— Это для меня? Это мой? Это почерк тети Джейн, не так ли?
— Я хочу задать тебе один вопрос. — Клара помахала конвертом перед носом Иоланды.
— Отдай его мне.
Иоланда протянула руку, но Клара вовремя убрала конверт, так что она не смогла схватить его.
— Для чего ты закрасила и заклеила ее рисунки?
— A-а, так вы нашли их, — Иоланда сплюнула. — Мерзкие, непристойные, безумные художества. Все считали ее удивительной, полагали, что она само совершенство, и только мы, ее семья, знали, что она чокнутая. Мои дедушка с бабушкой знали, что она помешалась еще в юном возрасте, когда была девчонкой и начала малевать свои отвратительные картинки. Они стыдились ее. Ее художества годились только для умственно отсталых. Моя мать говорила, что она даже хотела изучать живопись, но дедушка и бабушка воспротивились этому. Они сказали ей правду. Открыли ей глаза. Объяснили, что это не искусство. Это недоразумение. Они сказали ей, чтобы она никогда и никому не смела показывать свою мазню. Мы сказали ей правду. Это был наш долг. Наша обязанность. Мы ведь не хотели причинить ей боль, правильно? Мы сделали это для ее же блага. И что мы получили взамен? Нас вышвырнули из дома, который принадлежал нашей семье. У нее даже хватило наглости заявить, что она пустит меня к себе, если я извинюсь. Но я ответила, что единственное, о чем я сожалею, — это то, что она изуродовала наш дом. Сумасшедшая старая тетка.
Перед глазами Клары снова возник образ Джейн, как она сидела в бистро и плакала. Это были слезы радости оттого, что кто-то наконец оценил ее творчество. И Клара поняла, сколько мужества понадобилось Джейн, чтобы выставить на всеобщее обозрение одну из своих работ.
— Она одурачила тебя, правда? Ты не думала, что твоя приятельница — полоумная. Ну что же, теперь ты знаешь, что нам пришлось вынести.
— А ты ведь ничегошеньки не поняла, верно? Ты ведь так и не сообразила, что отвергла и от чего отказалась? Какая же ты дура, Иоланда! Тупая несчастная дура!
Разум Клары словно оцепенел и отключился, как с ней всегда бывало во время ссор. Ее била дрожь, и она боялась, что лишится рассудка. За свой внезапный приступ великодушия она расплачивалась тем, что вынуждена была выслушивать потоки угроз и оскорблений. Странно, но в злобе Иоланда выглядела настолько непривлекательно, что Клара ощутила, как ее собственный гнев угасает.
— А почему ты наклеила именно эти обои? — спросила она, глядя прямо в перекошенное, посиневшее лицо Иоланды.
— Ага, мерзкие обои, правда? Я сочла, что будет вполне уместно спрятать одно уродство под другим. Кроме того, они дешевые.
Дверь с грохотом захлопнулась. Клара обнаружила, что до сих пор сжимает в руке конверт, и подсунула его под дверь. Готово. Последний раз, и только ради Джейн. В конце концов, противостоять Иоланде и дать ей отпор оказалось не так уж трудно. Все эти годы она безропотно сносила завуалированные, а иногда и открытые оскорбления Иоланды, а теперь вдруг обнаружила, что смогла отплатить ей той же монетой. Кларе пришла в голову мысль, а не знала ли Джейн заранее, что именно так все и случится, когда надписывала конверт. Знала о том, что именно Клара вызовется доставить его по назначению. Знала, что Иоланда отреагирует именно так, как всегда реагировала на Клару. И знала, что дает Кларе последний шанс постоять за себя.
Уходя от прекрасного, идеального, безукоризненного и погруженного в молчание дома, Клара благодарила Джейн.
Иоланда видела, как из щели под дверью появился конверт. Надорвала его и обнаружила внутри одну-единственную игральную карту. Даму червей. Ту самую, которую тетя Джейн клала по ночам на кухонный стол, когда к ней приезжала маленькая Иоланда. Тетя Джейн всегда говорила при этом, что наутро карта станет другой. Она изменится.
Она снова заглянула в конверт. Неужели там больше ничего нет? Никакого тетиного наследства? Ни чека? Ни ключа от депозитного сейфа в банке? Но конверт был пуст.
Иоланда принялась внимательно рассматривать карту, пытаясь вспомнить, та ли это, которую она видела в детстве. Была ли мантия дамы той же самой, что и раньше? На лице у нее был виден один глаз или два? Нет, решила Иоланда. Карта не была той же самой. Кто-то подменил ее. Ее опять обманули. Отправившись за ведром и тряпкой, чтобы вымыть крыльцо, на котором стояла Клара, она швырнула даму червей в огонь.
Бесполезная и никчемная вещица, и она в ней не нуждалась.
Глава двенадцатая
— Иоланда Фонтейн и ее муж Андрэ Маленфан, — объявил Бювуар, записывая их имена печатными буквами на листе бумаги. Был вторник, 8:15 утра. С момента убийства прошло почти полторы недели, и сейчас полицейские пересматривали свой список подозреваемых. Первые двое из него сомнений не вызывали.
— Кто еще?
— Питер и Клара Морроу, — сказала Николь, поднимая голову от листа бумаги, на котором машинально чертила закорючки.
— Мотив? — обратился он к ней, записывая фамилии.
— Деньги, — ответила Лакост. — У них очень мало денег. Или было раньше, во всяком случае. Теперь они богаты, разумеется, но до момента смерти мисс Нил они были практически нищими. Клара Морроу родом из небогатой семьи, так что она привыкла бережно обращаться с деньгами, а вот ее муж — совсем другое дело. Он золотой мальчик, по крови и воспитанию. Монреальский брамин. Лучшие школы, балы и вечеринки у святого Андрея. Я разговаривала с одной из его сестер в Монреале. Она была очень осмотрительна и сдержанна, как могут себя вести только такие люди, но при этом ясно дала понять, что семья не в восторге от его карьеры. Они обвиняют в этом Клару. Семья хотела, чтобы он занялся бизнесом. Они считают его паршивой овцой, во всяком случае, мать. В общем-то, хорошего в этом мало, поскольку по канадским меркам он — звезда. В прошлом году он продал картин на десять тысяч долларов, но даже с такими заработками они живут в бедности. Работы Клары стоили примерно тысячу долларов. Они живут очень скромно. Их машина требует капитального ремонта, равно как и дом. Зимой она дает уроки живописи, чтобы платить по счетам, и иногда они заключают контракты на выполнение реставрационных работ. В общем, еле-еле сводят концы с концами.
— Его мать еще жива? — поинтересовался Гамаш, пытаясь произвести в уме кое-какие подсчеты.
— Ей девяносто два года, — ответила Лакост. — Засушенная и замаринованная, но все еще дышит. Старая перечница. Я не удивлюсь, если она переживет их всех. Семейные предания гласят, что, обнаружив однажды утром рядом с собой умершего во сне супруга, она перевернулась на другой бок и захрапела как ни в чем не бывало. К чему причинять себе лишние неудобства?
— Пока что у нас есть только голословное утверждение миссис Морроу, что они ничего не знали о том, что написано в завещании, — вставил Бювуар. — Мисс Нил вполне могла рассказать им о том, что они унаследуют. N'est pas?[60]
— Если им нужны были деньги, разве не проще было обратиться к мисс Нил? Зачем было убивать ее? — задал очередной вопрос Гамаш.
— Может статься, они так и сделали, — заметил Бювуар. — А она отказала. Кроме того, они с легкостью могли заманить ее в лес. Если бы Клара или Питер позвонили ей в половине седьмого утра и попросили прийти на встречу без собаки, она бы непременно пошла. Не задавая вопросов.
Гамаш вынужден был согласиться.
— Более того, — продолжал Бювуар, войдя в раж. — Питер Морроу — опытный стрелок из лука. Он специализируется на старых деревянных классических луках. Он говорит, что стреляет только по мишеням, но кто знает? Кроме того, как вы сами убедились, тупоносый наконечник очень легко заменить на убойный, охотничий. Он мог взять его в клубе, убить ее, привести оружие в порядок и вернуть на место. И даже если бы мы нашли обрывки перьев или его отпечатки, это бы ничего не доказывало. Он постоянно пользуется этим снаряжением.
— Он был членом художественного совета, который принял работу Джейн Нил к показу, — подхватила Лакост, развивая успех. — Предположим, он приревновал ее, разглядел ее потенциал и — ну, я не знаю — съехал с катушек или что-нибудь в этом роде.
Вдруг она умолкла. Никто из них не мог представить себе, что Питер Морроу «съезжает с катушек». Но Гамаш полностью отдавал себе отчет в том, что человеческая психика, равно как и чужая душа, — сплошные потемки. Иногда люди очень странно реагировали, не понимая, что и зачем они делают. И зачастую такая реакция была связана с насилием, физическим или эмоциональным. Нельзя было сбрасывать со счетов пусть даже незначительную вероятность того, что Питер Морроу, всю жизнь стремясь достичь совершенства в своем творчестве и заслужить одобрение семьи, понял, насколько талантлива работа Джейн Нил, и не смог смириться с этим. Его захлестнули ревность и зависть. Разумеется, этого нельзя было утверждать наверняка, но такая возможность существовала.
