- Похвально твое усердие и добродетель ко избавлению народному; но время еще не приспело, в которое должен ты показать храбрость свою и неслыханную еще доселе отважность. В откровении мне сказано было богами и сие: в некоторую ночь затмится луна, и сделается на нашем горизонте такая тьма, о которой еще от начала света не слышно было. Тогда придет великий страх на всех лунатиков, и они, оставив все свои стражи, скроются в домах. Тогда должно мне принести домашнюю жертву и с домашними богами проводить тебя на берег и там всю ночь умолять богов о благополучном успехе твоего оружия.
Итак, должен ты ожидать сего времени и не прежде производить предприятие твое в действо; а в ожидании сего времени можешь ты уведомиться об обстоятельствах нашего владения, рассмотреть местоположение: ибо сие тебе непременно надобно знать для того, что, совокупившись с Плакетою, будешь ты города сего защититель; а чтоб веселее осматривать тебе оные, то бери с собою друга твоего чужестранца, о котором мы еще никакого известия не имеем и не знаем его имени, кое он от нас утаивает, и какая тому причина, мы и того не ведаем; но известно только, что он имеет в себе беспримерную добродетель.
Таким образом, оставил Кидал до определенного времени свое предприятие и вознамерился по совету Нутрозорову осмотреть город, все места, кои достойны были примечания, гавань и берег. В некоторый день пригласил он с собою Алима, и пошли они в рощу, которая стояла на самом устье реки Рвани; пришед туда, сели на берегу морском. Алим, вздохнув весьма прискорбно, начал говорить Кидалу:
- Я не сомневаюсь, чтобы ты не простил мою неучтивость, что, находясь с тобою довольное уже время, не уведомил тебя, кто я таков: ибо имею я причину утаивать мое поколение и имя от сего народа до избавления его от рабства. Я владетель Млакона и Ния, двух островов, тебе, думаю, известных, сын несчастного Олана и Тризлы.
- Что ты говоришь!- вскричал тогда Кидал.- Милосердые боги,- продолжал он,- так вы делаете меня больше счастливым: я буду иметь в Алиме друга и сродника; и обязуете меня, чтоб я служил Хотыни еще с большим усердием.
По сих словах облобызали они друг друга, и Алим продолжал говорить ему так:
- Ты выбран богами избавителем несчастному отцу моему и всем его подданным; определение богов, чтоб отец мой царствовал на своем престоле, а мать бы моя, избавяся от муки, скончалась, каким образом, того тебе, как сказывал ты, неизвестно; итак, прошу тебя для дружбы твоей ко мне как можно уменьшай против нее твою свирепость, ежели соизволением богов будешь ты оную чувствовать к моей матери и ежели должна она умерщвлена быть твоими руками; и если возможно будет миновать тебе сие определение, оставь ее жить на свете, то только избавленную от сего мучения, которое она теперь претерпевает.
- Возлюбленный мой друг,- отвечал ему Кидал,- не воображай себе, чтобы я подумал когда-нибудь о таком свирепстве, и ежели боги определят меня отнять у нее жизнь, то я лучше сделаюсь воле их преслушен и претерплю какое-нибудь за сие наказание, нежели учиню такое варварство. Будь уверен, что употреблю к тому все мои силы, чтобы радость отца твоего и твоя была совершенна; боги определяют меня избавителем, а не варваром, и думаю, что милосердие их избавит меня от противного добродетели моего поступка.
Потом просил его Алим, чтобы он не объявил о нем жрецам и также никому, уверяя, что время само покажет его народу и сердечное чувствование Оланово представит ему потерянного сына, который и сам весьма долгое время не знал своего отца и не имел об оном никакого известия.
В сих разговорах увидели они два корабля, плывущие из моря к их городу; по снаряду оных не могли они узнать, какого владения были сии суда; оные впущены были прямо в гавань. Кидал и Алим поспешили в оную, чтобы увидеть, кто приехал в их город; и как только пришли они к кораблям, то вышел из оных, как казался по виду, государь, окруженный множеством господ; платье на них было весьма чудное и не походило ни на какое, которое носят разные народы обыкновенно, и у всех закрыты были лица черным флером, и так пошли они во дворец, чему Алим и Кидал весьма много дивились. Но удивились они тогда больше, когда увидели на носу одного корабля поставленную человеческую голову и прочитали написанные над оною сии слова: "Голова Ранлия, омарского вельможи".
Владетель того города, прочитав оное, затрепетал и не знал, что должно было ему думать о таком приключении; не меньше его удивился и Алим: ибо он слышал от Кидала, что сей добродетельный муж был его опекуном и убит неистовым тираном, Азатовым сыном. Таким образом, чтоб не было примечено сие их смущение, пошли они немедленно домой и вознамерились наутрие разведать эту тайну, ибо разрывала оная Кидалово сердце и приводила в великое беспокойство и Алима.
Судьба Оланова назначила в сей день начало своего милосердия. По закате солнечном взошла на хотынское небо луна; окружена она была лучами и казалась светлою больше обыкновенного, но в третьем часу ночи начала меркнуть и в скором времени покрылась вся темнотою; потом охладел весь воздух, и такая разлилася мгла по земле, что люди не могли ничего видеть. Лунатики почли сие божеским гневом и думали, что прогневался на них месяц; наполнилися все великим страхом и заперлись в домах своих отовсюду. Всякий рыдал из них неутешно, ожидал последнего конца непременно и не дерзал уже умилостивлять прогневанную луну.
Нутрозор, видя, что время приспело ко избавлению народному, позвал к себе Кидала и, орошая его своими слезами, говорил:
- Возлюбленное чадо, прошу о тебе милосердых богов, чтоб оные укрепили тебя к сему претрудному подвигу и чтобы всесильная их рука пребывала всегда над тобою.
Алим и все жрецы тогда плакали, подобно как будто бы отпускали на смерть Кидала; но сие предприятие страшнее было и оной. Потом великий священноначальник, возжегши домашнюю жертву, стал на колена и, облившись горькими слезами, просил с великим сокрушением богов покрыть щедротою своею еще в цветущих летах храброго Кидала; потом возложил на него освященную гривну, о которой получил приказание от богов и коя снята была с Олана для сего предприятия. По утушении сей жертвы простился он с омарским обладателем и приказал учинить то же всем. Все оплакивали тогда Кидала, но он наполнился мужеством и ни о чем больше не думал, как о храбрости, весьма потребной в сем случае. Итак, взявши пламенники и несколько кумиров, пошли они на берег спокойного тогда моря. Жрец и все бывшие тут люди учинили вторичное моление и готовы уже были расстаться с Кидалом. Вдруг из глубины морской вынырнул великий дельфин и, посадя Кидала к себе на спину, пустился в пространное море. В одну минуту луна осветилась солнцем, и сделалась ночь весьма светлою. Люди, увидев толикое чудо, возблагодарили богов от радостных сердец и остались вместе с великим первосвященником умилостивлять богов и просить счастливого успеха Кидалу во всем том, что будет он предприять ко избавлению их.
Багряная заря на востоке отворила свой храм, устланный и испещренный розами, и, севши в алую колесницу, возвышалась на хотынское небо; тусклые облака, изъявляющие всегдашнее несчастие, как будто бы стыдяся ее вида и претворившись в прах, падали в непроходимые леса и горы. Отлетающие до сего времени зефиры возвращалися в поля на нивы и в долины; речные нимфы, которые оставили совсем чистые струи реки Рвани, в то время приходили омывать лица свои на берегах хотынских. С высоких гор пастухи и пастушки сходили в долины и усыпали дороги цветами, начали петь и играть песни, и казалось, что будто встречали они некакий праздник,- словом, везде разливалось непонятное веселие, и всякий хотынец предчувствовал радость. В великолепных стенах города обновлялся воздух, и всякая стихия принимала другой образ.
Море не колебалось, и следовала одна только тонкая струя за дельфином, на котором путешествовал по водам Кидал. Нереиды и тритоны, проводив на небо солнце, встречалися с Кидалом и изъявляли ему радость свою и восхищение. Некоторые морские чудовища, не видав еще никогда едущего по водам человека, дивились такому позорищу и, окружая его со всех сторон, провожали с радостию и старались угнетать камни и пучины, могущие вредить или по крайней мере устрашить путешественника. Усердие их простиралося весьма далеко: они подбегали часто к дельфину и старалися подавать помощь ему в плавании. Кидал, смотря на их усердие, весьма много веселился и почти не чувствительно достиг до той горы, на которой находилась Тризла.
Жалкое сие позорище привело его в великое сожаление: птицы в то время терзали ее груди, отчего грудь ее вся была покрыта кровью и платье орошено было ею же довольно. Дельфин, устремясь весьма сильно, преодолел сердитые пучины и почти весь выдался из воды на камень, и, тут спустив с себя Кидала, возвратился в бездну морскую.
Омарский владелец приближился к Алимовой матери и почти со слезами смотрел на ее мучение; однако не дерзнул вооружиться против хищных птиц: ибо знал он, что сие ему невозможно. По отлетении свирепых воронов и по утолении совсем ее болезни говорил ей Кидал:
