Последовали обвинения, как всегда бывает при поражениях. Все порицали меня. Я заметил, что это практика почти постоянная. Видимо, считается, что к травле я устойчивее других. Видные тори и весь «Карлтон-клуб» как один заявляли: «Поделом ему, что связался с социалистом. Человек мало-мальски принципиальный никогда бы на это не пошел». Мистер Бальфур, в то время возглавлявший палату общин, услышав, что я выступил против Билля о десятине, сказал в кулуарах (признаться, не без оснований): «Я считал его многообещающим юношей, а он, похоже, только на обещания горазд». Партийные газеты разразились передовицами, где говорилось, что нельзя доверять борьбу за крупные рабочие округа молодым и неопытным кандидатам, и потом все поспешили забыть этот пренеприятнейший инцидент. Я вернулся в Лондон полностью выдохшимся — так выдыхается недопитая бутылка шампанского, оставленная на ночь без пробки.
По возвращении моем в Лондон никто не навещал меня в материнском доме. Однако мистер Бальфур, будучи человеком верным и участливым, прислал мне написанное им самолично письмо — его я только что откопал в старейшем из моих архивов.
10.7.99
Меня крайне огорчила Ваша неудача в Олдхеме — ведь я так надеялся в скорейшем времени видеть Вас в палате, в которой мы некогда сражались совместно с Вашим батюшкой, сражались дружно, плечом к плечу. Надеюсь, однако, что происшедшее сейчас не лишит Вас уверенности в себе. По многим причинам для дополнительных выборов время неподходящее. Оппозиция на таких выборах всегда может надежно укрыться за критикой, не обнародуя встречной программы. Такая позиция удобна всегда, и она удобна вдвойне, когда встречная твоя программа включает в себя такой неперспективный пункт, как гомруль. К тому же разбрасываемые оппозицией критические семена падают сейчас в особо благодатную почву: предпринимателям не нравится билль о компенсациях; докторам — постановление о вакцинации; народ вообще не любит священников, и билль о выделении им средств, естественно, публике нравиться не может; священников возмутило Ваше неприятие билля; оранжисты дуются, и даже обещание проголосовать за Ливерпульские предложения их не умиротворяет. Ну, и как следует ожидать, те, кто в выигрыше от наших мер, проявляют неблагодарность; считающие же себя обделенными по праву негодуют. Худших условий для борьбы за место от Ланкашира, прямо скажем, не придумаешь!
Бодритесь, все сложится хорошо. Это маленькое поражение не повредит Вашей будущности политика.
В конце июля того же года я имел долгую и содержательную беседу с мистером Чемберленом. Хотя я несколько раз видел его в доме моего отца и при встречах он чрезвычайно любезно со мной раскланивался, знакомством с ним до этого дня я похвастаться не мог. А тут мы с ним вместе гостили у леди Джен в ее уютном доме на Темзе, где провели день, катаясь в лодке по реке. В отличие от мистера Аскуита, никогда не ведшего деловые разговоры на отдыхе, мистер Чемберлен всегда был готов поговорить на политические темы. При всей своей обходительности он без стеснения резал правду-матку. Уже само общение с ним являлось настоящей школой практической политики. Он был в курсе всех тонкостей и всех деталей политической игры, знал все ее изгибы и повороты, прекрасно разбирался в глубинных процессах, происходивших внутри обеих наших великих партий, чьи воинственные устремления он поочередно реализовывал. И в лодке, и вечером за ужином разговаривали мы с ним в основном между собой. Тогда злобой дня опять становилась Южная Африка. Переговоры с президентом Крюгером, затрагивающие щекотливую и убийственную проблему сюзеренитета, постепенно завладели вниманием английской и мировой общественности. Как с уверенностью может предположить читатель, я выступал за принятие жестких мер и помню, что мистер Чемберлен возразил мне:
— Какой смысл трубить в боевой горн, если, оглянувшись потом, можно никого за собой не обнаружить?
Плывя дальше, мы заметили на берегу очень прямо сидящего в кресле старца. Леди Джен воскликнула:
— Смотрите, это ж Лабушер!
— Негодная ветошь! — отрезал мистер Чемберлен и отвернулся от злобного своего политического оппонента.
Меня поразило презрительное и полное отвращения выражение, мелькнувшее на его лице, и, как молнией, ослепило понимание того, какой лютой ненавистью преисполнил моего знаменитого собеседника, столь милого и любезного в общении, разрыв с либеральной партией и мистером Гладстоном.
Но больше всего занимала меня «Война на реке», в которую я погрузился тогда с головой. Трудная часть работы была позади, и оставалось лишь приятнейшее: чтение гранок и правка. Освободившись от пут военной дисциплины, я мог теперь написать все, что думал, о лорде Китченере, ничего не боясь, беспристрастно и объективно. Что я, разумеется, и сделал. Меня шокировало осквернение им гробницы Махди, чью голову он варварски отсек и привез в Англию в качестве трофея в канистре с керосином. Поступок этот уже вызвал всплеск эмоций в парламенте, и я, сидя там на галерее, сочувственно слушал Джона Морли и сурового редактора «Манчестер гардиан» С.-П. Скотта, яростно нападавших на генерала. Голова Махди была как раз такой деталью, вокруг которой можно раздуть настоящий пожар. Либералы дружно возмущались этим поступком, называя его достойным гуннов и вандалов. Тори, так же дружно, пытались перевести все в шутку. Так что и в этом вопросе я отбился от стаи, шагая не в ногу.
Выход книги был запланирован на середину октября, и я уже предвкушал момент, когда два увесистых тома моего главного (и по сей день) труда, на который я угробил целый год жизни, будут кинуты нетерпеливо ожидающей их публике.
Но настала середина октября, и нашими мыслями завладели совершенно иные вещи.
Глава 18
С Буллером к мысу Доброй Надежды
Большие ссоры, как это верно сказано, нередко возникают по мелким поводам, но в основе их лежат отнюдь не мелочи. Вся Англия и даже весь мир пристально следили за тем, как назревала война в Южной Африке. Долгая история распри британцев и буров, начало которой положил Маджуба-Хилл, и еще более долгая история взаимных обид и непонимания, предшествовавшая этому злополучному инциденту, были хорошо известны публике. Каждый шаг в переговорах и препирательствах 1899 года внимательно рассматривался палатой общин, обсуждался и осуждался оппозицией. Лето и осень четко разделили британских политиков на тех, кто считал войну необходимой и неизбежной, и тех, кто всеми силами, используя любые аргументы, поправки и проволочки, пытался эту войну предотвратить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
