Я потом осмотрел этот ход, вернее, его остатки; он был длиною метров в пять, рыли его в темноте, рыли достаточно широким, чтобы проносить ведро, крепили, чтобы не обвалилась земля. Можете считать это чудом, но ребята прорыли ход, доставляли начинку, жители дома варили из нее кисель, продержались на нем почти месяц. Но всему приходит конец, пришел конец и спасительному киселю. Эсэсовцы что-то пронюхали и ночью, когда мальчики брали начинку, ворвались на базу.
В рейд ребята ходили по двое: один спускался в подвал, пробирался к бочкам, наполнял бидоны и подавал их наверх второму, потом вылезал из подвала, и с наполненными бидонами они ползли обратно. На этот раз пошел мой брат Саша и внук Кузнецовых — Илья. И вот облава… А у ребят было договорено: если попадутся, то ни в коем случае не выдавать подземного хода, умереть, но не выдавать: если эсэсовцы обнаружат погреба и то, что в погребах, то расстреляют всех жителей дома. И, когда мальчики увидели немцев, они стали уходить не к подземному ходу, хотя достаточно было нырнуть в него, чтобы спастись, — они уходили в дальнюю противоположную сторону, уходили, прячась между пустыми ящиками и бочками. Эсэсовцы шли за ними, стреляли и настигли их, когда Саша уже взобрался на забор и помогал вскарабкаться Илье. Илью пристрелили внизу, а Саша так на заборе, мертвый, и повис. Саше было четырнадцать лет, Илье — двенадцать. Немцы нашли и бочки с конфетной начинкой, но подземного хода не нашли.
Так погиб мой младший брат Саша, нежный, хрупкий, голубоглазый мальчик. Я напрасно беспокоился за него, он оказался мужчиной. Вечная ему память! Вечная память всем погибшим и замученным!
Между прочим, во времена конфетной начинки Сарра явилась в наш дом и потребовала клубничного киселя. Когда в одном доме пятьдесят человек целый месяц питаются таким киселем, то, конечно, соседи об этом не могут не знать, тем более когда этим соседям нечего есть. Но даже в этих условиях люди не выхватывали друг у друга кусок изо рта. Каждый ел, что мог достать, обменять, украсть, купить за стенами гетто. Общий котел был у юденрата, но крошка хлеба, которую, рискуя жизнью, доставал себе человек, — это была его крошка, он мог с кем-то ею поделиться, мог и не поделиться, его дело, его право. А тут к тому же ворованная конфетная начинка; если всем ее раздавать, то немцы сразу все откроют. И потому жители нашего дома держали это в секрете, но, как я уже сказал, держать это в секрете в тех условиях было невозможно; соседи знали, но молчали, не расспрашивали, понимали, что без взаимной солидарности они все пропадут. И только Сарра не пожелала быть солидарной, нарушила тайну, нахально явилась к моей матери и потребовала себе киселя или того, из чего варят кисель. Маме было не жалко тарелки киселя, она, между прочим, посылала начинку больным в другие дома, но тут она видела перед собой нахалку, шантажистку, уголовницу, дай ей палец — отхватит руку, и мама прогнала ее. А ночью ребят накрыли охранники и Сашу застрелили, и у мамы появилось твердое убеждение, что и тут без Сарры не обошлось.
Про первый приход дяди Гриши я рассказывал, уже тогда дедушка и мама поняли, что Сарра донесла об этом в юденрат. А когда Броня Курас и Мотя Городецкий взорвались в подвале, изготовляя самодельную бомбу, Сарра спросила мать:
— Слушай, Рахиль, отчего умерли Броня и Мотя? Я их в то утро видела совсем здоровыми.
— Открой пошире глаза, — ответила мать, — ты не знаешь, как тут умирают люди? Вот он жив, а через час мертвый.
— Да, — согласилась Сарра, — только ничего не гремит и не взрывается.
— Ты слышала?
— Люди говорят.
— Люди говорят глупости.
— Если эти глупости дойдут до Штальбе, то кое-кому несдобровать! — пригрозила Сарра.
— Тому, от кого это дойдет, тоже не поздоровится, — предупредила мать.
Это предупреждение не подействовало на Сарру.
Когда после акции в гетто опять пришел дядя Гриша, Сарра в тот же вечер явилась в наш дом, рыскала глазами, и хотя дядю Гришу не увидела, он с сыновьями сидел в погребе, но у мамы спросила:
— Где же твой партизан?
— Тебе он нужен?
— Он не мне, он Штальбе нужен.
— Ты стала очень нервная, Сарра, — сказала мама, — это нехорошо для твоего здоровья. Я тебе дам успокоительных капель.
И достает из кармана бутылочку, такую аптечную бутылочку граммов на двести, и протягивает Сарре:
— Попробуй, хорошо действует.
Сарра с подозрением смотрит на нее:
— Сама сначала попробуй!
— От собственной доли отказываешься, — замечает мама и делает глоток.
После нее Сарра делает глоток. И, представьте, обнаруживает самогон, настоящий самогон! И высасывает бутылочку до дна и еще долго не может оторваться, донюхивает… Самогон в гетто, где за спиртное положен расстрел! Черт с ним, с расстрелом, все равно расстреляют, а тут самогон! Са-мо-гон! Такое чудо ей перепало. Получит она его от Штальбе, от Иосифа, от дерьмового юденрата?!
— Запомни, Сарра, — сказала мама, — никаких партизан тут нет, не было и быть не может. Выбрось из головы и не повторяй этих глупостей.
Сарра повеселела от водки.
— Ладно, Рахиль, мы с тобой поладим, ни о чем не беспокойся!
Однако на следующий день или, может быть, через день Сарра является опять и требует еще самогона, и мало того, требует махорку.
— Махорки у меня нет и не было, — отвечает мама, — я некурящая. И водки тоже нет, все, что было, тебе отдала.
— Врешь! — говорит Сарра. — Я тебя насквозь вижу. Откуда у тебя водка?
— Еще с довойны…
— Опять врешь! Это свежий самогон, меня не проведешь. Где достала?
— Этого я тебе не скажу, — отвечает мама, — впутывать кого-либо не могу и не желаю.
— Ну что ж, мне не скажешь, Штальбе скажешь! И про самогон, и про брата своего партизана, и что дети твои и племянники в подвале делают.
— Чего ты хочешь, Сарра?
— Водки хочу, курить хочу! — отвечает Сарра. — Чтобы был самогон, чтобы была махра, иначе с тобой будет то же, что с твоим сыном!
Понимаете?! Сама, гадина, призналась, что приложила руку к убийству Саши и Ильи, навела немцев на овощную базу, поэтому они к ней так милостивы, поэтому ее боится Иосиф.
— Слушай меня внимательно, Сарра, — сказала мама, — смерти я не боюсь, мне давно пора на тот свет. И если ты хочешь так со мной разговаривать, то никакого разговора между нами быть не может. Иди к Штальбе, может быть, он поднесет тебе рюмку. От меня таким образом ты ничего не добьешься. Отваливай!
— Ладно, — примирительно сказала Сарра, — ладно, Рахиль, не заводись… Давай как человек с человеком. Достань мне вина и курева.
— Курева я достать не могу.
— Хрен с ним, вина достань.
— За спасибо водку не дают.
— Что надо?
— Не знаешь, что нужно в деревню?.. Чулки, туфли, кофточки…
— Кофточка будет, — объявила Сарра, видно, сообразив, с кого она эту кофточку снимет.
— Пронести сюда я не берусь, поймает охрана — расстреляют, — сказала мама. — Придешь завтра ночью на кладбище к моему отцу, принесешь кофточку и получишь свое.
Следующей ночью Сарра пришла на кладбище, где ее ждал дедушка и шесть стариков из его похоронной бригады. Полицаев не было, ушли ночевать в город, они всегда уходили спать в город.
И семеро стариков во главе с дедушкой судили Сарру Ягудину за поборы с голодных людей, за доносы, за гибель Саши и Ильи и приговорили ее к смерти. И дедушка привел приговор в исполнение: задушил ее вожжами. И старики закопали ее за оградой.
Эсэсовцы тягали Саррину бригаду, всех, кто жил с ней в доме, хотели дознаться, куда делась Сарра, но не дознались: никто в бригаде, в доме не знал, куда она исчезла. Эсэсовцы решили, что Сарра сбежала, в этом их убедил дядя Иосиф. Чему удивляться? Уголовница-рецидивистка, бегала из настоящих мест заключения, а уж отсюда… Раз плюнуть. И Штальбе поверил, однако предупредил, что в следующий раз за побег будет истреблена вся семья сбежавшего и вся его бригада.
Но жители гетто… Те, кто еще был способен думать и соображать, те поняли, куда девалась Сарра, поняли и убедились, что кроме немцев, кроме Штальбе, в гетто есть еще другая сила. И эта сила карает предателей.
Как, у кого именно, что именно, сколько достал дедушка денег и ценностей, я сказать не могу, не знаю, свидетелей этого не сохранилось. Свидетель сохранился только того, что происходило в нашем доме, кто он, этот свидетель, вы узнаете позже. Что происходило в других домах, мне неизвестно, и, как взял дедушка золото у своего сына Иосифа, мне тоже неизвестно. По одной версии, дедушка пришел к Иосифу и сказал:
— Твоя помощница Сарра ушла в лес. Я ей показал туда дорогу. Могу показать и тебе.
И Иосиф испугался и отдал дедушке свое золото.
По другой версии, на мой взгляд, более достоверной, Иосиф вовсе не испугался, отказался наотрез, золото у него выкрала его дочь Рая по приказу моей матери и передала дедушке. Что и как собрал еще дедушка в гетто, не знаю. Это были не бог весть какие драгоценности, не бриллианты из английской короны и не золотые чаши из Алмазного фонда. Обручальные кольца, сережки, брошки, запонки, столовое серебро, золотые коронки, золотые царские десятки. И все это не ящиками, не сундуками, наскребли кое-что после того, как все отобрали немцы, а что не отобрали, выменяли на продукты. И все же кое-что дедушка собрал и сумел выменять на оружие. У кого и через кого дедушка доставал оружие, сказать не могу — это ушло с дедушкой в могилу. Во всяком случае, менялось сложным путем, через дедушкиного доверенного человека, жившего в деревне Петровка, в семи километрах от кладбища.