему Кристина, — позавтракай.
Фатер огладил обеими руками переднюю часть кителя и сел возле Генриха. Напротив устроились Мария и Карл, а по краям обеденного уголка — ома и Кристина.
— Ведите себя хорошо, берегите маму, — наставлял фатер мальчиков. — Вы очень выросли. Теперь, пока я не вернусь, вы единственные мужчины в семье.
Кристина положила ему на тарелку два жареных яйца с глянцевитыми темно-желтыми желтками — следствие питания кур насекомыми и овощными обрезками. В любимую кружку отца она налила теплого козьего молока и передала ему кусок хлеба, намазанного повидлом. Мутти обернула полотенцем ручку дымящегося котелка с мятным чаем, поставила его на середину стола и села на стул возле мужа. Семейство завтракало в молчании, с улицы долетали звуки обычных утренних хлопот маленького городка. Мальчики уже закончили есть, но не вставали с места, а всё глядели на отца, будто ждали, что он испарится, как плод их воображения.
— Куда тебя отправят на этот раз? — наконец спросила Мария.
Мутти издала нервный вздох, встала и принялась убирать со стола. Наблюдая, как она составляет грязные тарелки горкой и собирает столовые приборы, Кристина почувствовала легкую досаду, смешанную с удивлением: ну неужели мать не может спокойно посидеть за столом?
— Mutti, сядь и поговори с отцом, — сказала она. — Я потом все вымою.
С одной стороны, надо бы помочь матери с уборкой, но с другой — мытье посуды может и подождать, если нужно, хоть до вечера, пока отец не уедет, не отправится опять навстречу опасностям, и им ничего не останется, как вернуться к будничным заботам. Впрочем, Кристина догадывалась, почему мать вскочила. В мире, лишившемся всех основ, одно лишь домашнее хозяйство было подвластно ее воле. Приготовление еды, мытье посуды, окон, стирка белья, чистка полов — все это мама держала в своих руках. Вертелась как белка в колесе, любую работу выполняла безупречно, все доводила до совершенства — только так она могла справиться с непредсказуемостью жизни.
Мутти, плотно сомкнув губы, стояла у раковины и, открыв кран, замачивала тарелки и столовые приборы. Потом она выключила воду и замерла, поникнув головой, положив руку на кран и уставившись в раковину. Постояв так некоторое время, она вернулась к столу и села.
— Не представляю, куда меня отправят, — сказал фатер. — Могут дать небольшой отпуск, но сомневаюсь. Им нужны солдаты. Наверняка я получу приказ заступить на службу немедленно.
— Когда тебе надо идти? — поинтересовался Генрих тусклым голосом.
— Хотелось бы мне просидеть тут с вами весь день, но пора выходить. Нужно успеть на станцию к десяти, чтобы сесть на поезд до Штутгарта, — он встал, поставил кружку в раковину, обернулся и окинул взглядом семью.
Карл всхлипнул и прижал руки к лицу, глядя на папу сквозь расставленные пальцы. Генрих поднялся, с серьезным лицом подошел к отцу и протянул руку.
— Удачи, Vater, — громко произнес он. — Не волнуйся, я обо всем позабочусь.
Отец улыбнулся и пожал Генриху руку. Глаза мамы переполнились слезами, и она обняла Карла. У Кристины к горлу подкатил ком.
— Раз так, тогда я спокоен, — сказал фатер Генриху, — на вас с Карлом можно положиться.
Вдруг Карл пулей выскочил из-за стола и обвил руками талию отца, не желая отпускать его. Наконец мутти встала. Она была бледна и вся трепетала, но голос ее прозвучал строго:
— Ну все, Карл. Отец должен
