Где-то перекликались птицы. Капли дождя смочили ему лицо.
Он висел в сотнях футов над землей, прижавшись к стене черепов, а молнии сверкали на перьях будто состоящих из теней существ, что кружили над вершиной, – огромных, похожих на кондоров птиц с кольцом белых перьев на шее. Это были грациозные создания, и биение их ужасных крыльев грохотало громом в ночи.
Они все парили над вершиной…
Размах крыльев у них, наверное, пятнадцать, может быть, все двадцать футов, подумал Тень.
Потом первая птица вдруг повернулась в вышине и скользнула к нему, и в ее черных крыльях заиграли синие молнии. Тень забился в расщелину меж двух стенок черепов, где на него уставились пустые глазницы, где над ним посмеялся лязг желтых зубов, а потом, исполненный отвращения, благоговения и ужаса, он вновь стал карабкаться вверх, и каждый острый выступ рвал его кожу.
Еще одна птица налетела на него, и коготь размером с ладонь вонзился ему в руку.
Он попытался вырвать перо из птичьего крыла: ведь если он вернется без пера в свое племя, его ждет позор, он никогда не станет мужчиной, – но птица взмыла ввысь, и он не смог ухватить ее за крыло. Ветер вновь подхватил ее. Тень продолжал ползти.
Здесь, должно быть, тысячи черепов, думал Тень. Тысяча тысяч. И не все среди них человечьи. Наконец, он встал на вершине горы, и великие птицы, гром-птицы, медленно кружили вокруг, то взмывая, то опускаясь на воющем ветру, вызывая гром биением крыльев.
Он услышал голос, и это был голос бизоночеловека, который звал его из ветра, желал рассказать, кому принадлежали некогда черепа…
Вершина начала осыпаться, и самая большая птица с глазами цвета ослепительной сине-белой молнии, налетела на него раскатом грома, и Тень упал, покатился с горы черепов…
Пронзительно выл телефон.
Тень даже не знал, что он подключен. Дрогнувшей рукой, не оправившись еще от сна, он снял трубку.
– Какого черта! – заорал на него Среда. Тень никогда не слышал, чтобы он так злился. – Что ты там, мать твою, вытворяешь?
– Я спал, – глупо сказал в трубку Тень.
– Какой смысл, черт побери, находить тебе убежище вроде Приозерья, если ты устраиваешь такой тарарам, что он даже мертвого поднимет?
– Мне снились гром-птицы… – сказал Тень. – Гора. Черепа… – Ему казалось очень важным вспомнить и пересказать этот сон.
– Да знаю я, что тебе снилось! Все, мать твою, знают, что тебе снилось. Иисус всемогущий! Какой смысл тебя прятать, если ты сам, черт бы тебя побрал, на весь свет о себе трубишь?
Тень молчал.
На другом конце провода также возникла пауза.
– Я приеду утром, – сказал наконец Среда. Похоже, гнев его несколько поутих. – Мы едем в Сан-Франциско. Цветы в волосах – по желанию.
Линия заглохла.
Тень поставил телефон на ковер и с трудом сел. Часы показывали шесть утра, за окном было еще темно. Дрожа, он встал с дивана. Было слышно, как снаружи над замерзшим озером завывает ветер. А еще он слышал, как где-то поблизости, за стеной, кто-то плачет. Он был уверен, что это Маргерит Ольсен, и от этих тихих рыданий никуда не скрыться, они раздирали душу.
В туалете Тень помочился, потом прикрыл за собой дверь спальни, отсекая женский плач. За окном завывал и стонал ветер, словно он тоже искал потерянного ребенка.
В Сан-Франциско посреди января оказалось не по сезону тепло, настолько тепло, что затылок и шею Тени покалывал пот. Среда был облачен в темно-синий костюм, на носу у него красовались очки в золотой оправе, отчего он стал похож на адвоката из шоу-бизнеса.
Они шли по Хейт-стрит. Бродяги и хиппи, мелкие мошенники и попрошайки смотрели, как они проходят мимо, но никто не протянул в их сторону бумажного стаканчика, вообще никто у них ничего не просил.
Среда шествовал, выпятив подбородок и поджав губы. Когда утром к его дому подкатил черный «линкольн», Тень сразу понял, что его наниматель еще злится, и потому не стал задавать вопросов. Всю дорогу до аэропорта они молчали, так что Тень даже испытал облегчение, обнаружив, что Среда полетит первым классом, а сам он – вторым.
А теперь день клонился к вечеру. Тень, который не был в Сан-Франциско с детства и с тех пор видел его только в кино, был поражен, насколько город показался ему знакомым, насколько красочны и уникальны здешние дома, насколько круты холмы, насколько само ощущение города было иным, ни на что не похожим.
– Трудно поверить, что мы все еще в той же стране, что и Приозерье, – сказал он.
Среда только уставился на него гневным взором.
– Не в одной и той же, – наконец буркнул он. – Сан-Франциско – совсем в иной стране, чем Приозерье, точно так же, как между Миннеаполисом и Майами расстояние не во столько-то миль, а от Нью-Йорка до Нового Орлеана вообще как до Луны.
– Вот как? – мягко спросил Тень.
– Именно так. У них могут быть общие культурные показатели – валюта, федеральное правительство, развлекательные телепрограммы, – так что может показаться, что государство едино, – но иллюзию единой страны создают только доллары, шоу «Сегодня вечером» и «Макдоналдсы». – Они подходили к парку в конце улицы. – Будь полюбезнее с дамой, которую мы сейчас навестим. Но не слишком усердствуй.
– Не подведу, – пообещал Тень.
Они ступили на траву.
Юная девушка, лет, наверное, четырнадцати, с волосами, выкрашенными в зеленый, оранжевый и розовый, уставилась на них, когда они проходили мимо. Рядом с ней сидела дворняга с веревкой вместо поводка и ошейника. Вид у девчонки был более голодный, чем у ее пса. Пес залаял было на них, потом помахал хвостом.
Тень дал девчонке долларовую бумажку, на которую она уставилась так, будто не совсем понимала, что это.
– Купи собаке еды, – предложил Тень. Девчонка с улыбкой кивнула.
– Давай начистоту, – сказал Среда. – Ты должен быть крайне осторожным с дамой, с которой нам предстоит встретиться. Ты можешь прийтись ей по вкусу, а это будет очень худо для дела.
– Она твоя подружка или что?
– Боже упаси, даже за все пластмассовые игрушки Китая, – добродушно согласился Среда. Гнев его, похоже, развеялся или был отложен до будущих времен. Тень заподозрил, что гнев и был тем топливом, на котором работал Среда.
На траве под деревом сидела женщина, перед ней была разложена бумажная скатерть, заставленная разнообразными пластмассовыми тарелками.
Она была не толстой, вовсе не толстой, она была – определение, каким никогда до сих пор не пользовался Тень: соблазнительно пышной. Такими светлыми, что казались почти белыми, платиновыми кудрями гордилась бы давно покойная голливудская старлетка. Губы незнакомки были накрашены алым, и на вид ей можно было дать как двадцать пять, так и пятьдесят.
Когда они подошли, она изучала блюдо яиц с пряностями, услышав шаги, она подняла голову и, положив на место выбранное было яйцо, вытерла руку.
– Привет, старый мошенник, – сказала она, сопроводив приветствие улыбкой, а Среда, низко поклонившись, поцеловал ей руку.
– Ты выглядишь божественно.
– А как еще, черт побери, я могу выглядеть? – любезно поинтересовалась она. – И вообще ты лжец. Новый Орлеан был ужасной ошибкой, я набрала там целых тридцать фунтов. Клянусь. Я поняла, что надо поскорей уезжать, когда начала ходить вразвалку. У меня ляжки при ходьбе друг о друга трутся. Можешь себе такое представить? – Последняя фраза была обращена к Тени. Он понятия не имел, как ему на это отвечать, и почувствовал, как весь заливается жаркой краской. – Ну надо же, он покраснел! Среда, мой милый, ты привел мне человека, умеющего краснеть! Какое чудо, какой подарок! Как его звать?
– Это Тень, – сказал Среда, по всей видимости, наслаждавшийся стеснением Тени. – Тень, поздоровайся с Белой.
Тень пробормотал что-то похожее на «привет», и женщина снова ему улыбнулась. Он почувствовал себя так, словно оказался в свете прожекторов-мигалок, какими браконьеры пользуются для того, чтобы перед выстрелом обездвижить оленя. С расстояния в несколько шагов он чувствовал запах ее духов: пьянящую смесь жасмина и жимолости, свежего молока и женской кожи.
– Ну и как жизнь? – спросил Среда.
Женщина – Белая – рассмеялась хрипловатым, грудным смехом, раскатистым и радостным. Как не любить человека, который так смеется?
– Все прекрасно. А у тебя как, старый волк?
– Я надеялся заручиться твоим содействием.
– Время даром теряешь.
– Хотя бы выслушай меня, прежде чем гнать.
– Нет смысла. Даже не трудись.
Она поглядела на Тень.
– Прошу, садись, поешь со мной. Вот, бери тарелку и накладывай. Здесь все вкусно. Яйца, цыпленок-гриль, куриный карри, куриный салат, а вон там – кролик, на самом деле заяц, но холодный кролик – просто объедение, а вон в той миске рагу из зайца – ну, давай я тебе всего понемногу положу. – Наложив всевозможной снеди на пластиковую тарелку, она протянула ее Тени, потом посмотрела на Среду: – Есть будешь?
