— Стало быть, мы отдадим им демона, — сказал лорд Арамери. — Причем именно того, который ответствен за гибель их родичей. Это их удовлетворит, а ты, эру Шот, останешься нам.
Я чуть приподнялась, дрожа всем телом:
— Я… Что-то я не пойму…
Хотя, боги мне свидетели, я все понимала.
Лорд Арамери поднялся на ноги — темный силуэт на фоне бледного сияния комнаты. Пока он спускался по ступеням тронного возвышения, я успела разглядеть, что это худощавый мужчина, по-амнийски весьма рослый. Он был облачен в длинный тяжелый плащ. Плащ тянулся за ним, на спину спадали волнистые волосы, сколотые на макушке.
— Если есть хотя бы один урок, который преподало нам прошлое, так это то, что мы, смертные, существуем в самом низу короткой и безжалостной иерархии, — проговорил он все тем же сердечным, почти доброжелательным голосом. — Над нами богорожденные, а над ними — старшие боги. И они не любят нас, эру Шот.
— И не без причины, — проворчал Хадо.
Лорд Арамери покосился в его сторону и, к моему некоторому удивлению, ничуть не разгневался.
— Верно, не без причины. Тем не менее крайне неразумно с нашей стороны было бы пренебрегать всеми возможными способами самозащиты. — Он сделал жест в сторону, по-моему указывая на окно и видневшееся за ним черное солнце. — Искусство писцов родилось как раз из такого усилия, предпринятого моими предками когда-то давным-давно; правда, с тех пор выяснилось, что человечеству от него очень мало проку в случае противостояния с богами. А вот ты показала себя куда более действенным оружием…
— Значит, ты хочешь использовать меня, как использовали новозоры, — дрожащим голосом выговорила я. — Хочешь, чтобы я для тебя убивала богов…
— Только если они вынудят нас, — ответил Арамери.
А потом, к моей полной растерянности… опустился на колени передо мной.
— Я не собираюсь обращать тебя в рабство, — продолжал он участливо и негромко. — Этот период нашей истории миновал и не вернется. Мы будем платить тебе, как платим нашим писцам и воинам, сражающимся за нас. Мы обеспечим тебе кров и защиту. А взамен попросим лишь толику твоей крови — и еще чтобы ты позволила нашим писцам нанести метку на твое тело. Что касается этой метки, я не буду тебе лгать, эру Шот: это своего рода привязь. Через нее мы будем знать, где и когда твоя кровь была пролита в достаточном количестве, чтобы представлять угрозу. Мы будем знать, где ты находишься, — на случай нового похищения или попытки побега. А еще с помощью этой метки мы сможем убить тебя, если придется, — быстро, безболезненно и бесповоротно, причем невзирая ни на какое расстояние. В этом случае твое тело сразу обратится в золу, чтобы никто другой не смог воспользоваться его… своеобычными свойствами. — Он вздохнул, его голос был полон сострадания. — Итак, рабством это не будет, но и полной свободой такую жизнь не назовешь. Выбор за тобой…
Как же я устала. Жутко устала от всего этого.
— Выбор?.. — спросила я с горечью, и голос прозвучал глухо. — Жизнь на поводке либо смерть? Такой выбор ты мне предлагаешь?..
— Уже то, что я его тебе предлагаю, эру Шот, есть великодушие. — Он положил руку мне на плечо. Наверное, хотел подбодрить. — Я ведь легко мог бы принудить тебя поступить так, как мне будет угодно.
У меня чесался язык сказать: «Ну прямо как новозоры!» — но в этом не было нужды. Он прекрасно знал, какого рода сделку мне предлагает. Арамери все равно получали то, чего хотели. Если я выберу смерть, они сцедят из моего тела всю кровь до последней капли и сохранят ее на случай будущей нужды. А если нет… Я чуть не рассмеялась, сообразив, что это означало. Они наверняка захотят, чтобы у меня были дети. Чего доброго, семья Шот станет своего рода тенью Арамери. Привилегии, всяческая защита… и несмываемые метки нашей особости. Вот только нормальной жизни у нас никогда больше не будет.
Я открыла рот, намереваясь сказать ему «нет». Сказать, что не приемлю такого существования, какое он мне предлагает. Но в последний момент вспомнила, что уже пообещала свою жизнь кое-кому другому.
И я решила, что так будет даже лучше. По крайней мере, Солнышку я смогу поставить условия, на которых согласна умереть.
Я точно издалека услышала собственный голос:
— Я… я прошу дать мне немного времени на размышление…
— Ну конечно, — сказал лорд Арамери, выпустил мое плечо и поднялся. — Еще сутки ты проведешь здесь как гостья, но завтра поутру я буду ждать от тебя ответа.
Еще сутки!.. Более чем достаточно.
— Благодарю, — сказала я.
Голос эхом отдался в ушах, и только в сердце было пусто и холодно. Я ничего не чувствовала.
Лорд отвернулся от нас, давая понять: аудиенция окончена. Хадо встал, жестом велев мне сделать то же, и мы вышли так же, как и вошли, — в молчании.
* * *
— Я хотела бы увидеться с Солнышком, — сказала я, когда мы вернулись в мою комнату.
Итак, я попала из одной камеры в другую, разве что покрасивее. И еще, во дворце, называвшемся Небо, окна вряд ли разбивались так же легко… А впрочем, какая разница? Пытаться выпрыгнуть еще и отсюда мне не понадобится…
Хадо, стоявший возле этого самого окна, кивнул:
— Я посмотрю, удастся ли отыскать его.
— Погоди, вы разве не держите его где-нибудь тут под замком?..
— Нет. Лорд Арамери лично распорядился, чтобы ему была предоставлена свобода перемещения по всему Небу. Так обстоит дело с тех пор, как его изначально сделали смертным — десять лет назад.
Я сидела за столом, передо мной была выставлена еда, но я к ней так и не прикоснулась.
— Он стал смертным… здесь?
— Да, здесь. Здесь все и произошло — рождение Сумеречной госпожи, освобождение Ночного хозяина и поражение Итемпаса. Все за одно утро.
«И еще гибель моего отца», — добавила я мысленно.
— Тогда Госпожа и Ночной хозяин оставили его здесь. — Хадо передернул плечами. — Впоследствии Теврил предоставил ему все мыслимое гостеприимство. Полагаю, кое-кто из числа Арамери надеялся, что он возглавит семейство и поведет его к новым вершинам славы… А он вместо этого ничего не делал и молчал. Засел в комнате и не двигался целых шесть месяцев. Говорят, раз или два скончался от жажды, прежде чем понял, что никуда не денешься — отныне придется и есть, и пить… А потом он в один прекрасный день просто встал и вышел вон, не предупредив и не попрощавшись. Теврил распорядился найти его, но ни у кого не получилось.
«Потому что он отправился в Деревню Предков», — мысленно добавила я. Какому Арамери в здравом уме пришло бы в голову искать там своего бога?
— Откуда тебе об этом известно? — нахмурилась я. — У тебя нет метки Арамери!
— Пока нет.
Мне показалось, что Хадо улыбался.
— Скоро получу. Это часть моего договора с Теврилом: если я хорошо себя покажу, меня примут в семью и возведут в ранг чистокровного. По-моему, справедливая награда за устранение угрозы богам.
— Примут в семью… — невольно повторила я. Я ведь и не подозревала, что такое вообще возможно. — Но… ну… Ты, по-моему, этих людей не очень-то и любишь.
На сей раз он весело хмыкнул, и у меня вновь возникло странное чувство, что этот человек был не по годам умудрен. А еще — было в нем что-то странное… темное.
— Когда-то, — проговорил он, — здесь содержали пленного бога. Это был жуткий, прекрасный и яростный бог. По ночам он бродил в белостенных залах, нагоняя ужас на обитателей Неба. От рассвета до заката бог погружался в сон, и тогда телу — живой смертной плоти, в которую он был заточен, — приходилось жить самому по себе…
Я тихо ахнула, поняв, в чем дело, но не в силах поверить. Пленным богом, о котором он говорил, был, конечно же, Ночной хозяин. Но тело, которое день-деньской гуляло само по себе, это… это…
Хадо, стоявший у окна, сложил руки на груди. Я легко разглядела это даже на фоне оконной темноты, ибо он был еще темней.
— Та еще была жизнь, доложу тебе, — проговорил он. — Люди, отчаянно боявшиеся бога, могли не опасаться человека. Они живо сообразили, что над мужчиной можно творить все то, чего никогда не потерпело бы божество… Так он и жил — короткими перебежками. Рождался каждое утро, а вечером умирал. И он ненавидел каждое мгновение этой так называемой жизни. А длилось это… Две. Тысячи. Лет.
Он покосился на меня. Я слушала с открытым ртом.
— А потом в один прекрасный день мужчина получил свободу. — Хадо раскинул руки. — Всю первую ночь своего нового существования он смотрел на звезды и плакал. Но уже на следующее утро он кое-что понял. Он понял, что наконец-то сможет умереть. Веками он об этом мечтал, а теперь… теперь ему не хотелось. Наконец-то ему досталась полная жизнь, целая жизнь в его единоличном распоряжении. Можно мечтать и исполнять эти мечты. И было бы… очень неправильно… растратить все это попусту. Или вообще отказаться.
