Следующее пробуждение было уже почти в сумерках. Вокруг слышались знакомый гомон передвигающегося по воде племени. Судя по голосам, все они были чем-то довольны. Сдается мне, наша затея удалась.
Попытался подняться. Все тело охватила дикая боль от судороги. Нет, так не бывает! Судорога может быть в ноге, руке или там пальце. Но чтобы все тело!!! Несколько секунд мне казалось, что сейчас мои мышцы просто порвутся, как прогнившие тряпки, и сползут с переломанных их усилиями костей. А потом как-то постепенно отпустило. Я даже смог приподняться и оглядеться. Я был в своей лодке, напротив меня с озабоченным видом сидели Тишка и Осакат. А судя по скрипу уключины за спиной, Витек был на веслах.
— Ты пришел в себя! — радостно пискнула моя персональная капитанша Очевидность и полезла обниматься.
— Да, — подтвердила очевидность Осакат. — Большое колдовство ты, однако, сотворил. Воины целых семь скальпов принесли, а никто даже не ранен! И верблюжатники, говорят, от нас отстали и даже между собой передрались! Немудрено, что ты полдня бездыханный лежал. Большое колдовство!
Хорошая версия моей слабости! Интересно, это Лга’нхи ее подкинул, спасая мою репутацию? Осакат пытается внедрить в умы соплеменников? Или у местных у самих в голове одно с другим срослось?
И кстати — откуда семь скальпов? Меня почему-то обеспокоил именно этот вопрос. Ага, Лга’нхи одного у верблюжачьего стада завалил. Потом еще кого-то при отходе. Четырех аиотееков мы уже в самом конце побили. Опять же, пленного грохнули. Неужто они и его ободрали? Аиотееки ведь скальпов вроде не снимают, во всяком случае со своих.
Или этот скальп еще раньше добыли, пока овцекоз воровали? А впрочем, какая теперь разница? Во всесоюзный розыск нас точно не объявят, так что, если даже аиотееки и догадались насчет подставы, им же хуже! Пусть живут, чувствуя себя дебилами. (Я же живу!) Потому насчет скальпов уточнять не стал, а только спросил:
— Тов’хай вернулся?
— Ага, давно уже, — недовольно буркнул Витек, который с этим Тов’хаем был фактически одногодком, и между ними шло какое-то малопонятное соперничество. (Хотя, опять же, почему «мало»?) — А зря ты меня все-таки не взял.
— Цыц! — привычно огрызнулся я. — Во-первых, какие твои годы, и так еще навоюешься, надоесть успеет. А во-вторых, кто-то же должен был с ранеными сидеть. А два ученика равняются одному шаману. Как, кстати, раненые-то?
Ученики, перебивая друг дружку, начали мне докладывать о состоянии пациентов. Хорошие новости. Гит’евек пошел на поправку, да и остальным вроде получше стало. Плохие — тот парень с развороченным плечом, по всему видать, уже не жилец. Рана жутко завоняла и почернела, весь горячий, то трясется от холода, то задыхается. М-да, похоже, не уберег. Гангрена. Сегодня вечером посмотрю — и добью, чтоб не мучился. Настроение сразу как-то пошло в минус.
А лучшее, что можно сделать в такой ситуации, — это испоганить радость другим.
— Два плюс три — сколько будет? — задал я коварный вопрос ученикам. И прикрикнул: — На пальцы не смотреть!
— Шес. Вось. Пять! — помогая себе движениями языка, нахмуренными бровями и закаченными под веки глазами, сосчитали мои подопечные.
— А что будет больше — три плюс пять или пять плюс три? — Ага, Витек даже грести бросил, мучительно сражаясь с такими гигантскими цифрами. Я эту подляну давно уже готовил, приберегая на сладкое. Раньше-то в моих уравнениях одна сумма была точно больше или меньше второй. А вот сейчас пусть пошевелят извилинами, прикидывая соотношения названных цифр. А все для того, чтобы думать учились.
Одно плохо. Я ведь тоже был не из этих — не из умников! Мои математические знания ступеньку между арифметикой и тригонометрией уже не преодолели, застряв где-то посредине. Так что, по-хорошему-то, все, что я могу, — это научить их считать, плюсовать-вычитать да умножать-делить. На этом все.
А со всякими там логиками вообще беда. Нам логику, именно как предмет, никогда не преподавали. Я, конечно, как всякий интеллигентный человек (ага, ничто так не говорит об интеллигентности, как десяток висящих на поясе скальпов и шрамированная рожа), кое-какие слова, используя которые можно за умного сойти, знал. Типа там всякие «силлогизмы» да «парадоксы». А вот что это на фиг такое, — помню уже с трудом. Так что как учить своих учеников знал весьма смутно. А еще я что-то такое про двоичный код слышал. И что вообще в начале мышления вроде как лежит что-то вроде — «это является тем или тем не является». Вот как-то так — сплошной сумбур.
А первые несколько недель занятий с этими кексами я тупо убил на то, чтобы внушить им, что можно считать не только предметы, но и отдельно числа. Ведь для них понятий «один, два, три» не существовало. Были лишь «один палец, два копья и три лодки». И как тут объяснить им, что два копья плюс два копья, будет столько же, сколько и две лодки плюс две лодки? Копья же это копья, и никакой связи с лодками у них нет. Оба зависали, и в ответ Витек обычно начинал рассуждать о лодках, где какие строят да чем одна от другой отличается. А Осакат — хвастаться своим мастерством во владении копьем. А задачка — две лодки плюс три копья, сколько будет всего предметов? — вызывала у них гомерический смех. Как вообще можно сравнивать копья и лодки?
Я пытался взломать эту косность с помощью зернышек!
Удачный надо сказать, получился ход. Достаем из мешочка аиотеекские зернышки и выкладываем количество лодок, копий или пальцев. И все математические манипуляции проводим уже с ними. Так что постепенно в головы учеников удалось вдолбить некий принцип сведения количества разных непохожих друг на друга предметов к единым зернышкам. Ну а потом уже пошли расчеты. Ведь лодки-то рядком не сложишь и с легкостью из одной кучки в другую не покидаешь, добиваясь, допустим, чтобы и там, и там их было равное количество. А с зернышками это без проблем!
Сначала заставил учеников замещать при расчетах реальные лодки-копья на реальные зернышки. Потом велел зернышки просто представлять. С тех пор процесс понемногу пошел по принципу: две лодки + две лодки = два зернышка плюс два зернышка = четырем зернышкам = четыре лодки. И только на это я убил три с лишним недели. Но сейчас они хотя бы худо-бедно могут складывать и вычитать в пределах десятка. Дальше мы пока не лезем, чтобы доисторические мозги не взорвались от перенапряжения. И тут встает главный вопрос: а оно мне вообще надо? И кто пожалеет мои мозги?
Пока валялся в лодке, доставая учеников, послышался сигнал колокола, и Кор’тек повел наш караван к берегу. Судя по тому, что все сразу начали выгружаться из лодок и разводить костры, разведка проверила — аиотееков в округе нет. Теперь первым делом надо найти Лга’нхи и расспросить его про то, что я пропустил.
Вот даже не знаю, как так получилось, но мы почему-то очень быстро восстановили стандартную схему стойбища. Чум Вождя в центре, а шамана — с самого края, чуть ли не вообще вне его границ. Я и сам не понял, как так получилось, потому как поначалу-то по привычке торчал возле Лга’нхи.
А потом, ага!!! А потом после одного из боев разжег свой костер подальше от остальных, чтобы мне не мешали работать с ранеными, а их стоны — спать остальным. А потом вот как-то эта система закрепилась, тем более что поток больных не прекращался и в «мирное» время. Иногда, честно говоря, от этого бывает как-то грустно. Все-таки за время наших странствий привык я как-то полагаться, что этот дылда всегда где-то рядом и в случае чего прикроет или убережет от дури. Все-таки сколько ночей провели у одного костра — почти три месяца шли, вообще никаких посторонних лиц, кроме собственных рож, не видя. А случалось, особенно на первых этапах пути, что и дрыхли под одной шкурой, потому как реально холодно было.
Скажи мне кто в Москве, что с мужиком под одним одеялом спать буду, — разорался бы, «что никогда в жизни, лучше смерть!!!» А вот дрых, и ничего. Мы потом, случалось, и Осакат между нами клали, потому как ночи холодные, а верблюжатники костры разводить не дают. И тоже как бы ничего. Никто пальцем не показывает и двусмысленных намеков не отпускает. Потому как Тут, в отличие от Там, знают, что такое холодные ночи, и, случается, целыми племенами дрыхнут, притиснувшись друг к дружке. Потому как на то она и родня, она, чтобы греть друг друга в холодные ночи, а не для разных глупостей.
А вот теперь у каждого своя персональная грелка, снабженная функцией «для глупостей», имеется. И я, конечно, от этого не страдаю, а, скорее, даже совсем наоборот, но вот по прежним временам, когда можно было спокойно посидеть у костра ни о чем ни разговаривая, в иные минуты скучаю.
М-да, а с брательниковой-то грелкой реально проблемы. Вместо нее у костра трудится та ее сеструха, чей сын мне теперь «племянник несостоявшейся жены брата» (а я ему соответственно «брат несостоявшегося дяди по сестре матери»), а сама Ласта вроде и суетится, и пытается помогать, а хренушки — висящая плетью рука толком ничего делать не позволяет. И Лга’нхи, упырь хренов, сидит этаким истуканчиком и смотрит теперь сквозь нее с полным равнодушием. Нет, я, конечно, его никогда завзятым романтиком не считал. И чтоб, как какой-то там Ромео, над телом возлюбленной заколоться, — шиш вам с маслом. Он, скорее, труп возлюбленной сожрет, если больше хавать будет нечего, чем сам заколется. Но все-таки мне казалось, что приятель мой малость почеловечней будет. Видно, привык его уже совсем за подобного себе держать. А он эвон как!
