...В пруду отражались светлячками звезды. В обширных вольерах гоготали гуси, пугая тишину; время от времени истошно кричали утки.
Взошла луна, густо посеребрив пруд. Внизу мельтешил моторный баркас. Водолазов хотел было спуститься вниз, не найдется ли в баркасе бензину, но тут к нему подошел Дмитрич, держа в правой руке старую берданку наперевес:
— Доброй ночи, товарищ полковник. Отдыхаете или мою службу проверить решили? — Сазонов оперся грудью о ствол ружья. Водолазов сказал:
— С ружьем надо быть осторожным, выстрелит...
— Отчего же ему стрелять? Оно не заряжено. Патроны в кармане, а без патронов, я так полагаю, ружьишко стрелять не могет. Для порядку ношу, вроде как бы пугач против шалунов...
— В баркасе бензин есть?
— Пустой. Канистру я снес в сторожку.
— Пойдемте, мне нужен бензин.
В сторожке горел керосиновый фонарь. Дмитрич подкрутил фитиль, наклонился в угол, достал канистру.
— Есть немного, с килограмм, — сказал он, ставя посудину на видное место. — Собираюсь нонче в сельсовет, товарищ полковник. Терпеж мой лопнул... Все ей отдаю — и корову, и приусадебный участок...
— Еще не помирились? — спросил Водолазов, беря канистру.
Дмитрич всплеснул руками:
— Не дай бог такое под старость другому... Посудите сами. Сёдня говорю ей: «Дарья, может, помиримся?» Куда там! Глаза позеленели, как у мартовской кошки, губы затряслись, вот-вот удар ее шибанет, и пошла, и ну хлестать скверными словами: ты такой, ты и сякой. Пхнула меня рогачом в самый живот, аж дух захватило. До сих пор боль не проходит.
— Взбесилась, что ли?
— Да нет, вроде в своем уме. Мозги у нее повернулись на капитализму, — наклонясь к Водолазову, прошептал Дмитрич.
— Это как же понять? — удивился Водолазов.
— Как понять? Дозвольте, изложу. — Он расстегнул ворот рубашки, пригладил ладонями жиденькие волосы и словоохотливо продолжал: — Суть эта такая, товарищ полковник. Наперво скажу вам, когда она еще в девках ходила, за ней здорово ухаживал Околицын. Мотя, конечно, жил послабее меня, и я отшиб у него Дарью. Он все по собраниям ходил, речи произносил — времени у него, конечно, было мало для любовных дел, у меня побольше — прозевал он ее. Так я думал раньше. Теперь же вижу, она вновь поворотилась к нему. Вот и бунтует... Это во-первых. В другом разе — это самое страшное... С Мотей-то пусть кружит, он уже износился, у него, как говорится, от председательских забот кровя любовные высохли... Дарья совсем не ценит нашу жизнь. Кулацкий дух у нее проснулся: себе огородик, сад, дом, а колхозу — трудпалочку. Разве это не капитализма, товарищ полковник? Бить ее, сами говорите, нельзя, под суд можно попасть за милую душу. Один выход — развод. Она давно согласна. Но дело-то не в этом. Ты уж дослушай, товарищ полковник. Вот я уйду, жилье у меня есть, в летнице поселюсь, в крайнем случае — дом пополам, второй вход прорублю в глухой стене. Жилье не волнует. Но как с приусадебным участком, коровой? Их ведь не разобьешь пополам. Согласно уставу колхозному каждая семья может иметь и корову, и кусок земли. Вы-то, товарищ председатель, меня не обидите?
Михаил Сергеевич подумал: «Вон о чем, старый, мечтает, о втором приусадебном участке! Да, хитер». Но вежливо ответил:
— Сам же говорил: социализм человека не обижает.
— Спасибо. Легше стало на душе. — Его маленькие, мутные глазенки заблестели. — Эх, Михаил Сергеевич! Вам-то, военным, не понять нашу душу. Вы — люди приказные: куда пошлют — туда идете, что скажут — то и делаете... и никаких размышлениев...
Водолазов вспылил:
— Глупость несете, Дмитрич! Я, брат, сам отгрохал в армии без малого двадцать пять лет, знаю, какой там золотой народ. Вы служили в армии?
— Нет, всю жизнь штатский.
— Это видно по всему.
— Уж извините, коли лишнего сказал, — лебезил Сазонов. — Это так, оттого, что штатский. А вообще-то я люблю войско, конечно: люди там золотые. Встречался, видел. Я ведь всю Расею избегал. Видел... Да и по вас вижу. Околицын меня не понимал, а вот вы сразу поняли. Значит, размышление у вас богатое...
Водолазов схватил канистру: ему было уже невмоготу слушать этого рыхлого человека с маленькими хитроватыми глазками, от которых веет чем-то далеким, прошлым — не то алчностью, не то постыдным скопидомством. «И как я его терпел раньше?.. Добреньким казался... Погоди ж, я тебе устрою приусадебный участок! » — Водолазов толкнул ногой дверь, но тут же остановился:
— Как сын-то? Не лучше?
— Савелий? Идет на поправку. Доктор, товарищ Дроздов, и по сей день возится с ним. Колдун. Полуживого поставил на ноги и денег за лечение не берет... Эх, до чего народ пошел непонятный!
— Недоволен?
Сазонов промолчал. Он вынул из кармана патроны и начал разглядывать их на своей широкой ладони, словно прикидывая, какую пользу он извлечет.
— Вот что, Дмитрий Дмитриевич, я полагаю, тебе пора прекратить разговоры о разводе. Врешь ты все... Понял? Мало тебе того, что накопил, еще хочешь урвать от колхоза, от государства. Не выйдет, не получится! — крикнул Водолазов и грохнул дверью.
...Было уже светло, когда Водолазов подъехал к знакомым воротам военного городка. К нему подошел Бородин.
— Что это значит? — Водолазов вышел из машины, показал Бородину газету. — Почему задержали увольнение из армии?
—. Так надо, Михаил Сергеевич.
— Это я и без тебя понимаю. Ты мне скажи прямо: серьезно это или нет.
— По-моему, не очень, — уклончиво ответил Бородин и, в свою очередь, спросил: — Беспокоишься?
— А как же... Порох еще не иссяк, если нужно — сегодня готов стать в строй. А может быть, я поспешил, Степан Павлович?
Бородин снял с плеча Водолазова колосок, растер его в руках, понюхал зерно:
— Хороша пшеничка... Не тяжело на посту председателя колхоза?
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Показалось мне, что ты вроде как бы жалеешь, что уволился из армии.
Водолазов засмеялся:
— Неужто показалось? Нет, Степан, ты ошибся. Дела идут неплохо. Жизнь — она отличная штука, если на нее смотреть глазами коммуниста.
— Верно, верно, Михаил Сергеевич, отличная... А как сердечко, не беспокоит?
— Намек?
— Нет, нет, серьезно спрашиваю.
— Тоскует, Степан, честно признаюсь. Так уж человек устроен — старое трудно забывается, ведь нигде так люди не привыкают друг к другу, как в армии, ничто так не пропитывает человека своей жизнью, как армия, — от пят до самых корней волос! Был такой случай: как-то ночью грохнула ставня... Вскочил я с постели, показалось — выстрел. Оделся, стал искать противогаз. Ищу, никак не могу найти. Наталью окликнул: «Куда мой противогаз делся?» — «Зачем он тебе, — спрашивает. — Куда ты собрался?» — «Слышишь, тревога в полку», — говорю ей. Она смеется: «Ты, говорит, дядя, проснись, посмотри на свою тужурку». Хватился, а погон нет... Было и посмешнее... Приезжаю в полевую бригаду, вижу, нет порядка. Я и закричал: «Становись в две шеренги!» Люди построились, и неплохо, как солдаты. «На первый, второй — рассчитайсь!» — командую. И тут спохватился: сумасшедший, что я делаю?.. Теперь полегче...
Бородин спешил на службу. Водолазов это заметил.
— Значит, особенно не стоит волноваться? — возвратился он к первоначальному разговору и сам же ответил: — Позовут, когда нужно будет, Водолазова не забудут.
— Не забудут, Михаил Сергеевич. Да и сами вы напомните о себе.
— Это уж точно! — Он сел в машину и, положив руки на баранку, кивнул Бородину: — Понял, сам управляюсь, без водителя.
XIВодолазов один раз в месяц посещал могилу жены. Вот уже три года, как бы ни был занят, он находил время заглянуть на кладбище. Попрощавшись с Бородиным, поехал к Вере. Поставил машину у ворот, подошел к знакомому холмику и, как всегда, сел на скамеечку, выкрашенную в голубой цвет, чтобы наедине еще раз вспомнить годы совместной жизни... Он любил вот так, сидя у могилы Веры, размышлять. Никто не мешал, никто не возражал, и в эти минуты огромный мир куда-то отступал, оставался только он и... она, для него вечно живая...
Было очень тихо, до того тихо, что Водолазов слышал, как тикают на руке часы. Их дробный стук рассеивал мысли, и Водолазов решил снять часы, положить в карман. Он расстегнул ремешок и тут заметил у ограды человека, склонившегося над могильной плитой. Водолазов присмотрелся и, когда тот поднялся, узнал в нем Дроздова. «Что это он тут делает? — подумал Водолазов, удивляясь тому, что врач в гражданской одежде: с тех пор как Михаил Сергеевич ушел в отставку, он ни разу не встречал Дроздова, и у него невольно промелькнула мысль: — Уж не ушел ли он из армии?»
Дроздов поздоровался так, будто расстались только вчера. Капитан медицинской службы закурил, показал рукой на могилу:
— Жена?
— Да, — ответил Водолазов.
— Понятно, — сказал Дроздов. Водолазов вскинул на него вопросительный взгляд: что, собственно говоря, понятно?
— Видимо, потому вы, Михаил Сергеевич, и остались в Нагорном? Бывает и так... — рассудил Дроздов многозначительно.
