В последние два-три десятилетия была достигнута критическая масса на том направлении, которое Коллинз зовет исторической макросоциологией, а Иммануил Валлерстайн предлагает именовать исторической социальной наукой. Начало продолжающегося подъема этой исследовательской парадигмы относится ко второй половине 1960-х гг., когда одновременно подверглись внутренней атаке обе прогрессистские идеологии XIX в. – либерализм и марксизм, и соотносящиеся с ними господствующие теоретические школы. Внезапное ослабление идеологической заданности общественных наук в 1960-х – 1970-х гг. происходило в период беспрецедентного расширения систем высшего образования и науки во всем мире, в его условно названных «капиталистическом», «социалистическом» и «развивающемся» политических блоках. Росла численность профессионалов, добывающих социально-исторические знания, расширялась география и тематика исследований. К концу 1970-х гг. начали появляться результаты нового теоретического синтеза и эмпирических обобщений.
Рэндалл Коллинз выделяет четыре основных прорыва в понимании макроисторических процессов. Это новые теории возникновения и развития государств, революций и гражданских обществ, нишевая теория рынков и миросистемная перспектива. Коллинз скромно упускает из этого перечня самого себя. Постараюсь это восполнить. Также следует причислить к этому ряду политэкономию культуры Пьера Бурдье. Попытаюсь показать, почему это справедливо и полезно для дальнейшего теоретического синтеза. Рассмотрим теперь подробнее, как, кем, против кого и из чего формировались эти теории, а также что их объединяет.
Новая теория государстваПервым достижением выступает теория исторического возникновения государства как военно-рэкетирской организации. Американец Чарльз Тилли и норвежец Стайн Роккан, начинавшие свои исследования еще в рамках однолинейной модернизаторской парадигмы, восстали против собственных наставников и в результате коренным образом изменили наши взгляды на историческое развитие современных государств[62]. В том же направлении работали в своеобразной соперничающей спарринг-паре два незаурядных англичанина, дружащие и спорящие уже третье десятилетие – неовеберианец Майкл Манн и его верный оппонент неомарксист Перри Андерсон[63] (упоминавшийся выше его родной брат, Бенедикт Андерсон, создал одну из наиболее влиятельных сегодня теорий национализма).
Независимо от этих историков, политологов и социологов развивал свои идеи своеобразный политический теоретик Манкур Олсон[64]. Он приобрел немалую известность в основном благодаря запоминающимся теоретико-метафорическим образам «бандита рыщущего» (roaming bandit), т. е. примитивного набегового грабителя-охотника, и «бандита оседлого» (stationary bandit) – собственно государства, которое ведет себя по отношению к подданным скорее как рачительный скотовод, периодически подвергая их принудительной налоговой «дойке» для оплаты своего покровительства. Однако построения Олсона остались на абстрактно-метафорическом уровне и в дальнейшем формировании новой теории государства не участвовали.
Так называемая военно-налоговая теория развития государства, впервые сформулированная в начале 1970-х гг. Чарльзом Тилли и Стайном Рокканом, сегодня принимается практически всеми историческими социологами. Она гласит, что у истока государственности стоял элементарный рэкет феодальных баронов, которые выдавали гарантии защиты в первую очередь от самих себя в обмен на согласие подданных регулярно и без особого сопротивления платить фиксированную дань. Основные положения нового подхода изложены в ныне классической статье Чарльза Тилли «Война и создание государства как организованная преступность»[65]. Около тысячи лет назад ранне-средневековые государства Европы представляли собой вооруженные группы (дружины) с лишь зачаточной бюрократией в лице монахов, поддерживавших римские традиции. Основные действия воинских дружин той эпохи вполне подпадают под статьи современных уголовных кодексов, например: сговор с целью насильственного присвоения имущества, вооруженное ограбление, поджог, захват заложников, изнасилование, убийство и, конечно, рэкет или вымогательство дани.
Примерно до XVIII в. у европейских государств было всего две основные заботы: война (как средство обогащения элиты плюс «спортивный» элемент подтверждения власти и престижа королей), а также подготовка к войне, т. е. сбор дани, создание военно-мобилизационных схем на основе раздачи феодальных держаний, наемничества либо рекрутских наборов. Подданные в этой схеме власти рассматривались исключительно как податная база, от которой единственно следовало отсекать прочие рэкетирско-государственные организации путем постоянных феодальных войн, укрепления рубежей и подавления слишком самостоятельных баронов.
С началом огнестрельной военной революции в XV–XVI вв. начали резко возрастать стоимость и численность армий нового типа. Французский государственный финансист Кольбер при короле Людовике XIV оставил нам известную сентенцию, гласящую, что для успешного ведения войны требуется три условия: деньги, деньги и еще раз деньги. Теперь королевская власть была вынуждена так или иначе создавать устойчивые союзы с купеческими капиталами, служилым мелким дворянством и впоследствии с рядовыми подданными, которые в новую эпоху постепенно превращаются в политически мобилизованных налогоплательщиков и поставщиков рекрутов для национальных армий. Именно из-за постоянной инфляции стоимости военного дела после появления дорогостоящих в производстве и содержании пушек, регулярных флотов и массовых армий королевская власть оказалась вынуждена договариваться и торговаться с различными классами и сословиями своих подданных.
Вооруженное принуждение по-прежнему широко применялось всеми правителями. По печально-ироничному замечанию Тилли, принуждение так часто встречается в исторической практике государств потому, что оно, как правило, срабатывает. Однако задолго до теоретика Чарльза Тилли видный практик военной власти Наполеон Бонапарт заметил, что со штыком можно делать множество всего, кроме как на нем сидеть. Вооруженная сила есть орудие дорогостоящее и не всегда самое эффективное в осуществлении целей властвования. Кроме того, армия часто требовалась на внешних фронтах. Поэтому правительствам абсолютистских монархий ради бесперебойного снабжения войск и в обмен на послушание подданных приходилось теперь принимать на себя производство некоторых общественных благ вроде дорог, школ и госпиталей, безопасности городских улиц, ведущегося по четким правилам судопроизводства и стабильной национальной валюты. Со временем, далеко не сразу и далеко не ровным и бесконфликтным путем, эти тенденции привели на Западе к институционализации парламентов, современных правовых систем, гражданской бюрократии, расширению избирательных прав, а также национальной идеологии, дотоле совершенно ненужной и чуждой космополитично-кочевой феодальной верхушке и латинизированному духовенству.
Убедительность данной аналитической схемы заключается, прежде всего, в ее неочевидности и одновременно в наглядности – успешная теория должна уметь понятно сказать что-то новое и необычное, чего мы раньше не знали. Здесь обойдены прежние спекулятивно-идеологические допущения об «общественном договоре», благодетельной дальновидности отцов-основателей либо о необходимой борьбе государственного Левиафана с якобы присущей человеческой природе склонностью к анархическому насилию и вседозволенности. Вернее, теория способна детально продемонстрировать, как и откуда в реальной истории возникают политические действия и институции, принимаемые за «общественный договор» и растущую власть Левиафана. Военно-налоговая теория развития современной государственности ясно указывает на эмпирически проверяемые причинно-следственные связи и цепочки передаточных механизмов, через которые двигался данный исторический процесс от элементарно грабительских дружин раннего Средневековья к централизованным монархиям эпохи абсолютизма и далее – к современным демократиям, как, впрочем, и к периодически возникавшим в новейшей истории Европы различным популистским диктатурам.
Теоретическая схема Тилли – Роккана неплохо работает применительно к совершенно иным историческим контекстам и в обратной последовательности. Это продемонстрировал работающий в США болгарский политолог Венелин Ганев на примере посткоммунистических режимов Восточной Европы[66]. Катастрофическое ослабление государственности после начала рыночных реформ, трезво рассуждает Ганев, не могло быть вызвано одной неолиберальной идеологией. Она действительно предписывала резкое понижение роли государства, – но могла ли интеллигентская идеологическая программа свержения партократии сама по себе добиться такого результата? Ганев показал на примерах Болгарии и Румынии, как срабатывает модель Тилли – Роккана в реверсе, пущенная обратным ходом.
