Хмельницкого слегка покоробило от назойливости сотника, но и на сей раз он вынужден был признать, что Урбач прав: в чине его надо бы повысить.
– Где ты учился и кто ты на самом деле?
– Украинский шляхтич. Мой отец служил в Литве и там же получил от великого князя небольшое имение. Еще одно наше имение – под Гадячем, где нас знают как Урбачинских или, по-сельскому, Урбачей. Науки познавал вначале в Киевской братской школе, а затем…
– Но ведь я тоже учился в Киевской братской.
– Только чуть пораньше, – улыбнулся Урбач. – В польскую иезуитскую школу в Ярославле, где вы продолжили свое учение, мне попасть не удалось. Зато обучался в Генуе, при одном местном монастыре, потом – в Швеции. Но недолго. Не тянуло меня ни к церковному служению, ни к военному.
– А мне почему-то помнилось, что ты набирался ума в Варшаве.
– Разным людям приходится говорить разное, в зависимости от их интереса. Поэтому услышать обо мне можно всякое. Но вам я сказал правду. Нам вместе служить Украине, вместе сотворять свои великие тайны и не менее великие державные грехи. Поэтому я хочу, чтобы вы, господин командующий, знали: перед вами человек, который никогда не предаст и которому можете довериться, как никому другому.
Хмельницкий все еще прохаживался по шалашу и задумчиво кивал, затем снова сел.
– У тебя выпить что-нибудь есть?
– Поляки стали поговаривать, что пьете вы все больше и больше.
– Для того чтобы знать, что поляки радуются моему похмелью, тайные школы не нужны.
– И для этого тоже. Нам должно быть известно все, вплоть до того, на какой ноге у Потоцкого свежая мозоль. Сейчас я распоряжусь, и мы немного перекусим.
* * *
Урбач появился минут через пять, и вслед за ним вошел молодой джура с корзинкой, в которой были кувшинчик с вином, немного сала и кусок кровяной колбасы, от которой за версту веяло крутым чесночным духом.
– И чем же эти сорок с лишним эмиссаров занимаются Все те, которых ты вроде бы разослал после битвы под Желтыми Водами? Есть от них хоть какой-то прок? А то я ведь и от себя посылал.
– Знаю.
Урбач наполнил небольшие глиняные кубки вином, разложил по мисочкам куски мяса, колбасы и рыбы.
– Главное в том, что они, как ошалелые, разносят весть о нашей победе под Желтыми Водами.
– И все?
– Они творят легенды о нашей победе, преувеличивая ее до погрома рыцарей под Грюнвальдом.
– Лучше бы они подбирали для нас повстанцев да шли в народ с моими универсалами.
– Самый убедительный универсал – ошеломляющая легенда о непобедимом Хмельницком. Народ устал от мелких атаманов и кровавых польских расправ. Сейчас Украине нужен свой герой, свой вождь, своя надежда. Ей нужен удачливый полководец, за которым не грех пойти и за которого не обидно умереть. Есть у нас такой полководец?
Хмельницкий молча смаковал вино. Оно показалось ему слишком терпким и сладковато-приторным. Он же любил с кислинкой. И совершенно не терпел водки. Но о водке Урбач знал, о кислинке пока не доложили.
– Нет у нас пока такого полководца, – ответил сотник на собственный вопрос.
Гетман насупился, но промолчал.
– После Сагайдачного – нет. Но сам собой он не появится. Его следует создавать, творить его образ в народной молве. В страхе, зарождаемом в графских покоях и королевских дворах. Этот Божий образ спасителя Украины еще только нужно слепить из крови жестоких сражений, гимнов побед и полуправды поражений. Вот этим-то я и займусь, господин командующий. С вашего позволения, конечно.
– Сколько человек обучается сейчас в твоей школе?
– Восемьдесят шесть. И еще десять человек – особо. Те, которым предстоит идти в Варшаву и Москву, пробиваться к тронам правителей, льстить и подкупать. Но они не здесь, а на хуторе. Стараюсь, чтобы их как можно реже видели даже в моем лесном стане.
Хмельницкий вновь отпил вина. Сам долил себе, и в этот раз опустошил бокал залпом.
Урбач покачал головой, не пытаясь скрывать своего недовольства.
– Что ж, сотник, точнее, уже полковник… – гетман выдержал надлежащую паузу и решительно продолжил: – Казнить я тебя не стану, даже зная, что ты – подосланный. Хотя следовало бы.
– Если тебя милуют у подножия плахи – это тоже награда, достойная королевской милости.
16
– Я не стану казнить тебя, – повторил Хмельницкий, выходя из куреня и жадно вдыхая влажный степной воздух. Весна то подступала к северным окраинам Дикого поля, то откатывалась назад, к морским берегам. Приход ее казался гетману мучительно долгим и бесстрастным. – Но если когда-нибудь, хотя бы нюхом, учую измену, хотя бы учую ее…
– Это не разговор, господин командующий. Возможность учуять мою измену вам предоставят хоть завтра, – решительно возразил Урбач. – Нас будут стравливать и натравливать друг на друга. Поэтому давайте сразу же исключим всякое подозрение, если только мы хотим защитить себя от наемных убийц и лазутчиков наших недругов.
Хмельницкому подвели коня, однако Урбач почувствовал, что разговор еще не закончен, и велел подать своего. Хмельницкий обратил внимание, что у Урбача светло-буланый белокопытый скакун, какие почти никогда не встречаются у татар и крайне редко встречаются даже у знатных польских офицеров. Из надежных, хорошо охраняемых теплых конюшен таких коней выводят разве что по праздникам.
– Чем могу помочь тебе, полковник? – спросил гетман, продолжая демонстрировать свое снисходительное прощение.
– Всем. Например, тем, что я не должен вечно скитаться со своей школой в хвосте обоза. Как только мы закрепимся на какой-то из территорий, желательно, подальше от Дикого поля…
– Отдам под твою власть свое имение Субботов [38] . От степи оно будет прикрыто Сечью, Кодаком и Чигирином, с северо-запада – Корсунем и сильным гарнизоном в Звенигородке. В самом Субботове расквартируем твой полк. Так будет надежнее и тебе с твоей школой, и мне.
– Разительный пример мудрого решения сразу нескольких проблем. В том числе и вполне необходимой охраны родового гнезда гетмана, которое будет находиться, как я понял, неподалеку от расположенной в Чигирине ставки командующего, а возможно, и столицы Украины.
– Может случиться так, что ты, полковник, станешь ведать всей моей дипломатией, принимать чужеземных послов, вести от моего имени переговоры и конечно же собирать все сведения о том, что происходит при дворах соседних правителей.
– Великая и пока еще не заслуженная мною честь, – склонил голову Урбач. – Я говорю это не лести ради. И не откажусь от подобной миссии. Не откажусь уже хотя бы потому, что не вижу пока в твоем окружении человека, который бы так тянулся к этому делу, знал столько языков и сделал на этой ниве для тебя столько, сколько успел сделать я, многогрешный.
Выезжая за пределы тайного лагеря, Хмельницкий приметил, что он скрыто, замаскированно оцеплен секретными постами. Что-что, а охрана гнезда «ангелов смерти» оказалась продуманной куда лучше, нежели охрана самого гетмана, упорно не желавшего создавать какое-то особое охранное подразделение.
– А чтобы сам ты, Урбач, не чувствовал себя убогим и безвластным, с сего дня назначаю тебя гадячским полковником [39] . Кажется, ты говорил, что имение ваше – на Полтавщине, неподалеку от Гадяча?
– Неподалеку.
– Завтра же получишь мой указ, который сначала будет оглашен на казачьем совете.
– Важно, чтобы ваши офицеры и генералы, господин командующий, знали о моих чинах и полномочиях, – сдержанно согласился Урбач, давая понять, что чины и должности эти принимает не ради своего благополучия, а ради величия того дела, которому служит. Впрочем, Хмельницкий и сам почувствовал, что служит этот человек не ради имений и чинов. – И еще. Иностранные послы обычно ценят тех из окружения правителя, кого видят рядом с ним во время официальных приемов и переговоров.
– Они будут видеть тебя, полковник. И не только рядом со мной, но и рядом со своими собственными правителями [40] . Теперь, когда я лучше понял, кто ты, что собой представляешь и каковы твои возможности, я сделаю так, чтобы иностранные послы подползали к тебе на коленях. И если время от времени ты станешь пинать их ногами, то с одной стороны это будет восприниматься ими без особых обид, поскольку им известны будут твои полномочия, с другой же – позволит мне время от времени пинать тебя самого, ссылаясь при этом на твое своевластие и сумасбродство. Но уже тогда, когда нужное нам время будет выиграно.
Краем глаза Хмельницкий проследил за реакцией Урбача. Полковник благодушно рассмеялся. Такой расклад полномочий он считал вполне допустимым и приемлемым.
– Наконец-то я вижу, что в Украине появился не только очередной казачий атаман, но и предусмотрительный полководец и правитель. Не стесняйтесь, господин командующий, пинайте, если это нужно для нашего общего дела. Во всем мире пинание таких людей, как я, давно стало неотъемлемой частью дипломатического этикета. Но при условии – очень жестком условии, господин гетман, – что пинание это никогда не будет выходить за пределы государственной надобности и дипломатической хитрости.
