И вот теперь, когда трудная, но грандиозная победа была одержана, мир осознал: Советы выстояли, а значит, война на уничтожение немцев и русских продолжается. Можно не торопиться открывать второй фронт. Пусть эти парни еще немного поубивают друг друга.
У Головина не было никаких иллюзий в оценке военной помощи союзников — Великобритании и Северо-Американских Соединенных Штатов. Генерал прекрасно понимал, что открытие второго фронта невыгодно для них ни с военной точки зрения, ни с точки зрения большой политики. Чем дольше Советский Союз и Германия истощают свои силы в борьбе друг с другом, тем выше курс доллара и фунта стерлингов. Зачем англосаксам колыхать биржу, играя на понижение? Зачем поступаться своими интересами? Второй фронт будет открыт ими только тогда, когда советские танки пойдут на штурм Берлина. Или немецкие — на приступ Кремля.
Головин был недоволен собой. Да, под Сталинградом была одержана грандиозная, невероятная победа. Впервые советский Генеральный штаб спланировал и осуществил удачную операцию такого масштаба — девяносто одна тысяча пленных. Не шутка. А сколько немцев и румын погибло в котле? Тысяч двести, не меньше.
Только неугомонный генерал никак не мог заставить себя радоваться одержанной победе. Во всей своей работе и работе своих сотрудников он видел сплошные недочеты. Во-первых, до сих пор группа армий «Север» блокирует Ленинград. Пусть Головин не командует непосредственно войсками, но он отвечает за Северо-Западное направление, за организацию здесь диверсионной и разведывательной работы. Раз Ленинград до сих пор еще в кольце блокады, значит, сам Головин и его подчиненные недорабатывают. Они поставляют недостаточно информации для деблокады города, мало взрывают и убивают в тылу противника.
Во-вторых, не удалось собрать достаточной информации по танку «тигр» до того, как первые его образцы появились на передовой. Да, сейчас советские инженеры изучают образцы танка, которые были подбиты и захвачены красноармейцами на переднем крае, но это заслуга не Головина. Вот если бы он смог дать исчерпывающие сведения об этом танке хотя бы за месяц до их появлении в войсках, скажем, в ноябре или, еще лучше, в сентябре прошлого года… Тогда у инженеров было бы время для разработки эффективного оружия против этой грозной немецкой техники.
Такое оружие, несомненно будет разработано, причем в самое короткое время — не зря же в стране организованы десятки закрытых «шарашек» за колючей проволокой. Вот только лично он, генерал Генштаба Головин, будет тут ни при чем. Его заслуги в борьбе с «тиграми» нет никакой.
В-третьих, у него нет достоверных сведений о планах немцев на летнюю кампанию сорок третьего года. Есть отрывочные и недостоверные данные о том, что вроде бы немцы планируют нанести свой удар в районе Курского выступа. Анализ обстановки и конфигурация линии фронта говорила в пользу такого решения. На месте Гитлера Головин нанес бы свой удар именно там, одновременно с севера и юга по направлению восточнее Курска. Но возникал вопрос, какими силами и когда именно? В какой конкретно день? К какой дате привязывать организацию обороны на данном участке фронта? Никакими достоверными сведениями на сей счет Головин не располагал и вразумительного доклада Василевскому сделать не мог.
Эта беспомощная слепота в раскрытии планов противника выводила Головина из себя. Вдобавок он никак не мог привыкнуть к новому мундиру — и это тоже раздражало и мешало сосредоточиться на работе. Три месяца назад он сменил удобную гимнастерку на красивый шерстяной китель с золотыми погонами и пуговицами с гербом Советского Союза. Китель был, слов нет, как красив, но стеснял движения и до мелочей напоминал мундир старших офицеров разбитой царской армии.
Головин сам принимал деятельное участие в разгроме белогвардейцев, и последнюю четверть века все его мировоззрение укладывалось в два слова; «Бей золотопогонников!» Он и бил их. Бил в Гражданскую рядовым кавалеристом. Бил в Туркестане командиром взвода. Бил на Тамбовщине под командованием Тухачевского. Бил тогда, когда его перевели в разведупр Генштаба, организовывая акции против видных деятелей Белого движения в эмигрантской среде. Бил тогда, когда налаживал агентурную сеть в Скандинавии и Германии. Бил тогда, когда в тридцатых вместе со всеми разоблачал врагов народа, засевших в Генштабе. Бил тогда, когда требовал расстрела «группы Тухачевского». Он искренне видел в этих людях переодетых белогвардейцев, перекупленных фашистами. Бил тогда, когда отправлял Штейна в Стокгольм. Бил тогда, когда осенью сорок первого докладывал Шапошникову свой прогноз развития военных событий на советско-германском фронте. Словом, всю свою сознательную жизнь, целиком, без остатка отданную Красной Армии и Советскому государству, генерал Головин беспощадно бил и изничтожал золотопогонную сволочь.
И вот теперь империя облачила своих командиров в форму царской армии и для отличия достойных ввела ордена, перекликавшиеся с наградной системой Старой России. Командиры стали называться по-старому, как при свергнутом царе — офицерами, а армия из «красной» превратилась в «советскую».
Это действительно было так. Из-под облетевшей шелухи революционной фразеологии проглянуло чистое золото могучей империи со всеми атрибутами великой державы. Сталин распустил Коминтерн и навсегда отрекся от химеры мировой революции. Введена новая военная форма, учреждены новые ордена. Ежедневно по радио звучал новый гимн Советского Союза на величественную музыку Александрова взамен устаревшего «Интернационала».
Наконец Русская православная церковь была легально допущена к участию в общественной жизни страны. После четверти века гонений и репрессий церковь возглавил Патриарх. В церквах, отобранных большевиками и активистами-коллективизаторами, вновь начались открытые богослужения.
Девиз «За веру, царя и отечество!» вернулся в Страну Советов заново переосмысленный. Веру возродили и разрешили верить, усатый царь, любимый и превозносимый всем народом, сидел в Кремле, а Отечество, оскверняемое теперь иноземцами, напоминало о своем былом величии золотом шитья и орденов, кроем мундиров, торжественным гимном. Это Отечество ждало и требовало отмщения.
Так начинался 1943 год.
Головин повернул шею, зажатую тесным и жестким воротником, недовольно посмотрел на золотой погон на плече и скосил глаза дальше — туда, где на стене висел портрет Вождя, которого Головин перестал понимать год назад. Год назад Сталин подписал договор с Черчиллем. По этому договору Советский Союз не мог уже прекратить войну в удобное для себя время и обязан был драться до полного разгрома Германии.
