— и как нежно, чутко… _с_е_б_я_ напомнить! Приносила жертву. В страстной работе, в борьбе за _с_в_о_е, — как меня терзали, мелочами! — я забывал ее. После, — мучился _н_о_в_ы_м, вынашивая душой… и — забывал ее. Ведь «вся сила» уходила в творчество! В нем я был страстен, до галлюцинаций, «видений». Они брали остатки. Вот теперь… — я весь в тебе… — я не пишу, я — _ж_д_у. Какая му-ка! Я слышу твой крик, твой _з_о_в. И… — такая безнадежность, непреодолимость дали, пытка.
Напиши _в_с_е, как ты любила, была жертвой. Мне не для «искусства» нужно, а для _т_е_б_я_ _ж_е. Для «искусства» — у меня _в_с_е_ есть. Надо будет — в себе найду, в «подвалах», — в воображении. Ты не знаешь, _к_а_к_ оно сильно у меня. Из _н_и_ч_е_г_о — _м_о_г_у! Будет живей живого. _В_с_е_ могу. _З_н_а_ю. Тебе это мой Тоник скажет, в «Истории любовной». Вчитайся — и поймешь, _ч_т_о_ я дал там. И. А. понял236. Понял и профессор-педагог немецкий237 — забыл имя, — писавший: этот роман надо не один, не два раза прочесть, а три, четыре… пять… — это открывает тайну «смуты юных». Сколько там у меня «любвей»-то! Посчитай — «линии любви», виды, истоки чистоты и — грязи. Все сплетено. Как только мог Тоничка выбраться на чистую дорогу, из таких «дебрей»! Писал я, чуть обжигаемый одной молодой женщиной… — отмахивался от нее. Ах, Оля… сколько характеров… русской женщины! Сколько их хотело _в_з_я_т_ь_ от меня… _о_г_н_я! Последний случай… — это только на словах могу, одной тебе… не на письме… — был со мной в Праге, в мае 37 г. Ставился вопрос о… жизни. Меня катала на своей машине жена одного инженера… русская, вся… и инженер русский… — мчала меня 130 км в час, и… в этом сумасшествии… прямо поставила вопрос… — я сумел ответить. Мне было безразлично, смерть — готов! Чутошный нажим руля — и гибель. Бог завершил все — двойной болезнью — моей — отравление? писал я — в июле, 29 — и — ее: она проглотила, случайно, кусочек тончайшей проволоки, от проволочной губки, посуду моют… в кушанье попала — ее спасли. А там — недосягаемость, события, все оборвалось. Она хотела от меня… — понимаешь? Она была бездетная. «Дама с собачкой», в буквальном смысле. Решительная была, лет 32, спортсменка, сильная, стройная, бледная, с внутренним огнем. Правда, тогда мой успех в Праге23.8, моя речь о Пушкине и «купели Православия»239 — потрясла всех, — «такого не запомнить», даже «Последние новости»240 должны были признать «большой успех». На женщин это сильно действует. Но что мне писала одна девчушка, 14 лет! Неужели я разорвал эти письма? Не знаю… все в хаосе. Это была «болезнь». Племянница одного казачьего генерала. Вот это — темперамент. Я сумел успокоить сердце милой девчурки, так чисто, чутко, — так отцовски. Плакала она. «Писательница» уже была, — дала мне слово «много учиться, думать». Где она и что с ней — не знаю.
Твое письмо 13 сент. — болезненно-чудесное. Непередаваемо. Кратко: «если это — лучше не писать друг другу — для _м_о_е_г_о_ покоя, то нет, не лучше» — не писать. Просила не давать себя в «Пути». «Я _в_с_е_ вдруг понимаю», — и тут же, поперек: «ничего не понимаю». «9 июня „Рождение“? Рождение в му-ку? Кто же этого тогда хотел? Не может этого быть». «И „золотое“ мое письмо проклясть мне»? Надо _в_с_е_ переписать, письмо — «полубезумное». Но — для меня — все счастье. Не стыдись чувства, все пиши, Оля. Мне для сердца надо, укрепление. Нет, не трону твоего «Свете тихий» — _т_о_л_ь_к_о — Тебе! Для других — хватит, дал все. Будь со мной «без лукавства». Лукавство — не для меня. Не снижай себя. Не требуй «знака», еще… — _в_с_е_ дано. Это — язычество уже, это недостойно _в_е_р_ы. Не называй меня по имени-отчеству — это уже _п_р_о_ш_л_о. Я могу для тебя быть только «ты», ну… твой… как хочешь. «Так — просто» (все, что с нами творится) не должно быть, это от нашей _в_о_л_и_ теперь зависит. Я свое сказал, буду действовать, что только в моих силах. Но ты не будь безвольной, — и — рабой. Во-имя _ч_е_г_о? Ты — груда самоцветов, в них попал луч солнца, замкнут и — стреляет, все горит искрами, все бьется, ищет, меркнет, чтобы вспыхнуть, играет самоцветной жизнью… и рядом — прости! — кусок угря__ холодного, сырого, тинного. Так я вижу… ошибаюсь? Мне странно: «некогда…. можешь одна ехать…» Что это? Любовь?.. Это уже — равнодушие, по меньшей мере. Делай вывод. Я до сих пор не знаю, чем занят Б[редиус]. И чем _б_ы_л_ занят, когда ты была одна: «я да птичка». Гнилая связь — не связь, а насилие, над духом, — и это — благословлено Богом? Будь перед собой искренна. Не могу больше. Ты сама поставь вопросы. Отвечу.
Целую, твой наказанный безвинно. Твой Ваня — Ива — Ив. Шмелев
[На полях: ] Затребуй у Б[редиуса] мне — твое письмо! Никто — из Голландии — не был у меня. Не полагайся на _ч_у_ж_и_х_. Не верь «приятельницам».
60
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
20. Х.1941
5 ч. 40 мин. дня
Оля, дорогая, сердечко мое, свет мой вечный, — как я тобою счастлив! А вот, слушай… Я искал в своем хаосе… — дрожит от волнения рука, а я ее целую, — не ее, а тебя, _т_в_о_е_ _с_т_и_л_о! — искал квитанцию на exprès recommandies, писанное тебе 30.IX. От руки, — очень важное, я там душу, всю, открывал тебе, ты его не получила?.. — сколько я искал, эта — _о_д_н_а_ — куда-то скрылась, а все другие целы… И вот — нашел!! Bureau de Poste, Paris, rue Claud Terrasse, 30.IX.1941 — 165. Наведи справки, на почте. И вот, через 2–3 мин., звонок! Приносит почтальон — я не понял, что, от кого… Paris, 7, Rue Vignon «Robert Holer» — Fournitures Dentaires en gros[116]. —??… Ну, и сразу понял, по золотой наклейке! Утрехт!.. Ты..! О, счастье — ты! Оля, детка, милка! Ты это! Первый раз пишу — _и_м, _т_в_о_и_м-… Тебе! Свет мне светит. Как приятно, мягкое какое. Веришь? Ни-когда… ни-кто… мне не дарил стило, — сколько было даров, подношений… — ни-когда, стило! У писателя — _д_о_л_ж_н_о_ быть стило! Сам я покупал себе. И скоро ломал. Т_в_о_е_г_о_ не сломаю до смерти! О, как сердце болит, ликуя. Оля, не вижу, слезы… Обнимаю, целую глаза твои, губки, всю тебя, светлую, усталую, измученную… Нет, я _в_с_е_ сделаю, пока не ударюсь головой в стену, чтобы увидеть тебя и — все
