С этого времени дела королевской комиссии шли все хуже. Уже за обеденным столом, когда польские комиссары попытались представить события в Мозыре и Турове как ничего не значащие, Хмельницкий с гневом перебил их:
— Как ничего не значат? Разве ничего не значит, что льется кровь христианская, что войско литовское вырезало Мозырь и Туров, что Януш Радзивилл сажает русских на кол. А когда я послал туда несколько полков, он заявил, что за убитых христиан я будто бы угрожал уничтожить польских пленников, которых у меня много.
В разговор вмешался ксендз Лентовский, сказав, что все это быть может просто слухи. Федор Вишняк, полковник Чигиринский, крикнул к бешенстве:
— Молчи, ксендз! Все вы одним миром мазаны, и ваши ксендзы и наши попы. Думаешь, как вы всю жизнь народ дурите, так и другие неправду говорят? Выходи-ка во двор, я тебя научу уважать запорожских полковников!
Вишняка еле успокоили.
На следующий день, 11 февраля, было первое воскресенье великого поста, и все пошли в соборную церковь. Праздновали, и было не до переговоров.
12 февраля Кисель послал к Хмельницкому своего родного брата хорунжего Николая и ксендза Четвертинского, чтобы выяснить, когда будут переговоры.
— Завтра, завтра будет справа[80] и расправа, — нетерпеливо отмахнулся от них гетман. — Видите, с венгерским послом кончаю беседу. Но скажу вот что: из вашей комиссии ничего не выйдет, через три-четыре недели быть войне. Одолею вас, ляхов. И не стращайте меня шведами — хоть бы их было пятьсот, шестьсот тысяч, не осилят они русской и запорожской силы. С этим и идите.
После такого унижения комиссары поняли, что ни о каком заключении мира и думать нечего. Теперь бы только возвратиться назад в целости. Но что их ожидает в Варшаве после провала миссии? И 13 февраля с утра опять отправляются Кисель с комиссарами к Хмельницкому.
В этот день воевода пустил в ход все свое красноречие, чтобы уговорить гетмана принять предложения короля. Он заверял Хмельницкого, что если ему нанесена обида, то польская сторона готова дать удовлетворение. Если Войско Запорожское обижено в своем числе и землях, то король обещает увеличить то и другое. Кисель убеждал Хмельницкого «оставить чернь, чтобы крестьяне пахали, а козаки воевали, чтобы реестрового войска было 12 тысяч или хоть 15, чтобы гетман лучше уничтожил неверных, чем христиан, а для этого пошел бы за границу».
По окончании речи Киселя гетман встал, расправил широкие плечи и так глянул на низенького, щуплого воеводу с реденькой рыжей бородкой, что тот, казалось, стал еще меньше.
— Пустые разговоры, — проговорил резко. — Было время обсуждать эти вопросы со мной, когда меня Потоцкие искали, гоняли за Днепром; после желтоводской и корсунской игры, когда был под Константиновом, под Замостьем и когда от Замостья шел шесть недель до Киева. Теперь уже времени нет. Вызволю из лядской неволи весь народ русский до Люблина и Кракова. Да поможет мне чернь вся, от которой я не отступлюсь, потому что рукой нашей движет правда.
Комиссары слушали гетмана растерянные и все больше падали духом, а голос Хмельницкого все крепчал и крепчал.
— А за границу на войну не пойду, сабли на турок и татар не подниму. Хватит нам своих дел на Украине, Подолии и Волыни по Львов, Холм и Галич. А, став на Висле, скажу: сидите, молчите, ляхи, а если будете за Вислой брыкаться, найду и там!
Находившиеся здесь же старшины дружно поддержали своего гетмана:
— Прошли те времена, когда нас седлали ляхи нашими же людьми христианами-реестровцами, когда мы боялись их драгун. Теперь их не боимся. Узнали мы под Пилявицами, что это не те ляхи, которые прежде били турок, немцев, татар… Как только увидели нас, умерли со страху, разбежались.
Хмельницкий подождал, пока выговорятся полковники, и уже более спокойно, обращаясь к одному Киселю, продолжал:
— Святой патриарх в Киеве благословил меня на эту войну. Как же мне не повиноваться великому владыке, главе нашей церкви и любезному гостю. Поэтому я послал во все полки приказ, чтобы кормили лошадей и были готовы к походу — без возов, без волов, без пушек; все это я найду у ляхов. Я сам, кроме сумки, ничего с собой не возьму.
Польские комиссары угнетенно молчали, бледные, сосредоточенные. Какой-то хлоп, отступник, смеет им, шляхтичам, выговаривать такое, а они вынуждены терпеть! Но решили вынести все хлопские издевки, лишь бы довести до конца дело, выиграть время и собрать достаточно войска. А там будет видно, чья возьмет.
Хмельницкий хитро подмигнул старшинам и как ни в чем не бывало окончил свою речь:
— Относительно же числа реестровых казаков — двенадцати или пятнадцати тысячам быть, то не вам эту цифру устанавливать, их может быть и сто тысяч. Столько будет, сколько захочу!
Гетман поднялся, и все поднялись вместе с ним. Каждый из комиссаров понимал, что это могло означать только конец переговоров. Больше делать здесь им было нечего. Единственное, что осталось, — это убраться отсюда подобру-поздорову.
14 февраля 1649 года Хмельницкий отправлял в Москву царского посланника Василия Михайлова, и ему было не до поляков. А на следующий день гетман вручил им свои условия перемирия из одиннадцати пунктов и письмо королю с требованиями восставших — ликвидировать унию, предоставить православному митрополиту место в сенате, изгнать с Украины иезуитов, определить границы казацкой территории и др.
С такими результатами и уехали 16 февраля 1649 года польские комиссары из Переяслава. Глава же комиссии воевода Адам Кисель, в связи с провалом миссии, не решился ехать в Варшаву, а остался в своем имении Гоще под Киевом и отсюда послал отчет королю.
По-разному встретили в Варшаве весть о провале переговоров в Переяславе. Магнатская группировка в польском правительстве хотела воспользоваться этим, чтобы немедленно возобновить военные действия против казацких войск. Король же, канцлер Ю. Оссолинский и их приверженцы считали, что время для выступления еще не настало. Они решили согласиться для вида со всеми требованиями, выдвинутыми Хмельницким, и усилить подготовку к войне.
К Хмельницкому для новых переговоров тут же направили уже известного ему шляхтича Смяровского, которому было наказано сойтись со старшиной и уговорить ее распустить повстанческое войско под тем предлогом, что Польша будто бы тоже ликвидировала свое. Если же чернь на это не пойдет, то король поможет старшине, двинув свои полки в Паволочь под Киев, или же в какое-либо другое место.
В том случае, если не удастся найти общий язык с Хмельницким, Смяровскому поручалось организовать заговор и убить гетмана, поставить на его место такого, который был бы во всем угоден Польше. Смяровского снабдили несколькими привилеями с пропусками для вписаний фамилий. Эти привилеи на имения он должен был раздать тем из старшин, кто согласится принять участие в осуществлении коварного плана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
