Часто на листках завещаний всплывало имя Алеши Михайлова. Благовестов упрекал мальчика за то, что тот не добил его на болоте. Обращаясь к Алеше, как к сыну, он учил его уму-разуму. Поверженный враг, писал он в завещании, есть не кто иной, как твой завтрашний победитель. Он приползет, когда забудешь о нем, и ужалит в сердце. Добить врага так же важно, как выдавить гной из раны. Тут нельзя полагаться на случай. Ты слишком молод, Алеша, с грустью писал Благовестов, чтобы позволить себе быть добреньким. Добро опаснее зла, и распоряжаться им нужно с предельной осторожностью, как чужим капиталом. Добро — это именно чужой капитал, Алеша, потому что от природы в наследство человек получает только злую силу, которая помогает ему выжить. Добренькие, ласковые дети напоминают овечек, затесавшихся в стаю шакалов, и редко дотягивают даже до брачного периода. Уничтожь врага — вот главный завет наших предков, и если ты способен на это, то со временем принесешь пользу своему роду. Ты можешь возразить, Алеша, что был Иисус и он завещал любовь к ближнему, и это верно. Иисус учил любить, и взял на себя все грехи людей, и погиб от происков коварного врага. Но что он исправил в этом мире? Где посеянные им семена? Может быть, ты находишь их в образах наших невежественных правителей? Или в сморщенных ликах покорно следующих их подлым капризам подданных? О, нет, Алеша! За два тысячелетия христианской эры человек изменился только к худшему. Все примеры светлых подвигов мы черпаем из истории. За последнее столетие не найдется ни одного человеческого деяния, про которое можно без оговорок утверждать: да, вот оно совершено во имя Христа и по его завету. Всякий, по первому впечатлению благородный поступок при ближайшем рассмотрении оказывается продиктован либо корыстью, либо дуростью, либо неуемной жаждой славы. Кровь, дикость и предательство веками тянутся по следу Учителя. И в наши дни, в нашей стране круг бытия наконец замкнулся: героем впервые публично провозглашен чистой пробы человеконенавистник и злодей. Пожалев меня в болоте, меня, который загнал тебя на пятнадцать лет в узилище и изнасиловал твою невесту, ты поступил не просто опрометчиво, а вопреки человеческой природе, проявил малодушие, свойственное лишь обреченным на заклание, и теперь твоя жизнь в моей руке; стоит сомкнуть пальцы, и она превратится в дым.
Страничка завещания кончилась, и в этот раз Елизар Суренович с особым удовольствием пульнул себе в висок холостым патроном. Потом дотянулся до телефона и позвонил Серго, чтобы из первых рук узнать о результатах нелепой разборки. Хозяина в конторе не застал, и дома его тоже не было, трубку сняла его дражайшая супруга Наталья Павловна, к которой Благовестов относился с любопытством. Он знал в подробностях всю историю их брака с Серго и удивлялся, как такой рассудительный, осторожный мужик клюнул на явную подставку, да еще на какую — на бабешку из провинции. Благовестов собирался при первой возможности сойтись с ней поближе, но все случая не представлялось. Серго свою половину никуда не вывозил, а приглашать эту парочку к себе Благовестов не мог — слишком велика для них честь. Но главное было, конечно, не в этом. За последние полтора года Елизар Суренович как-то немного поостыл в отношении прекрасного пола. Не то чтобы утратил мужскую доблесть. Семь с половиной десятков лет не возраст для бойца, но иногда охватывала обидная душевная вялость, и лень было руку протянуть даже к какой-нибудь аппетитной отроковице. Отталкивала, смущала досадная предсказуемость любовного акта. Так или иначе, с прачкой или с богиней, все быстро заканчивалось этим до отвращения примитивным ритмом: туда-сюда, туда-сюда… Постаревшая надзирательница Ираида Петровна Кныш, ответственная за досуг владыки, все ноги себе посбивала в поисках чего-нибудь необычного, остренького, пряного, но и она порой впадала в отчаяние. Прошлым летом, дойдя до крайности, раздобыла двенадцатилетнюю негритосочку, аккуратненькую, грудастенькую, с белыми глазками, похожую на влажную маслину. Сманила негритоску с бразильской выставки ширпотреба, свезла на конспиративную квартиру, накачала наркотиками, на дачу в Барвиху доставила готовенькую, прямо голышом, трясущуюся в похотливых судорогах. Надеялась, наконец-то похвалит. Куда там!
Только зыркнул вишневым оком, процедил сквозь зубы:
— Ну все, Ираидка! Действительно, пора увольнять. На какой свалке ты ее откопала?
Пришлось переть негритоску обратно на выставку, дважды рисковать головой. Но не голову берегла Ираида Петровна, не мила ей жизнь была без монаршей ласки.
Узнав, что Серго нет дома, Елизар Суренович выказал сочувствие хозяйке:
— Все знаю, Наташа, все знаю! У этих негодяев нет ничего святого. Они дитя малое не пожалеют ради корысти. Но все, кажется, утряслось?
— Данюшка дома, дома! Но сколько мы пережили с Сережей, представляете?
— Еще бы не представлять! Насморк дитя схватит, дак и то с ума сходишь. Они же, дети наши, как цветы беззащитные. А живем-то для них, больше не для кого. У тебя их, милочка, сколько?
— Трое, Елизар Суренович. Две девочки и Данюшка.
— Отец-то суровый мужчина. Не обижает деток?
— Он их любит, балует. Даже слишком иногда.
Опять удивился Благовестов. Чадолюбивый гопник. А почему бы нет? Не все же прибыль считать. Озорная мыслишка вдруг кинулась в голову:
— Наташа, деточка, как же так получается, что мы с твоим Сережей закадычные друзаваны, а детишек его я ни разу не видел? Нескладно это. Не по-людски. Загляну-ка я, пожалуй, к тебе через часок, полюбуюсь по-стариковски на будущее наше. Подарочки-то я им давно припас.
Наташа ответила деревянным голосом:
— Не стоит, Елизар Суренович!
— Почему, деточка?
— Сережа не разрешает.
— Что не разрешает?
— Чтобы мужчины навещали, когда его дома нету.
На сей раз Благовестов не удивился, а опечалился. Забавные выдумки не часто его теперь посещали, и когда что-то мешало их осуществить, он сильно огорчался.
— Ты хоть понимаешь, с кем говоришь, дорогуша?
— Понимаю, Елизар Суренович. Вы уж не обижайтесь на меня, пожалуйста. Я бы рада, но Сережа рассердится.
— Я? Обижаться? — Это было уже слишком. Серго не удосужился поучить супругу обходительности, значит, придется потрудиться ему, старику. Попустительствовать людишкам нельзя, не успеешь оглянуться, на голову сядут. — Нет, Наташенька, не обиделся… Хотя, конечно… Подарочки-то хоть примешь? От чистого сердца. Сослуживица моя подвезет, Ираидушка. Душа святая, ее не опасайся. На крылечко положит и уйдет. Это-то хоть дозволишь?
Проняло курицу, закудахтала в трубку что-то заполошное, но Благовестов не дослушал. Набрал номер Ираидки и велел прибыть немедленно.
Ровно через двадцать минут, как на крыльях летела, поскреблась в дверь заплесневелая искусительница. Елизар Суренович принял ее ласково, разрешил присесть и угостил рюмочкой. Ираида Петровна, как всегда в присутствии владыки, младенчески раскраснелась и рот забыла прикрыть. За это хозяин ее осудил.
— Что ж ты, поганка вонючая, — сказал раздраженно, — зубы никак нормальные не вставишь? На чем экономишь? Все-таки высокое положение занимаешь, а во рту такая срамнина. Закрой пасть, дура! Или ждешь, чтобы меня вырвало?
Ираида Петровна захихикала, макнув нос в рюмку с ликером. Все, что изрекал владыка, было ей в прибыток. Все она истолковывала по-своему. Пусть в Лету кануло счастливое времечко, когда благодетельствовал, мял ее под себя, как подушку, но и доселе не был равнодушен. О, женское сердце приметливо. Чего бы это обращал он внимание на ее внешность, коли не теплил под показной суровостью огонек мужицкой приязни. И недалека была от истины пожилая лиходейка. Ощупывая взглядом ее погрузневшие телеса, неприбранное, пустое лицо с гнилым зевом, особенно остро Благовестов ощущал, что время никому не подвластно. Оно течет, сворачивая в узел любую натуру.
— Поручение деликатное, — оповестил он наперсницу. — Вот адрес, где Серго обитает. Сучонку его знаешь?
— Видала разок, — Ираида Петровна потупилась, но не сумела скрыть блеснувшего в глазах недоумения. — На вид бабенка ухватистая, но для тебя вроде старовата. Неужто польстился?
— Ты вот что, майорша. Гонор свой держи в узде. А то ведь на пенсию недолго спровадить. Часто что-то забываться стала!
Угроза увольнения была для Ираиды Петровны невыносимой! Хотя понимала, что в шутку угрожает, а там черт его разберет. Помыслы владыки неисповедимы. Попыталась поймать на лету старикову длань, приложиться губами, но лишь ожглась об волосатую кисть.
— Значит, так. Позвонишь из будки, скажешь, что привезла подарки детям. Заберешь сучонку на хазу. Туда же пошлешь двух черножопых баранов, ну, этих… как их?
— Гаврилу и Рустамчика?
— Сеанс заснимешь на пленку, кассету сразу ко мне. Работа пустяковая, гляди не оплошай.
— Натаху после куда?
