День тянулся бесконечно, бесплодно и депрессивно. Понемногу тускнел дневной свет: расстояния терялись, и весь мир стал цвета индиго, а ветер дул такой холодный, что обжигал кожу на лицах. Когда слишком стемнело, чтобы продолжать поиски, Муллиган по радио отозвал все поисковые группы. Собравшихся у шоссе подобрал автобус и отвез назад на пожарную станцию.
Всего в квартале от нее была таверна «Здесь останавливается Бак», там и оказались в конце концов все спасатели. Они устали и пали духом и говорили о том, что стало уже слишком холодно и что, вполне вероятно, через день-другой Элисон сама объявится, даже и не подозревая о том, какой переполох учинила.
– Не надо думать из-за этого о городе плохо, – сказал Броген. – Это хороший городок.
– Приозерье, – вмешалась подтянутая женщина, имя которой Тень забыл, если их вообще представили друг другу, – лучший город в Северных Лесах. Знаете, сколько у нас в Приозерье безработных?
– Нет, – ответил Тень.
– Меньше двадцати. В самом городе и в его окрестностях проживает около пяти тысяч человек. Мы, возможно, и небогаты, но все работают. Не то что в шахтерских городках на северо-востоке – большинство из них теперь города-призраки. Были тут фермерские городки, их прикончило падение цен на молоко или низкая цена на свинину. Знаете, какая самая распространенная причина смерти среди фермеров Среднего Запада?
– Самоубийство? – рискнул предположить Тень. Вид у нее стал почти разочарованный.
– Ага. Оно самое, они убивают себя. – И продолжала, покачав головой: – Слишком много в округе городков, которые существуют только за счет тех, кто приезжает поохотиться или в отпуск, городков, которые просто берут деньги приезжих и отправляют их, покусанных мошкарой, домой с трофеями. А еще есть корпоративные городки компаний, где все идет тип-топ, пока «Уоллмарт» не решит переместить базу распространений или пока «МЗ» не перестанет производить упаковки для CD-дисков или еще чего, и в одночасье полно народу не состояний платить по закладным. Простите, я не расслышала ваше имя.
– Айнсель, – сказал Тень. – Майк Айнсель.
Пиво, которое он пил, было с местной пивоварни, сваренное на родниковой воде. И пиво было отличное.
– Я Колли Нопф. Сестра Долли. – Лицо у нее все еще было красное с мороза. – Я хочу сказать, Приозерью повезло. У нас тут всего понемногу – фермы, легкая промышленность, туризм, ремесла. Хорошие школы.
Тень поглядел на нее недоуменно. В ее словах было что-то пустое – будто он слушал коммивояжера, хорошего коммивояжера, который верил в свой товар, и все же желал убедиться, что домой вы поедете со всеми расческами или со всем собранием энциклопедий. Вероятно, она прочла по лицу его мысли.
– Извините, – сказала она. – Когда любишь что-то, просто невозможно перестать об этом говорить. Чем вы занимаетесь, мистер Айнсель?
– Мой дядя торгует антиквариатом по всей стране. Меня он зовет, когда нужно перевезти что-то большое и тяжелое. Работа хорошая, но не постоянная.
Черная кошка, талисман бара, потерлась о ноги Тени, ткнулась лбом в штанину, потом вспрыгнула к нему на скамейку и устроилась спать.
– Во всяком случае, вы можете путешествовать, – утешил его Броган. – А что еще вы делаете?
– У вас есть восемь четвертаков? – спросил Тень.
Броган порылся по карманам в поисках мелочи. Выудив пять монет, он толкнул их через стол к Тени. Колли Нопф дала еще три.
Тень разложил монеты в столбики по четыре. Потом ловко проделал «Монеты сквозь стол»: якобы уронил половину монет сквозь столешницу из левой руки в правую.
После этого, взяв в правую руку все восемь монет, а в левую – пустой стакан: накрыв стакан салфеткой, он проделал новый фокус: монеты как будто исчезали по одной из его правой руки и со звоном приземлялись на дно стакана под салфеткой. Наконец, он открыл правую ладонь, показывая, что она пуста, а потом широким жестом стащил салфетку и предъявил монеты в стакане.
Четвертаки он вернул владельцам – три Колли и пять Брогену, потом снова взял с ладони Брогена одну монету, оставив четыре лежать. Он дунул на четвертак, превратив его в пенни, который и отдал Брогену – пересчитав мелочь, тот ошеломленно обнаружил, что все пять четвертаков по-прежнему у него на руках.
– Ты просто Гудини, – загоготал с восторгом Хинцельман. – Вот ты кто!
– Я все лишь дилетант, – отозвался Тень. – Мне еще многому предстоит научиться.
И все же он почувствовал прилив гордости. Это была его первая взрослая аудитория.
По дороге домой он остановился у продовольственного магазина, чтобы купить пакет молока. Рыжеволосая девушка за кассой показалась ему знакомой, глаза у нее покраснели от слез. Лицо было сплошь усеяно веснушками.
– А я тебя знаю, – сказал Тень. – Ты… – Он собирался уже добавить «девчонка алка-зельтцер», но прикусил язык и вместо этого произнес: – Подруга Элисон Макговерн. Из автобуса. Надеюсь, все кончится хорошо.
Шмыгнув носом, она кивнула:
– И я тоже.
Высморкавшись в бумажный носовой платок, она затолкала его назад в рукав.
На бэдже у нее стояло: «Привет! Я СОФИЯ! Спросите МЕНЯ, как СБРОСИТЬ 20 фунтов за 30 дней!»
– Мы весь день ее искали. Пока безрезультатно.
София кивнула, поморгав, чтобы снова не расплакаться. Она провела сканером по пакету молока, раздался звоночек и выполз чек. Тень заплатил свои два доллара.
– Уеду я из этого проклятого городка, – сказала вдруг она сдавленным голосом. – Уеду к маме в Эшленд. Элисон исчезла. Сэнди Ольсен пропал в прошлом году. А в позапрошлом – Джо Минг. Что, если следующей зимой моя очередь?
– Я думал, Сэнди Ольсена увез его отец.
– Да, – горько бросила девочка. – Уверена, так оно и было. А Джо Минг поехал в Калифорнию, а Сара Линквист потерялась на туристическом маршруте в лесу, и ее так и не нашли. Вот оно как. Я хочу уехать в Эшленд.
Сделав глубокий вдох, она на несколько секунд задержала дыхание. А потом неожиданно ему улыбнулась. В этой улыбке не было ни тени неискренности. Просто, догадался вдруг он, ей объяснили, что, давая сдачу, нужно улыбаться. Она пожелала ему приятного вечера. Потом повернулась к женщине с полной продуктовой тележкой, стоявшей в очереди за ним, и начала выгружать из нее покупки, чтобы их просканировать.
Забрав свое молоко, Тень уехал – мимо бензоколонки и рухляди на льду, через мост домой.
Прибытие в Америку
1778 год.
Жила была девочка, и дядя ее продал, писал мистер Ибис совершенным каллиграфическим почерком.
Такова суть, остальное – детали.
Есть истории, которые, если мы откроем им свое сердце, ранят слишком глубоко. Смотрите: вот добрый человек, добрый по собственным меркам и по меркам своих друзей, он верен жене, он обожает и окружает заботой своих маленьких детей, он любит свою землю, он скрупулезно, по мере возможностей и сил делает свою работу. Так умело, так расторопно и добродушно он изничтожает евреев: он ценит музыку, которая играет на заднем плане, чтобы их утешить; советует евреям не забывать идентификационные номерки, когда они идут в душевые, – столько людей, говорит он им, забывают свои номерки и по выходе из душевой надевают чужую одежду. Это евреев успокаивает. Значит, и после душевых будет жизнь, убеждают они себя. Наш человек командует нарядом, который относит тела в печи; если он и испытывает угрызения совести, то лишь потому, что позволяет себе расчувствоваться, когда паразитов травят газом. Он понимает, что будь он по-настоящему хорошим человеком, он только радовался бы, зная, что земля очищается от заразы.
Жила была девочка, и дядя ее продал. Казалось бы, так просто.
«Ни один человек не остров», – провозгласил Донн, но ошибся. Не будь мы острова, мы бы потерялись, утонули в чужом горе. Мы изолированы (будто каждый на своем острове) от чужих трагедий в силу своей островной природы и в силу повторяемости канвы и сути историй. Костяк их не меняется: человек родился, жил, а потом по той или иной причине умер. Вот и все. Подробности можете добавить из пережитого вами. История неоригинальная, как любая другая, уникальная, как любая жизнь. Жизни – что снежинки: складываются в орнамент, какой мы уже видели прежде. Они столь же похожи друг на друга, как горошины в стручке (вы когда-нибудь видели горошины в стручке? Я хочу сказать, когда-нибудь внимательно на них смотрели? Если присмотритесь, вам потом ни за что не спутать одну с другой), и все равно уникальны.
Не видя личностей, мы видим лишь цифры: тысячи умерших, сотни тысяч умерших, «число жертв может достичь миллиона». Прибавьте к статистическим данным мысли и чувства отдельных личностей, и они обратятся в людей.
Впрочем, и это тоже ложь, ибо страдают столько людей, что сам размах чисел отупляет. Смотри, видишь раздутый живот ребенка, его скелетные ручки и мух, ползающих в уголках глаз? Лучше тебе станет, если ты узнаешь его имя, его возраст, его мечты, его страхи? Если увидишь его изнутри? А если тебе все же станет лучше, то разве мы не ущемим этим его сестру, что лежит подле него в обжигающей пыли, – искаженная и вздутая карикатура на человеческое дитя? Положим, мы станем сострадать им. Но что в них такого? Почему они важнее тысячи других детей, которых опалил тот же голод, тысячи прочих юных жизней, которые вскоре станут пищей для мириадов извивающихся мушиных детей?
