Примерно в те же годы Венецианов принял участие в известной акции петербургских интеллигентов: освобождении от крепостного рабства юного Тараса Шевченко. В этой операции Венецианову было поручено задобрить хозяина будущего Кобзаря, помещика Энгельгардта. Как задобрить? Конечно, написать его портрет, и, конечно, бесплатно. Крепостнику портрет понравился, и он согласился выпустить раба на волю, но — ещё две тысячи сверху. Как известно, Шевченко был успешно освобождён. Известно и то, чем он отплатил великороссам за это доброе дело: в своих самодельных стишках он всю жизнь поливал грязью Россию, русский народ, русского царя и русскую веру.
Но Венецианов пока не знал, какую дорожку выберет Тарас Григорьевич, и очень радовался своему благодеянию. На волне этой радости ему пришло в голову не ограничиваться одним Тарасом, а поездить по России, по глубинке, по деревням, поискать, нет ли где ещё таких же самородков, талант которых гибнет без должного развития. Вот бы собрать таких хотя бы десяток и открыть собственную школу! Нет, зачем школу? Академию!
Правильно: свою собственную, исконно русскую Академию! Пусть они там, в Петербурге, изучают древних греков и средневековых итальянцев, пусть перерисовывают мёртвые статуи и копируют чужие полотна. Нет, мы пойдём другим путём: мы найдём своих, русских Аполлонов, Диан и Венер, мы будем учиться не на музейных экспонатах, а на живой, русской натуре. Мы создадим свою мифологию и свой собственный канон!
Обуянный такими великими замыслами, Венецианов покупает себе деревеньку в Тульской губернии и начинает потихоньку собирать туда юные крестьянские дарования со всей России. Одновременно он много работает, пишет, рисует: назвался груздем — полезай в кузов, покажи, как может художник обходиться без древнегреческой подсказки, найди русский канон красоты и русскую манеру живописи! В своей работе художник не щадит ни себя, ни своё кровное имущество: известна история, как для того чтобы лучше изобразить гумно, Алексей Гаврилович приказал отпилить на своём собственном гумне целую стену — чтобы обзор был шире, чтобы свет правильно падал и т. д.
Много говорилось о загадках картины «Весна. На пашне». Зоркие художественные критики быстро (через 150 лет) заметили на ней ряд несообразностей: крестьянка, ведущая коней, непропорционально высока, упряжку она ведёт так легко, словно кони бумажные, одета она не как работница в поле, а как невеста на свадьбе, и тому подобное… Многие догадались: это не ошибки, — это художник нарочно так задумал… А почему? А что он имел в виду?
А это Венецианов согласно своему замыслу создавал новую русскую мифологию: здесь не просто крестьянка изображена, здесь сама Весна идёт русским полем, благословляет мужицкий труд и насыщает землю живительной силой…
Вот картина «Жнецы»: мать с сыном на минуту отвлеклись от работы и с тихой радостью рассматривают двух бабочек, доверчиво присевших на ладонь крестьянке. Усталые, обгорелые на солнце и не очень-то красивые лица героев, лёгкие летние сумерки, несжатая рожь на заднем плане, два серпа точно в скобки заключают всю композицию, придают ей, как это говорится, «знаковость», законченность иероглифа, символа. Разгадывайте сами этот символ, — он многозначен и не прямолинеен…
Нельзя сказать, что Венецианов был непризнанным художником. Нет, его любили, его ценили. Пастель «Очищение свёклы», например, была за кругленькую сумму куплена царём и помещена в Бриллиантовой комнате Зимнего дворца (представите себе: очистка свёклы в бриллиантовой комнате, — но, видимо, Александр I не нашёл тут ничего смешного: шедевр есть шедевр).
И всё-таки создателем новой русской живописи никто Алексея Гавриловича не признал… Увы… Когда, несколько лет спустя, передвижники тоже взбунтовались против Академии, они пошли совсем иной дорогой, напирая не на национальное, а на социальное, не духом народа интересуясь, но его материальным положением… И лишь к началу ХХ века в холстах Архипова, Малявина, гениального Петрова-Водкина стало проглядывать что-то венециановское…
А сам Венецианов, решивший ни много ни мало в одиночку создать целую культуру, не сумел снести этот неподъёмный труд, надорвался, заболел, стал терять интерес к работе…
И взялся за иконопись. Начал писать образа для соседних церквей. «…Как тот счастлив, — говорил он теперь, устав от своих наполеоновских замыслов, — кого не ослепляет едкий свет необузданной суетности, всегда управляемый безумной самостью…»
Писал иконы, с иконами в руках и погиб. Вёз в церковь свои новые образа, да лошадь понесла… Кучер вывалился из саней, Алексей Гаврилович пытался удержать вожжи, запутался в них, тоже упал, не смог отцепиться, — и к храму лошадь подвезла бездыханное тело.
…А жнецы, мать с сыном, смотрят на бабочек — бесконечно усталые, бесконечно счастливые: трудовой день окончен, и бабочки — нежные и светлые, точно души христианские, — подставляют крылья лучам закатного солнца.
* * *
Вот ещё один художник, имевший силы, достаточные для того, чтобы перевернуть мир — не Россию только, целый мир…
24. НАЦИЯ ПРЕД ЛИКОМ БОЖИИМ
За несколько минут до БогоявленияПодлинному богословию, в сущности, не нужны слова. Рублёвская «Троица» помогает познать Бога лучше, чем десятки учёных трактатов. Древнерусская иконопись славна не только исключительной художественной выразительностью, но и поразительным умением наглядно представлять тончайшие духовные истины, для которых и слов-то в человеческом языке не находится. Времена древних иконописцев миновали, но Бог-то никогда из русского искусства не уходил: именно Его светом горят творения наших великих мастеров, в том числе и живописцев. И первой среди таких работ нужно назвать картину Александра Андреевича Иванова «Явление Христа народу».
Странно сказать, но это великое произведение русской православной культуры до сих пор не имеет достойного православного истолкования. И в XIX, и в ХХ веках замечательное полотно рассматривали лишь как раскрашенную иллюстрацию к библейскому тексту, никому не нужную сценку из древней истории.
А подумать только: если бы кто-то взял на себя труд расшифровать поистине загадочный ивановский шедевр, написать к нему «путеводитель», — может быть, история России пошла бы иным путём! (Вот так, ни больше, ни меньше…)
Но на нет и суда нет. И мы в свою очередь не станем в несколько газетных строк ужимать толкование этой неисчерпаемой темы. Ограничимся лишь немногими словами, чтобы хоть слегка приблизить читателя к этой вершине в высочайшей горной цепи русского духа.
Во-первых, фигура Христа. От синего неба, от синих гор в синем хитоне идёт Спаситель к Иордану. Всего несколько минут отделяет нас от того момента, когда прозвучит глас с Небес, глаголющий: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф. 3:17), когда Дух Святой в виде голубином сойдёт на Этого Неизвестного… Вот объясните мне, как, каким образом Иванов сумел изобразить предчувствие, предвосхищение, это ожидание Богоявления? Крошечная фигурка, не сразу даже заметная за иорданской толпой, почти не прорисованная, без нимба, без сонма служащих ангелов… Да что там — почти без лица! Это тот, кто «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Мф. 12:20). Но какое дивное величие, какая тайна, какое указание на нечто высшее, на нечто непостижимое!..
Далее: фигура Предтечи, вся — аскетизм, вся — величие… Мудрое, одухотворённое лицо, благородный жест, любовь к людям, благоговение перед Идущим… А всё-таки перед едва различимым Христом величие Иоанна как-то бледнеет, стирается, отступает в тень. Это понятно. С одной стороны, «из рождённых женами нет ни одного пророка больше Иоанна Крестителя» (Лк. 7:28), — а с другой:«Я недостоин развязать ремень у обуви Его». (Ин. 1:27) — Александр Иванов очень тонко показал эту грань между Предтечей и Предвозвещённым…
Иоанн только что произнёс слова: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Ин. 1:29). Вдумайтесь. Отныне всё названо своими именами. Креститель — не кликуша, не безродный проходимец. Все собравшиеся знают его как сына знаменитого священника Захарии, все знают его святую жизнь, все признают его пророческий дар (а иначе бы не приходили к нему креститься такими толпами). Многие слышали о чудесном рождении Иоанна, многие слышали о Звезде волхвов и о том, что Спаситель уже явился в мир. Итак, великий, почитаемый во всей стране пророк объявляет: «Вот Агнец Божий!» В от Он! Свершилось! Мессия явлен Израилю!
Что же собравшиеся?
…Между прочим, Иванов назвал свою картину «Явление Христа евреям». Есть особый резон в таком варианте названия. Ивановское полотно — коллективный портрет целой нации, причём нации, пришедшей к главному моменту в своей истории. Богоизбранный народ принимает Избравшего. И как же принимает?
