— Дать тебе антибиотик? — спросила она.
Я сказала, что нет необходимости. Рана не опасная и уже почти зажила.
Мэтью посадили под домашний арест. Его обнаружили в музейной кладовке, спящим под обрывками страшно дорогостоящего образца — шкуры помеси льва и тигра, из которой мистеру Жабрико заказали чучело для выставки редких гибридов всего мира. Мама Мэтью официально принесла извинения попечительскому совету музея и, сгорая со стыда, попыталась уволиться, но ее уговорили вернуться при условии, что Мэтью больше никогда в жизни не переступит порога музея.
Я пока не решила, что ему сказать. Мне кажется, он все равно мой самый близкий друг. Вполне может быть…
Шрам на моей руке — очень узкий, почти незаметный. Не шире волоска. Три завитушки от плеча до локтя. Иногда, если день тихий и жаркий, я выхожу одна на улицу и рассматриваю шрам в солнечных лучах.
А иногда я пою.
Труба — если она всего одна — звучит нежно: надо только найти правильную мелодию. То же самое с чудовищами — если тебе повезет.
Энтони Бучер
Настоящий вервольф
Пер. М. Тогобецкой
Еще один рассказ про вервольфов в этой книге. Если я и люблю вервольфов (а я их люблю), то это потому, что я прочитал этот рассказ, в котором были профессор, волшебник, нацистские шпионы и голливудские актрисы, в том возрасте, когда такие вещи оставляют глубокое впечатление. Это очень глупая история, написанная очень хорошим писателем и редактором Энтони Бучер.
Профессор Вольф Вулф, страдая от безответной любви, топит свои печали в стакане, сидя в баре, где встречает волшебника. И тот ни с того ни с сего сообщает, что Вольф на самом деле никакой не профессор, а вовсе даже… вервольф. Детективы, шпионы, умные секретарши…
Стоит ли упоминать, что все страшно запутывается и ни один план не срабатыает?
* * *
Профессор бросил еще один взгляд на записку, которую держал в руке, — там было всего три слова:
Не будь идиотом!
И подпись — «Глория».
Вольф Вулф скомкал желтый листок и швырнул бумажный шарик в окно, под весеннее солнце университетского двора. А потом выругался на свободном средневерхненемецком.
Эмили посмотрела на него поверх печатной машинки — она как раз работала над перепечаткой бюджета библиотеки кафедры:
— Боюсь, я не совсем поняла вас, профессор Вулф. Я не слишком сильна в верхненемецком.
— Это была импровизация, — ответил Вулф, яростно перелистывая журнал «Английская и немецкая филология».
Эмили встала из-за машинки:
— Что-то случилось? Комитет отверг вашу монографию по Хагеру?
— Этот монументальный вклад в копилку человеческих познаний? О нет, тут другое. Пустяки. Не стоит и говорить.
— Но вы так расстроены…
— Всеобщая мамочка, — фыркнул Вулф. — Как у вас получается держать всю кафедру в своих руках? Вы же в курсе всех дел! Оставьте меня.
Маленькое темное лицо Эмили зажглось пламенем праведного гнева, на нем и следа не осталось от недавнего сочувствия и симпатии.
— Не говорите со мной так, мистер Вулф. Я просто пытаюсь вам помочь. И вовсе не всю кафедру, а…
Профессор Вулф взял чернильницу, посмотрел на телеграмму и журнал, а потом со стуком опустил пузырек с чернилами на стол.
— Не надо. Есть куда более эффективные способы справиться с печалями. Скорбь неплохо тонет — ее гораздо проще утопить, чем разделить на части. Попросите Гербрета подменить меня в два часа, хорошо?
— Куда вы собираетесь?
— Я собираюсь спуститься в ад. С остановками на каждом уровне. Счастливо оставаться.
— Подождите! Может, я все-таки смогу вам чем-то помочь? Помните, как декан набросился на вас, когда вы угощали студентов спиртным? Возможно, я смогу…
Вулф остановился в дверном проходе и выразительно выставил вперед указательный палец, который был такой же длины, как средний.
— Мадам, с точки зрения академической работы вы незаменимы. Но сейчас эта кафедра может катиться ко всем чертям — хотя и там тоже, без сомнения, продолжит нуждаться в ваших бесценных услугах.
— Неужели вы не понимаете, — голос Эмили дрожал. — Нет, конечно, нет. Ничего вы не понимаете. Вы просто грубый, бесчувственный мужлан… нет, даже не мужлан. Вы просто профессор Вулф. Вы Вуф-Вуф.
Вулф смотрел на нее изумленно:
— Я — кто?
— Тяф-Тяф! Вольф Вулф — Тяф-Тяф. Все ваши студенты, все называют вас так! Но вы не замечаете такие вещи. Потому что вы — Тяф-Тяф!
— Это, — сказал Вольф Вулф, — последняя капля. Мое сердце разбито, мой мир рассыпался на части. Мало того что мне сейчас придется шагать целую милю, чтобы дойти от кампуса до бара, оказывается, этого недостаточно! Оказывается, я теперь еще и Тяф-Тяф. Что ж… Прощайте!
Он резко развернулся и с размаху вошел прямо в дверной косяк.
Послышался довольно громкий звук — это в одинаковой степени походило и на приветствие «Вулф!», и на сочувственное «Ууф!».
Вулф попятился обратно в комнату и обнаружил перед собой профессора Фиринга — брюшко, пенсне, трость и так далее. Пожилой профессор доковылял до его стола, плюхнулся на стул и стал отдуваться.
— Мальчик мой, — покачал он головой, — какая импульсивность!
— Прошу прощения, Оскар.
— Ах, молодость… — Профессор Фиринг пошарил в карманах в поисках носового платка и, не обнаружив его, начал полировать пенсне своим задрипанным, с бахромой по краям, галстуком. — Куда вы так спешите? И почему Эмили плачет?
— Эмили плачет?!
— Ну вот… сами видите… — безнадежно произнесла Эмили и буркнула в свой влажный носовой платок: — Тяф-Тяф.
— А почему журналы «Английская и германская филология» летают над моей головой, когда я гуляю по университетскому двору? Или вам в руки попал телепортатор?
— Прошу прощения, — отрывисто повторил Вулф. — Приступ раздражения. Я… просто я не смог выдержать эту смехотворную аргументацию Глока. Прощайте.
— Секунду. — Профессор Фиринг выудил из одного из бесчисленных карманов сильно мятый листок желтой бумаги. — Я полагаю, это ваше?
Вулф выхватил его и быстро превратил в конфетти.
Фиринг хихикнул:
— Ах… А ведь я помню, как Глория была здесь студенткой! Я думал о ней вот буквально накануне — когда увидел ее в «Лунной мелодии». Как она расстроила всю кафедру своим уходом! О небеса, будь я помоложе…
— Я ухожу. Вы позаботитесь о Гербрете, Эмили?
Эмили хлюпнула носом и кивнула.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
