— Делай как знаешь, — произнесла Лина. — Только медового месяца не получится.
— Да, — улыбнулся Марк, — в условия, как ты выразилась, это не входило.
Но смотреть-то на тебя можно?
— Смотри, куда я денусь…
— А поцеловать иногда тоже можно?
— Слушай, Марк, — вспыхнула Лина, — у меня складывается впечатление, что ты просто забавляешься мной. От скуки. В этой твоей забаве я участия принимать не намерена. Я буду делать так, как ты скажешь, чтобы помочь тебе в чем-то. Такова моя добрая воля. Однако я не хочу, чтобы между нами возник даже намек на двусмысленные отношения, которые, как правило, оборачиваются пошлой любовной игрой. Ты понял?
— Вполне, — произнес Марк.
— Поэтому я скажу тебе прямо: спать вместе мы больше не будем. Не улыбайся, пожалуйста, ты страшно самоуверен… Тебя это огорчает?
— Разумеется.
— Марк! Погоди, дай мне договорить, не нужно целовать руку… Пора прекратить этот спектакль. Стыдно вспомнить, как ты вел себя у Манечки, демонстрирую любовь и преданность… Ты, наверное, и Митю уговорил через каждые пять минут вопить «горько!».
— А разве тебе в самом деле было неприятно?
— Мне все равно, что там тебе показалось, — сказала Лина, глядя, как он, гибко вытянувшись, встал и начал кружить по комнате.
Затем присел перед ней на корточки, и руки его коснулись ее колен. Она вздрогнула, как от ожога, и, понимая, что необходимо все-таки завершить этот никчемный разговор, произнесла:
— Понимаешь, я не могу утверждать, что ты мне физически так уж неприятен. Это было бы не правдой. Мне вообще сейчас не хочется близости с мужчиной. Меня бы устроило такое положение вещей, когда бы ты относился ко мне… Не как к женщине. Это трудно?
— В чем проблема, Лина? — сказал Марк, поглаживая ее руку. — Вот уж меньше всего на твоем месте я терзался бы этими милыми глупостями… Поживем — увидим. Главное, чтобы ты была спокойна и ребенок там, внутри тебя, чувствовал себя лучше всех. Иди спать, я сейчас уеду, а завтра тебе позвоню.
— Тебе так необходимо ехать? — помолчав, спросила Лина.
— Необходимо. И вот еще, о чем я забыл тебя попросить. Без надобности входную дверь никому не открывай и на телефонные звонки, касающиеся меня, ничего не отвечай. И хотя за нашим подъездом присматривают, потому что на пятом обитает высокий милицейский чин, мало ли что… Между прочим, именно у этого генерала мы вскоре побываем в гостях.
— Ты с ним знаком?
— Да. Ты запомнила все, что я сказал?
— Конечно… Ты все-таки уходишь?
— Да, — сказал Марк, — тем более что мне не хочется принуждать тебя провести со мной ночь. Здесь тебе будет и одной неплохо. Привыкай.
Звука двери, захлопнувшейся за ним, Лина уже не слышала. Она настолько устала, что погрузилась в сон почти мгновенно, и наутро, без Марка, почувствовала себя так, будто давным-давно живет в этом доме…
По прошествии недели в ним в гости начал наведываться Дмитрий Константинович, что давало Лине возможность как бы отрепетировать новую для нее роль хозяйки гостеприимного дома. Впрочем, адвокат на ее старания совершенно не обращал внимания. Приходил он, собственно, к Марку, и оба скоро забывали о ее присутствии, уткнув носы в нарды, а Лина, потоптавшись, уходила в спальню, прихватив книжку.
— Как ты себя чувствуешь? — в одиннадцать заглядывал к ней Марк.
— Нормально.
Через час он сообщал, что Митя остается ночевать.
— Где же он будет спать?
— Я достану раскладушку.
— Хорошо, — отвечала Лина, не уточняя, каким образом грузный Митя устроится на этой хлипкой конструкции. — Долго не сидите. Мне завтра рано к врачу.
— Угу…
— Мне не хотелось бы тревожить Дмитрия Константиновича.
— Опять полдня проторчишь в очереди?
— Ты же сам велел мне встать на учет в районной поликлинике.
— А когда Германов велел нам быть у него опять?
— В начале апреля.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — говорила Лина, и Марк исчезал.
Иногда поутру она находила квартиру пустой и понимала, что адвокат куда-то увез Марка на ночь глядя. Она уже привыкла к внезапным исчезновениям мужа, но вынуждена была нехотя признаться себе, что скучает без него. Марк вел себя с Линой естественно и просто; их совместная жизнь протекала словно работа хорошо отлаженного механизма. И если он позволял себе холодновато баловать Лину подарками и предупреждать все ее желания, то, казалось, делал это лишь для собственного удовольствия.
Он не искал больше ее близости, кроме того единственного раза, когда в субботний вечер внезапно погас свет во всем доме. Было уже довольно поздно, и из телефонных переговоров с соседями по подъезду стало ясно, что света не будет до утра. Они только что вернулись из Дома кино, и Лина еще не успела переодеться; Марк водрузил на подзеркальник в спальне тяжелый канделябр, зажег еще одну свечу в гостиной и толстый восковой огарок на кухне, прилепив его к фаянсовому блюду.
Он вошел в спальню, когда Лина уже сняла платье — джинсовое, застегивающееся спереди на всю длину множеством медных пуговиц, чулки и неуклюже выпутывалась из слишком тесного горла свитера, надетого под низ.
Наконец, сняв и отбросив его, Лина уставилась на Марка.
— Я приготовил сок и тосты, — проговорил тот, не двигаясь и глядя на ее плечи.
— Мне нужно… Я хотела бы сначала в ванную. Там ведь темно?
— Да, — сказал Марк, — я посвечу. С удовольствием.
— Тоже мне удовольствие, — сказала Лина с досадой. — И свет этот некстати. Я совсем разучилась владеть своим телом, оно перестало меня слушаться…
— Зато у тебя превосходный вкус…
— Почему?
— Ты купила прекрасное белье.
— Правда? Как это ты видишь в темноте?
— Оно на ощупь такое мягкое, тонкое. Что ты дергаешься, Лина? Ты стала еще красивее. Твое лицо с синевой вокруг глаз, нежная кожа, у тебя пополнела грудь… Не бойся меня. Вот, снимем эти штанишки, одни, другие — совсем тоненькие. Я хочу попробовать, как там у тебя, когда есть ребенок… Я буду осторожен. Ох какая ты длинненькая…
— Пусть будет темно, — проговорила Лина, судорожно сглотнув и отступая к кровати, подальше от зеркала и канделябра, на который Марк, не отпуская ее, дунул через плечо, но лишь поколебал рыжее пламя.
— Ты не откажешь мне?
— Нет, — сказала Лина. Голова ее кружилась. Едва она коснулась подушки, стало совершенно темно, и Лина почувствовала рядом сильное гибкое тело Марка.
— Я буду осторожен, — шептал он все тише и бессвязно, — повернись, пожалуйста, и немного согни свои чудные коленки. Вот так… так… Еще чуть-чуть расслабься. Господи Боже, как горячо и сладко у тебя внутри! Где ты, дитя мое, ты слышишь меня в своем раю?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
