Трясучка поднял здоровенную ногу и одним ударом распахнул дверь. Послышался скрежет – отъехало в сторону что-то, подпиравшее ее изнутри. Монца, схватившись за рукоять меча, метнулась в дом.
Мебели в кухне не было, зато оказалось полно людей, оборванных, измученных с виду. И все они в испуге уставились на нее при свете одинокой свечи. Сидевший на пустой бочке коренастый мужчина с рукой на перевязи вскочил и схватился за палку. Крикнул:
– Проваливай!
Другой, одетый в грязную фермерскую блузу, шагнул, помахивая топором, ей навстречу. Но тут из-за спины Монцы, поднырнув под низкую притолоку, появился Трясучка. Выпрямился, отбросив на стену громадную тень, держа в руке уже обнаженный, блестящий меч.
– Сами проваливайте.
Фермер, испуганно таращась на грозное оружие, попятился.
– Чего надо… вы кто?
– Я? – рявкнула Монца. – Хозяйка дома, паршивец!
– Одиннадцать их тут, – сказал Балагур, вошедший в дверь с другой стороны.
Кроме этих мужчин, в кухне были еще две старухи. Старик, совсем дряхлый, скрюченный, с трясущимися узловатыми руками. Молодая женщина с младенцем на руках, одних примерно лет с Монцей. Две маленькие большеглазые девчушки, державшиеся с ней рядом, похожие, как близнецы. И девушка лет шестнадцати, стоявшая возле нерастопленного очага, держа в одной руке кухонный нож, которым только что потрошила рыбу, а другой пытаясь затолкать себе за спину мальчика, лет десяти с виду.
Девчонка, считай, охраняющая своего младшего брата…
– Убери меч, – сказала Монца Трясучке.
– Что?
– Нынче ночью никого не будут убивать.
Трясучка поднял густую бровь.
– И кто сейчас оптимист?
– Повезло вам, что я купила большой дом. – Монца остановила взгляд на мужчине с рукой на перевязи, поскольку он казался главой семьи. – Места всем хватит.
Тот нерешительно опустил палку.
– Мы фермеры из долины, искали, где бы укрыться. В доме все так и было, когда пришли, мы ничего не украли. И мешать вам не будем…
– Уж пожалуйста. Здесь только вы, никого больше?
– Меня звать Фарли. Это моя жена…
– Мне ваши имена без надобности. Оставайтесь тут, внизу, только не путайтесь под ногами. И наверх не суйтесь, там мы поселимся. Ясно? Тогда никто никого не обидит.
Он кивнул, и страх в его глазах сменился облегчением.
– Ясно.
– Балагур, отведите лошадей в конюшню. И фургон уберите с улицы.
При виде жалких лиц этих фермеров, беспомощных, нищих, не знающих, на что надеяться, на душе у Монцы сделалось совсем тошно. Оттолкнув ногой с дороги сломанный стул, она начала подниматься по темной лестнице, с трудом переставляя одеревеневшие после дня в седле ноги. Близ четвертого этажа ее нагнал Морвир. За ним шли Коска, Витари и Дэй, тащившая сундучок.
Морвир нес с собой фонарь, и лицо его, подсвеченное снизу, казалось удрученным.
– Эти крестьяне для нас определенно опасны, – сказал он. – Впрочем, проблема легко решается. Король ядов в данном случае не нужен. Милостынька в виде краюхи хлеба, сдобренной леопардовым цветком, и больше они нам…
– Нет.
Морвир захлопал глазами.
– Если вы намерены предоставить им полную свободу там, внизу, я вынужден заявить решительный протест…
– Никаких протестов. Решаю я. Вы с Дэй можете занять эту комнату. – Он повернулся к двери, и Монца выхватила у него из руки фонарь. – Коска, вы с Балагуром – на втором этаже. Вы, Витари, получается, спите одна на третьем.
– Сплю одна. – Та отшвырнула ногою в сторону валявшийся на полу кусок штукатурки. – Трагедия всей моей жизни.
– Что ж, спущусь в фургон в таком случае и принесу свой багаж в гостиницу Палача Каприле для бездомных крестьян. – Морвир неприязненно покачал головой и зашагал вниз.
– Давно пора, – рявкнула ему в спину Монца.
Она помешкала на площадке, прислушиваясь к его шагам, пока те не затихли вдали и пока на всей лестнице не воцарилась тишина, не считая доносившегося со второго этажа голоса Коски, болтавшего о чем-то с Балагуром. Тогда она вошла в комнату к Дэй и тихонько прикрыла за собой дверь.
– Надо поговорить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Девушка в этот миг, открыв сундучок, вынимала из него ломоть хлеба.
– О чем?
– О том же, о чем мы говорили в Вестпорте. О твоем нанимателе.
– Занудством своим замучил, да?
– Только не говори, что тебя не мучает.
– Каждый день, вот уже три года.
– Нелегко на него работать, думаю. – Монца, глядя ей в глаза, шагнула ближе. – Рано или поздно всякий ученик выходит из тени своего учителя. Если, конечно, хочет стать учителем сам.
– Поэтому вы предали Коску?
Монца чуть замешкалась с ответом.
– И поэтому тоже. Иногда человек должен идти на риск. Ставить на карту все. И у тебя для подобного шага, надо заметить, причины куда весомей, чем были у меня, – она сказала это таким тоном, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.
Теперь замешкалась Дэй.
– Что за причины?
Монца притворилась удивленной.
– Так ведь… рано или поздно Морвир предаст меня и переметнется к Орсо. – Уверенности в этом у нее, конечно, не было, но отчего бы и не оградить себя заранее от такой возможности?
– Вот как? – Дэй больше не улыбалась.
– Ему не нравятся мои действия.
– Кто вам сказал, что они нравятся мне?
– Неужели ты не понимаешь?
Дэй с хлебом в руке, забыв в кои-то веки о еде, настороженно прищурилась.
– Чтобы переметнуться к Орсо, ему понадобится на кого-то переложить вину. За смерть Арио. Найти козла отпущения.
Наконец она поняла.
– Нет, – возразила сердито. – Я ему нужна.
– Сколько ты при нем? Три года, говоришь? До этого он ведь как-то без тебя справлялся? И сколько у него помощников было? Ты видишь поблизости хоть одного?
Дэй открыла рот, похлопала глазами, закрыла его. Вид у нее стал задумчивый.
– Может быть, конечно, никуда он не уйдет, мы дружно завершим дело и расстанемся по-приятельски. Отравители частенько оказываются славными людьми, коли узнаешь их получше. – Монца подалась вперед, понизила голос до шепота: – Только, когда он скажет тебе, что уходит к Орсо, не говори, что я тебя не предупреждала.
И, оставив насупившуюся Дэй с куском хлеба, она тихо выскользнула за дверь и прикрыла ее за собой легким прикосновением пальцев. Поглядела на лестницу, но Морвира там не увидела, лишь перила, уходящие в темноту. Кивнула сама себе. Семечко посажено, остается ждать, что из него вырастет.
Кое-как переставляя усталые ноги, поднялась на верхний этаж, в комнату под самой крышей, по которой чуть слышно барабанил дождь.
В комнату, где некогда они с Бенной провели счастливый, светлый месяц, выкроенный из череды темных лет. Вдали от войны. Смеялись, болтая без умолку, любуясь видом города из окна. Жили той жизнью, какая могла бы у них быть, не посвяти они себя войнам и умудрись неведомым образом разбогатеть. Монца невольно улыбнулась. В нише над дверью так и стояла маленькая стеклянная статуэтка. Их собственный домашний дух. Ей вспомнилась улыбка Бенны в тот миг, когда он подталкивал фигурку вглубь кончиками пальцев.
«Будет присматривать за тобой, когда спишь, как ты всю жизнь за мной присматривала».
Монца перестала улыбаться. Подошла к окну, потянула на себя облупившийся ставень. Спящий город был укрыт серой завесой дождя, который тут же застучал по подоконнику. Сверкнула молния вдали, высветив на миг мокрые крыши внизу, темные силуэты других башен. Потом над городом глухо и сердито зарокотал гром.
– Где сплю я? – В дверях возник Трясучка с одеялом, перекинутым через плечо, держась одной рукою за косяк.
– Ты?
Монца снова посмотрела на стеклянную статуэтку в нише у него над головой, опустила взгляд на Трясучку. Может, она и была разборчивой когда-то, давным-давно, но тогда у нее был Бенна, и две руки, и войско за спиной. Теперь за спиной не имелось ничего, кроме шестерых дорогостоящих неудачников, доброго меча да кучи денег. Может, командиру и следует держаться на расстоянии от солдат, а женщине, которую ищут, – на расстоянии ото всех, но она больше не военачальник. Бенна умер, а ей кое-что требуется. Некоторые плачут над своими несчастьями, некоторые собираются с силами и начинают жить заново, каким бы дерьмом эта жизнь ни выглядела. Она локтем закрыла ставень, присела, морщась, на скрипучую старую кровать и поставила фонарь на пол.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
