Его язык снова стал толстым. А они ждали, чтобы он замолчал, и не скрывали нетерпения.
– Мы отгоним гааля, – сказал молодой внук. – Мы ведь воины!
– Тевар – крепкий город, Старейший, – сказал другой вкрадчиво, льстивым голосом. – Ты объяснил нам, как построить его хорошо, и мы все сделали по твоему совету.
– Он выдержит натиск Зимы, – сказал Вольд. – Но не натиск десяти тысяч воинов. Уж лучше, чтобы женщины моего Рода погибли от холода среди снежных холмов, чем жили наложницами и рабынями гаалей!
Но они не слышали, а только ждали, чтобы он наконец замолчал.
Он вышел наружу, но у него уже не было сил карабкаться по приставным лестницам, и, чтобы никому не мешать в узком проходе, он отыскал укромное место неподалеку от южных ворот, в углу между стеной и подпоркой. Поднявшись по наклонной подпорке, сложенной из ровных кусков сухой глины, можно было увидеть, что делается за стеной, и он некоторое время следил за Откочевкой. Потом, когда ветер забрался под его меховой плащ, он присел на корточки и прижал подбородок к коленям, укрывшись за выступом. Солнце светило прямо туда. Некоторое время он грелся в его лучах и ни о чем не думал. Иногда он поглядывал на солнце – Зимнее солнце, слабое, старое.
Из истоптанной земли под стеной уже поднималась зимняя трава – недолговечные растеньица, которые будут стремительно набираться сил, расцветать и отцветать между буранами до самого наступления Глубокой Зимы, когда снег уже больше не тает и только лишенные корней сугробники выдерживают лютый холод. Всегда что-нибудь да живет на протяжении великого Года, выжидая своего дня, расцветая и погибая, чтобы снова ждать.
Тянулись долгие часы.
Оттуда, где находились северная и западная стены, донеслись громкие крики. Воины бежали по узким проходам маленького города, где под нависающими стрехами мог пройти только один человек. Затем оглушительные вопли раздались позади Вольда, за воротами слева от него. Деревянные подъемные створки, которые можно было открыть только изнутри, с помощью сложной системы воротов, затряслись и затрещали. В них били бревном. Вольд с трудом выпрямился. Все тело его затекло, и он не чувствовал своих ног. Минуту он простоял, опираясь на копье, а потом привалился спиной к глиняным кирпичам и поднял копье, но не положил его на металку, а приготовился ударить с близкого расстояния.
Наверное, у гаалей были лестницы: они уже перебрались через северную стену и дрались внутри города – это он определил по шуму. Между крышами пролетело копье. Кто-то не рассчитал и слишком резко взмахнул металкой. Ворота снова затряслись. В прежние дни у них не было ни лестниц, ни таранов, и они приходили не десятками тысяч, а крались мимо оборванными семьями и кланами, трусливые дикари, убегающие на юг от холода, вместо того чтобы остаться жить и умереть в своем Пределе, как поступают истинные Люди… И тут в проходе появился один из них – с широким белым лицом и пучком алых перьев в закрученных рогом, вымазанных смолой волосах. Он бежал к воротам, чтобы открыть их изнутри. Вольд шагнул вперед и сказал:
– Стой!
Гааль оглянулся, и старик вонзил копье в бок врага под ребра так глубоко, что железный наконечник почти вышел наружу. Он все еще пытался вытащить копье из дергающегося в судорогах тела, когда позади него в городских воротах появилась первая пробоина. Это было жутко – дерево лопнуло, как гнилая кожа, и в дыру просунулась тупая морда толстого бревна. Вольд оставил копье в брюхе гааля и, спотыкаясь, тяжело побежал по проходу к своему Родовому Дому. Крутые деревянные крыши в том конце города пылали дымным пламенем.
Глава 8
В городе чужаков
Самым странным среди всего странного и непонятного в этом жилище были изображения на стене большой комнаты внизу. Когда Агат ушел и все комнаты погрузились в мертвую тишину, она так долго смотрела на изображения, что они стали миром, а она – стеной. Мир этот был сплетениями, сложными и прихотливыми, точно смыкающиеся ветви деревьев, точно струи потока, серебристые, серые, черные, пронизанные зеленью, алостью и желтизной, подобной золоту солнца. И, вглядываясь в эти причудливые сплетения, можно было различить в них, между ними, слитые с ними и образующие их узоры и фигуры – зверей, деревья, траву, мужчин и женщин и разные другие существа, одни похожие на дальнерожденных, другие не похожи. И еще всякие странности: ларцы на круглых ногах, птицы, топоры, серебряные копья, оперенные огнем, лица, которые не были лицами, камни с крыльями и дерево, все в звездах вместо листьев.
– Что это такое? – спросила она у дальнерожденной женщины из Рода Агата, которой он поручил заботиться о ней, и та, как всегда стараясь быть доброй, ответила:
– Картина, рисунок. Ведь твои соплеменники рисуют красками, не так ли?
– Да, немножко. А о чем рассказывает эта картина?
– О других мирах и о нашей родине. Видишь, вот люди… Ее написал очень давно, еще в первый Год нашего изгнания, один из сыновей Эсмита.
– А это что? – с почтительного расстояния указала Ролери.
– Здание. Дворец Лиги на планете Давенант.
– А это?
– Эробиль.
– Я снова слушаю, – вежливо сказала Ролери (теперь она старательно соблюдала все законы вежливости), но, заметив, что Сейко не поняла ритуальной фразы, спросила просто: – А что такое эробиль?
– Ну… приспособление, чтобы ездить, вроде… Но ведь вы даже не знаете колеса, так как же объяснить тебе? Ты видела наши повозки – наши волокуши на колесах? Ну так это была повозка, чтобы на ней ездить, только она летала по воздуху.
– А вы и сейчас можете строить такие повозки? – в изумлении спросила Ролери. Но Сейко неверно истолковала ее вопрос и ответила сухо, почти раздраженно:
– Нет. Как мы могли сохранить здесь подобное умение, если Закон запрещает нам подниматься выше вашего технического уровня? А вы за шестьсот Лет даже не научились пользоваться колесами!
Чувствуя себя беспомощной в этом чужом и непонятном мире, изгнанная своим племенем, а теперь разлученная с Агатом, Ролери боялась Сейко Эсмит, и всех, кого она встречала здесь, и всех вещей вокруг. Но покорно снести пренебрежение ревнивой женщины, женщины старше ее, она не могла.
– Я спрашиваю, чтобы узнать новое, – сказала она. – Но по-моему, ваше племя пробыло здесь меньше, чем шестьсот Лет.
– Шестьсот лиголет равны десяти здешним Годам… – Помолчав, Сейко Эсмит продолжала: – Видишь ли, про эробили и про всякие другие вещи, которые придумали люди у нас на родине, мы знаем далеко не все, потому что наши предки, перед тем как отправиться сюда, поклялись блюсти Закон Лиги, запрещавший им пользоваться многими вещами, не похожими на те, которые были у туземцев. Закон этот называется «культурное эмбарго». Со временем мы бы научили вас изготовлять всякие вещи вроде крылатых повозок. Но Корабль улетел. Нас здесь осталось мало. И мы не получали никаких известий от Лиги, а многие ваши племена в те дни относились к нам враждебно. Нам было трудно хранить и Закон, и знания, которыми мы тогда обладали. Возможно, мы многое утратили. Мы не знаем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
