«Как только что постучала ты», думает Уиллем, но не говорит этого вслух. Он не хочет показаться гостье совсем уж психом.
– Это была твоя мама, – произносит Эллисон.
– Да. Моя мать. Она сейчас в Индии.
Уиллем думает о Яэль. Ему не терпится рассказать матери об Эллисон. Несколько секунд он наслаждается этой мыслью – что готов поведать маме о чем-то очень-очень важном. А затем он снова начинает наслаждаться видом Эллисон и ее босых ступней. Уиллем никогда не думал, что может прийти в восторг от одних только ступней, но, похоже, свои представления на этот счет пора пересмотреть.
Эллисон вспоминает, как Уиллем впервые рассказал ей о своих родителях. Это было во время их разговора? – ссоры? спора? – о любви. Уиллем случайно испачкал ей запястье пастой «Нутелла» и тут же ее слизал. Эллисон попросила его назвать любых людей, которым удалось не только влюбиться, но и стать одним целым. Яэль и Брам, ответил тогда Уиллем.
– Яэль и Брам, – произносит Эллисон: чтобы вспомнить их имена, ей не требуется ни секунды.
Она еще помнит, каким печальным был Уиллем прошлым летом. И тут же осознает, как, может быть, понимала уже тогда, что Брама больше нет. Но это не значит, что умерла и их с Яэль любовь.
Яэль и Брам. У Уиллема что-то екает в груди. Он был прав. Эта девушка так хорошо его знает. Знала с самого начала.
Он смотрит на нее. Она смотрит на него.
– Я же говорила, что помню, – произносит Эллисон.
Ночью, перед тем как он поцеловал ее, она сказала, что помнит их день в Париже. И что будет помнить его еще долго.
Уиллем ничего подобного не обещал. Но он может чувствовать вкус, трогать, слышать и вдыхать аромат каждой детали того дня, проведенного ими вместе.
– И я помню, – говорит он.
Нужно так много сказать, затолкать в крошечные песочные часы все пески Вселенной. Или заставить их просыпаться как можно медленнее.
Телефон Уиллема все звонит и звонит. Он старается не обращать на него внимания, пока вдруг не вспоминает, что, как раз перед тем, как открыть дверь Эллисон, он обещал набрать Линусу.
– О, черт.
Уиллем поднимает со стола мобильный. Пять пропущенных.
Эллисон выглядит удивленной, но Уиллем говорит:
– Мне нужно позвонить.
Эллисон думает, что сейчас Уиллем уйдет в другую комнату, но он не уходит, а садится рядом.
Он говорит на голландском, так что Эллисон не понимает, о чем идет речь. Да и по его лицу, на котором застыла странная полуулыбка, догадаться об этом сложно. Уиллем пожимает плечами. Эллисон не понимает, хорошие ли новости.
Уиллем отключает телефон.
– Я дублер в пьесе. Орландо. Снова Шекспир. Как вам это понравится, – вздыхает он.
– Дублер? – удивляется Эллисон. – Я думала, ты и есть Орландо.
Был вчера. И сегодня. Так решили Петра и Линус. На следующей неделе Йерун, актер, которого Уиллем заменяет, вернется – его лодыжка зажила – и сыграет заключительные спектакли. Когда сегодняшнее представление закончится, Уиллем больше не понадобится, ни как актер, ни как дублер. Но есть еще время (до 19:00), и вечером он поднимется на сцену в роли Орландо. Уиллем собирается объяснить это все Эллисон, но вдруг останавливается.
– Ты знала об этом? – спрашивает он.
Эллисон отвечает:
– Я видела тебя там, на сцене.
Уиллема эти признания не сильно удивляют – разве он не чувствовал ее присутствия? Разве не произносил реплики так, словно говорил с ней одной? Но прошлый год дал ему так много ложных надежд… И, памятуя о ее письме, о котором рассказал ему Тор, Уиллем решил, что, должно быть, выдумал Эллисон. Может, и выдумал. Может быть, он так сильно постарался, что спроецировал ее прямо сюда, в дядину квартиру, где она сейчас сидит, закинув ноги ему на колени.
Как это случилось? Он смутно помнит, как взял ее за лодыжки и перекинул ее ноги через свои, небрежно, словно одеяло. Но как-то уж чересчур смутно… Все это похоже на сон и одновременно так реально. Так может сделать каждый: положить себе на колени ноги Эллисон.
– Ты потрясающе играл, – говорит Эллисон. – Восхитительно. Ты словно был Орландо.
Уиллем всегда чувствовал свою душевную близость с Орландо, скорбящим молодым человеком, влюбленным в девушку, которая появилась и исчезла, словно дым. Но потом вернулась. (И Эллисон вернулась.)
– Я всегда считала тебя прекрасным актером, – продолжает Эллисон. – Даже в прошлом году, когда мы впервые встретились, но в этом спектакле ты превзошел себя.
Когда они впервые столкнулись, Уиллем играл в «Двенадцатой ночи» с Уиллом в роли Себастьяна. Уиллем и Эллисон не обменялись тогда даже словом, но в конце пьесы он бросил ей монету. Это был всего лишь легкий флирт… Уиллем и подумать не мог, что все так обернется.
– Этот год меня многому научил, – признается он.
Когда Эллисон улыбается, Уиллем вспоминает, как выглядит восход солнца. Один луч, еще один, а потом ярчайшая вспышка. Восход солнца – одна из тех вещей, которую можно наблюдать всю свою жизнь, и каждый раз восхищаться ею снова. Может быть, поэтому улыбка Эллисон кажется Уиллему такой знакомой. Ведь он видел много восходов.
Нет, не поэтому.
Эллисон тем временем вспоминает обо всем, связанном с Уиллемом. Почему именно он? Все, что она сама или другие ей говорили, – безумное увлечение, романтичный воздух Парижа, хорошая актерская игра или зов плоти, – больше не выдерживает никакой критики. Ведь она помнит все детали, и так ясно, и так по-новому. Ничего из этого не может быть причиной. Даже сам Уиллем не может быть причиной. Дело в Эллисон. В том, какой она может быть с ним.
В тот день все казалось ей таким особенным: она могла быть честной, смелой, может быть, даже немного глупой. В последние несколько недель, которые Эллисон одна провела в Европе, она замечательно всему этому научилась. Теперь она прекрасно знает эту новую себя.
– И меня этот год многому научил, – заключает Эллисон.
Они рассказывают друг другу, что с ними произошло за последнее время. Что-то они оба уже знают. Например, что у Уиллема было сотрясение мозга. Эллисон угадала, что его избили скинхеды; а она тогда сбежала обратно в Лондон. В тот день они так и не успели узнать настоящие имена, полные имена друг друга, не обменялись даже электронной почтой. Теперь они это исправляют. (Уиллем Шило Де Руитер. Эллисон Ли Хили.) Эллисон рассказывает Уиллему о письме, которое она написала ему в марте прошлого года, когда наконец позволила себе подумать, что, возможно, не случилось ничего дурного, и, скорее всего, Уиллем все еще ищет ее.
Уиллем же признался Эллисон, что узнал о существовании письма лишь в прошлом месяце. Он пытался его найти и только вчера узнал, что в нем.
– Как это возможно? – спрашивает Эллисон. – Мне вернули письмо обратно четыре дня назад.
– Тебе вернули письмо? – изумляется Уиллем. – Когда?
– Когда я пришла в твой дом. В твой старый дом в Утрехте.
В Утрехте Уиллем жил у своего приятеля Бруджа: там он провел жуткие несколько дней, пытаясь излечиться не только от побоев, но и от всего остального.
– Как ты узнала адрес? – спрашивает он. – Что дом на улице Блумстрат в Утрехте.
Когда они с Эллисон познакомились, Уиллем там не жил и не давал ей никаких своих контактных данных. И очень об этом впоследствии жалел.
Эллисон начинает смущаться, что так долго искала его. Она жалеет не о потраченных усилиях, а о том, как это кажется нелепо со стороны. Ей становится неловко, и она пытается убрать ноги с колен Уиллема. Но тот ей не позволяет. Кладет на них руку. И этот маленький жест дает Эллисон достаточно мужества, чтобы все ему рассказать. О том, как она прочесывала Париж. Как выслеживала Селин. Как поехала в больницу Сен-Луи. Про доктора Робине и его доброе сердце. Про адрес в Утрехте. Про письмо.
– Я сохранила письмо. Оно у меня в рюкзаке, – произносит Эллисон.
Она наклоняется, вытаскивает помятый конверт и протягивает его Уиллему. На конверте множество адресов. Дом Тора в Лидсе, квартира Уилла Гэриллы (интересно, как она вообще откопала этот адрес?), бывший плавучий дом Уиллема в Амстердаме, который уже давно продан, и, наконец, Блумстрат.
– Можешь прочитать его, если хочешь, – предлагает Эллисон.
– Зачем? – встревоженно спрашивает Уиллем. Он не хочет читать его не потому, что не видит смысла, а из-за другой причины. Тор уже переслал ему по почте содержание этого письма… Но вот смелости прочитать его перед Эллисон ему откровенно недостает.
Девушка берет конверт, разворачивает письмо и протягивает его Уиллему.
Дорогой Уиллем!
Я стараюсь забыть тебя и тот день, который мы провели в Париже, вот уже девять месяцев, но, как видишь, получается не особо. Я, наверное, в первую очередь хочу узнать следующее: ты просто ушел? Если да, то все нормально. Ну, то есть не нормально, но если ты скажешь правду, я переживу. А если не ушел, то я и не знаю, что сказать. Разве только что мне жаль, что я сама ушла.
