Девушка отодвинула стул от стола, но прежде, чем я прошел, она проговорила:
– А почему бы вам не закрыть дверь?
– Там никого нет, – сказал я. Она улыбнулась, не показывая на этот раз зубы. Ее улыбка была сексуальной.
– Развлеките меня, мистер Геллер.
– Считайте, что я это сделал, – сказал я, закрыв дверь, и сел за стол Сапперстейна.
– Я бы хотела, чтобы вы нашли кое-что для меня, – произнесла она. Девушка сложила руки на коленях, держа маленькую черную сумочку.
– И что же это такое?
– Одна книжка.
– Так значит, книжка.
– Дневник.
Ага, я пришел в себя.
– Дневник, – повторил я. – Ваш?
– Нет, мистер Геллер. Мы что, должны стесняться друг друга?
– Но вы же в таком обтягивающем платье.
– А ты удивительный парень.
– Ну да, это я в обтягивающем платье. Этакая штучка на шпильках.
– Дневник Эстелл Карей, мистер Геллер. Тысяча долларов и гарантия, что вы не оставили себе копий.
Я сжал кулаки.
– Знаете, именно по этой причине я никогда не занимался шантажом. Покупателя невозможно Убедить в том, что ты отдал ему единственную копию товара.
Ее улыбка стала немного нервной.
– Мы будем доверять вам. Мы слышали о вас, как о человеке слова.
Кто вам это сказал?
– Некий мистер Нитти.
– О Господи, интересно, о каком это мистере Нитти вы говорите? Я достаточно откровенен? Кто вы, леди?
Улыбка исчезла.
– Я – некто, кому необходимо заполучить дневник Эстелл Карей. Мы все узнали. Мы знаем, что он у вас. Мы знаем, что вы его купили. Если вы намереваетесь продать его прессе, мы заплатим вам лучше. Если вы хотите заниматься шантажом, мы хотим предостеречь вас от этого. Вы сделали капиталовложение – я здесь для того, чтобы вы получили прибыль с вашего капитала. Но если только вы откажетесь, убийства будут сменяться убийствами, понятно?
– Будь ты проклята!
Она встала, обошла стол Сапперстейна, села на его край и задрала платье, раздвинув ноги и демонстрируя мне, извините за выражение, все свои прелести. Стриптизерша и есть стриптизерша.
– Мы можем договориться, – произнесла она. Я думал об этом. Салли опять уехала, а у этой девицы были длинные ноги, и все остальное было на месте. И пахло от нее каким-то экзотическим запахом. И я впервые с тех пор, как вернулся в Штаты, увидел черные трусики, если не считать те, что носил один странноватый парень в Сент-Езе. Я мог просто трахнуть ее и отправить ко всем чертям. Ведь я же родился в Чикаго.
– Что скажете, мистер Геллер?
– Убери свою задницу с моего стола. Она встала, крепко сжимая маленькую сумочку в руке.
– Вы глупец.
– Ты хорошенькая сучка. И что? Убирайся!
– Назовите свою цену.
– Нет этой цены! Убирайся, к дьяволу, из моего офиса! А если в твоей маленькой сумочке есть пистолет, то я уверен, что он не такой большой, как тот, что лежит в ящике моего стола.
С того места, где она стояла, ей было видно, что я опустил руку.
Она вздохнула.
– Надо быть дураком, чтобы так вести себя. Вы не получите большей цены, заставляя нас ждать.
– Кого это – нас? Тебя или Компанию?
– Пять тысяч долларов.
– Леди, я сжег этот чертов дневник.
Она вздрогнула.
– Что?
– Я сжег его. Меня нанял один человек, который не хотел, чтобы содержимое дневника скомпрометировало его. Поэтому я его и сжег.
– Никто не мог бы оказаться таким глупцом! – Надо признаться, я не был таким глупцом с самого рождения. Я работал над этим тридцать с лишним лет. А теперь проваливай отсюда. Убирайся!
Она улыбнулась, только теперь ее улыбка была больше похожа на ухмылку.
– Как ты только можешь такое говорить? Сжег на мою задницу!
Ее задница. Конечно. Я все еще хотел ее: она была настоящей куколкой. Да еще в черных трусиках. Бьюсь об заклад, что и лифчик на ней тоже был черным. К счастью для себя, я уже немного остыл к этому моменту.
– Я только что узнал, что один из моих сотрудников погиб на войне, – произнес я. – Поэтому у меня сегодня особенно паршивое настроение. Ни малейшего желания продолжать этот дебильный разговор. Я сейчас встану из-за стола, заберу у тебя твою сумочку, вытащу оттуда пистолет и вытрясу из тебя мозги. Я не вышибал женщине зубы с тех пор, как моя вторая жена оставила меня, поэтому должен тебе сказать, сейчас сделаю это с огромным удовольствием.
Ее глаза вспыхнули, ноздри затрепетали: она явно не знала, как отнестись к этой истории о моих несуществующих женах и чего от меня ждать.
Но она заявила:
– Я вернусь.
И ушла.
Едва захлопнулась дверь приемной, как я бросился к телефону и стал звонить Друри в Таун-Холл. Я поймал его, когда он уходил на ленч.
– Сейчас я опишу тебе одну женщину, – начал я.
– Это похоже на розыгрыш.
– Это могло бы быть розыгрышем. Именно об этом думает паук, когда ползет по паутине к своей ядовитой паучихе.
– О чем ты говоришь?
– Выслушай меня внимательно, а потом скажи, похожа ли она на кого-нибудь из подозреваемых в деле Карей.
Я описал ее: от чулок со швом до маленькой шляпки. Друри сказал:
– Так хорошо прийти к какому-то определенному решению. Ты, наверное, прав насчет ядовитой паучихи. Это все подходит к Оливии Борджиа, жене Джона Борджиа.
– Борджиа? Что-то знакомое. Или это просто имя одной из недоступных светских дам?
Я не стал говорить Биллу, что именно Борджиа упоминались в дневнике, хотя о них было написано немного: лишь как о друзьях, которые несколько раз заходили в гости. Никаких сексуальных приключении. Да и не было уже той вещицы, в которой упоминались Борджиа. Теперь это была лишь горстка пепла.
– Джон Борджиа – малый из Компании: он уже много лет там, – рассказывал мне Друри. – Ты разве не помнишь, я называл его имя как одного из подозреваемых в деле Карей. Он немного похож на Сонни Голдстоуна, только очки не носит. Ему около пятидесяти. Это старый приятель Даго Мангано, который связан с Ники Дином.
– Кажется, было какое-то дело о киднеппинге году в тридцать восьмом?
– Да-да, точнее в тридцать седьмом. Бывшие дружки Дина и Мангано похитили Оливию и требовали за нее выкуп. Но ребят, которые это сделали, нашли мертвыми в канаве. Несчастные подонки украли краденое, чтобы получить деньги от самого Борджиа. Говорили, что они сделали это не из-за денег, а чтобы отомстить за их приятелей, которых Борджиа застрелил в клубе «Сто один». В том самом, где работала Оливия, к слову сказать.
– Одна из двадцати шести?
– Некоторое время. И подающая надежды певица ночных клубов. Но почему ты спрашиваешь, Нат. В чем дело?
– Она только что приходила ко мне в офис.
– Что? Зачем?
– Она хотела узнать, не у меня ли дневник Эстелл Карей.
– У тебя? А почему она думала, что он может быть у тебя?
– Ну да, это сущий бред. Я сказал ей, что у меня его нет, и она ушла. Только она мне не поверила. Она сказала, что вернется.
– А я даже и не знал, что она в городе. Мы с самого начала разыскивали ее и ее мужа. Спасибо за наводку, Нат. Мы сообщим об этом всем полицейским машинам, оснащенным радио.
– Не за что.
– Если это они совершили убийство, если они были последними гостями, с которыми развлекалась Эстелл Карей, значит, это все-таки дело рук мафии.
– Ну да, и ты ждешь, что я, как примерный гражданин, буду давать показания против Нитти.
– Верно. Ты еще что-то хочешь? Я хочу успеть на ленч.
– Хочу. У меня плохие новости. Фрэнки Фортуна-то убили на войне.
– Дьявол!
– Гуадалканал.
– Черт, но ведь газеты сообщили, что мы выгнали этих узкоглазых сволочей с этого острова.
– Так и есть. Но он не был освобожден.
Мы повесили трубки, а я еще некоторое время сидел и смотрел за окно, где висел флаг вооруженных сил со звездой Фрэнки.
Потом я с отвращением вспомнил обещание Оливии Борджиа вернуться. Поэтому я зашел в кабинет, вытащил свой девятимиллиметровый пистолет из нижнего ящика стола. Я вынул и кобуру, а затем снял пиджак и пристегнул ее под мышкой. Гуадалканал остался позади. Но всегда есть где сражаться.
После этого я направился за угол в «Биньон» и заказал порцию копченой на торфе пикши. Во вторник я не ел мяса.
10
Я видел своего отца. Он сидел за кухонным столом и держал в руке мой пистолет. Он поднял его к своей голове, и я сказал: «Остановись!»
Барни прижимал руку к моему рту; он дрожал глаза его были бешеными. В другой руке он держал свой пистолет; у мальчиков-солдат тоже были пистолеты.
– Ты вырубился, – прошептал Барни. – Тихо Япошки.
Трещали ветки, шумели кусты.
Барни убрал свою руку с моего лица. Я достал свой пистолет из кобуры.
Монок пришел в себя; он стонал от боли.
Я выстрелил в него. Я застрелил его! «Спокойно, из-за тебя мы все умрем!», но он не умер. Он просто смотрел на отверстия от моих пуль в своей груди, его лицо скривилось, он достал свой пистолет и стал стрелять в меня. Я сел в постели, покрытый холодным потом.
