— Отпусти ее! — закричал Ластик.
Напряженно оскалив зубы, Шарафудин пятился к двери. Соломка билась, лягалась, но что она могла сделать против сильного мужчины? Только мешала как следует прицелиться.
— Не дергайся ты!
Она поняла. Послушно затихла, да еще вся сжалась, так что кошачья физиономия Ондрейки открылась. Теперь можно бы и пальнуть, однако Шарафудин оказался проворней: швырнул боярышню в противника, а сам выскользнул за дверь.
Из коридора сразу же раздалось:
— Караул! Сюда! Все сюда!
Соломка и Ластик застыли, обнявшись. Так уж вышло — иначе оба не устояли бы на ногах.
— Ох, что страху-то натерпелась, — всхлипнула боярышня и прижалась к нему еще сильней.
— Засов! — воскликнул он, высвобождаясь. Кинулся к двери. Пистоль положил на лавку, унибук сунул за пазуху, решив не расставаться с драгоценной книгой ни на миг, в ней теперь была единственная надежда на спасение. Нужно дождаться, пока остынет Камень, потом каким-то образом выбраться с подворья Шуйских и найти подходящую хронодыру.
Навалились вдвоем, задвинули тугой засов. И вовремя — снаружи уже грохотали шаги, звенела сталь и гудели голоса, громче прочих Ондрейкин:
— Там воренок, самозванцев брат! Боярышню в полон взял! А ну разом — пали через дверь!
— Негоже, — ответили ему. — В Соломонью Власьевну бы не попасть.
В дверь ударили чем-то тяжелым. Потом еще и еще, но створки были крепкие, дубовые.
Ластик оглянулся на Яблоко — как оно там, всё еще дымится? Не успел рассмотреть, потому что с другой стороны, где пристенная лавка, раздалось шипение:
— Прочь с дороги!
Доктор Келли! Пока Ластик и Соломка возились с засовом, барон подкрался к скамье и подобрал пистоль. Теперь черная дырка дула смотрела князь-ангелу прямо в грудь.
— Отойди от двери! — Ахимик лихорадочно облизывал губы. — Ты проиграл. Судьба на моей стороне. Я доведу опыт до конца!
— Пулями засов сшибай! — закричал с той стороны Ондрейка. — Цель в середку!
Барон повысил голос:
— Не надо! Я сейчас открою!
Еще секунда промедления, и будет поздно, понял Ластик.
Взвизгнув и зажмурившись, он кинулся на доктора — авось не успеет спустить курок или промажет. Все одно пропадать.
Но Келли успел.
И не промазал.
Тяжелым ударом, пришедшимся точно в середину груди, Ластика опрокинуло навзничь.
Он сам не понял, отчего перед глазами у него вдруг оказался сводчатый потолок. Все вокруг плыло и качалось, подернутое туманом.
Это не туман, а пороховой дым, подумал он. Я застрелен. Я умираю.
В тот же миг с криком «Миленький! Родненький! Не помирай!» к нему бросилась Соломка. Упала на колени, приподняла ему голову.
Ластик не мог говорить, не мог дышать — грудную клетку будто парализовало. Но всё видел, всё слышал.
Видел, как алхимик всей тушей наваливается на засов, чтоб его отодвинуть.
Слышал, как снаружи грянул залп.
Пронзенная пулями дверь затрещала, Келли ахнул. Упал. Попытался привстать. Не смог.
— Куда тебя, куда? — бормотала Соломка, ощупывая Ластику грудь.
— Сюда, — показал он.
Оказывается, говорить он уже мог. И вдох тоже получился, хоть и судорожный.
Дотронувшись до раны, ждал, что пальцы окунутся в кровь, но грудь оказалась странно твердой и ровной.
Унибук! Пуля попала в спрятанный за пазуху унибук!
Ластик рывком сел, вытащил компьютер.
Прямо посередине переплета, между словами «Элементарная» и «геометрiя» образовалась глубокая вмятина. В ней, окруженная трещинками, засела здоровенная свинцовая блямба. Увы, и противоударность имеет свои пределы. На выстрел в упор компьютер профессора Ван Дорна рассчитан явно не был.
— Чудо! Уберег Господь Своего ангела! — прошептала Соломка, уставившись на книгу расширенными глазами.
— Уберег-то уберег, да надолго ли…
Попробовал раскрыть унибук — не получилось.
Чудесное устройство вышло из строя. Теперь не будет ни справок, ни ответов на вопросы, а самое ужасное — больше нет хроноскопа.
Но убиваться по этому поводу времени не было.
Дверь сотрясалась от выстрелов. Засов уже пробило в двух местах, он держался, что называется, на честном слове. Еще пара попаданий, и конец.
— Принц, принц… — захрипел доктор Келли, шаря руками по окровавленному камзолу. — Помоги мне…
Ластик отбросил бесполезный унибук, подошел к алхимику, двигаясь вдоль стены, чтобы не зацепило выстрелом.
— Мне больно. Мне страшно, — жалобно сказал барон. Вдруг его глаза выпучились, на лице отразилось крайнее изумление. — Тайна… бытия? — пролепетал умирающий. — Это и есть Тайна?!
И умолк. Голова бессильно свесилась набок.
Раздумывать над тем, что такое узрел или понял алхимик в последнее мгновение своей жизни, было некогда.
Во что бы то ни стало подобрать Камень! Даже если обожжешь руку до волдырей!
Ластик подбежал к мерцающему кровавыми отсветами Яблоку. Выковырял его из досок брошенным Ондрейкиным кинжалом. Натянул на кисть рукав кафтана, схватил алмаз и опустил в карман.
Есть!
Что задымился рукав, наплевать. Главное, Камень возвращен.
Но торжество было недолгим.
Ляжку обдало жаром. Раздался глухой стук — и Райское Яблоко покатилось по полу. Оно прожгло карман насквозь!
Ластик стонал от отчаяния, хлопая себя ладонью по тлеющей одежде.
Нет, не унести! Никак!
Дверь дрогнула, покосилась. Засов еще держался, но пулей перешибло одну из петель.
— А ну, навались! Гурьбой! — заорал Шарафудин.
Сейчас ворвутся! И Камень попадет в руки царя Василия. Он знает, что это за штука. Станет искать другого чернокнижника, чтоб добыл ему «всё золото мира»…
И тогда Ластик обошелся с Райским Яблоком непочтительно. Взмахнул ногой и зафутболил его в самый дальний угол, под лавку.
Отрывисто бросил Соломке:
— После забери. Спрячь получше. Чтоб к злому человеку не попал!
«Я, может, за ним еще вернусь», — хотел прибавить он и не прибавил, потому что не надеялся на это.
В несколько прыжков достиг окна. Из разбитого стекла тянуло ночным холодом. Внизу, во дворе заходились лаем сторожевые псы.
— Стой! — вцепилась ему в рукав Соломка. — Выпрыгнешь — все одно догонят. Со двора не выпустят! Оставайся тут, со мной! Я тебя убить не дам! Слуги меня послушают!
— Только не Шарафудин, — буркнул Ластик, толкая раму.
Уф, насилу подалась.
— Не бойся, — сказал он, уже забравшись на подоконницу с ногами. — Они меня не возьмут. Спасибо тебе. Прощай.
И в этот миг она так на него посмотрела, что Ластик замер. Больше не слышал ни криков, ни выстрелов, ни лая — только ее тихий голос.
— Значит, прощай, — сказала княжна и погладила Ластика по лицу. — Недолго на земле-то побыл, годик всего. Я ничего, не ропщу. Уж так мне повезло, так повезло. Какой из дев выпадало этакое счастье — целый год ангела любить?
Выходит, она его любила? По самому настоящему?
Ластик открыл рот, а проговорить ничего не смог.
Да тут еще дверь, будь она неладна, слетела-таки с последней петли.
В комнату ворвался звериный, враждебный мир, ощетиненный клинками и копьями. Впереди всех, передвигаясь огромными скачками, несся Ондрейка: пасть ощерена, изо рта брызги слюны:
— Держи воренка!
Оттолкнулся Ластик от рамы, прыгнул вниз.
Ударом о землю отшибло ступни — все-таки второй этаж. Но мешкать было невозможно, и беглец, прихрамывая, понесся вглубь подворья.
Оглянулся через плечо. Из окна темным комом вывалилась человеческая фигура, с кошачьей ловкостью приземлилась. Кинулась догонять.
Ондрейка двигался гораздо быстрее. Если б далеко бежать, непременно настиг бы.
Но маршрут у Ластика был короткий.
Вон она, домовая церковь, возле которой унибук нашел хронодыру А вон приземистый квадрат колодезного сруба.
Уже вскочив на стенку колодца, Ластик на секунду замешкался.
Какое там было мая — двадцатое?
Ой, мамочка, что за штука такая — день без года?
Но, как говорится, не до жиру — быть бы живу. Привередничать не приходилось.
Словно в подтверждение этого факта, в деревянный ворот колодца с треском вонзился кинжал с змеиной рукоятью, пригвоздив ворот кафтана.
— Попался, бесеныш! — хохотнул подбежавший Ондрейка и уж тянул руку, чтоб схватить беглеца за порточину.
Ластик дернул рукой, зажмурился и с отчаянным воплем, как головой в омут, ухнул в неизвестность.
Завтра
Летающий пылесос
Отплевываясь, он вынырнул из холодной воды. В колодце было совсем темно. Наверху не светила луна, никто не свешивался через край, не обзывал «бесенышем». Значит, удалось-таки сбежать! Это радовало. Радовало и то, что было неглубоко — едва по пояс. Просто чудо, что не расшибся, когда падал.
