Под ногами взвихрилась пыль, завилась столбом, понеслась к небу. А сора не было — ни бумажек, ни листьев.
Отросшие волосы на голове у Ластика тоже поднялись кверху. Очень возможно — от ужаса.
И тут из-за башенок Исторического музея выплыл странный летательный аппарат, похожий на огромный пылесос. От него-то жужжание и исходило — теперь это стало ясно.
Остолбенев, Ластик смотрел на чудо-пылесос. А тот долетел до центра площади и завис прямо над головой.
Инопланетяне! — прошибло Ластика. Это они всех забрали! Сейчас и его утащат!
Похоже, догадка была верной.
Ветер вдруг стих. От пылесоса вниз протянулся голубоватый луч и окутал Ластика мерцающим сиянием. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и затрепетал — рука просвечивала насквозь, так что было видно все кости.
Опустил глаза — сквозь одежду, сделавшуюся прозрачной, просматривался контур ребер, позвоночника.
И стало Ластику так страшно, что он сел на брусчатку, зажал руками уши и зажмурился, чтоб больше ничего не слышать и не видеть.
Но всё равно услышал. Вялый, задумчивый голос сказал… Нет, не сказал — словно прозвучал внутри самого Ластика:
— Ка-ак неверояятно интереесно. Живой ребенок.
Майский дождик
Голубоватый свет погас. Аппарат опустился на брусчатку и мягко закачался на упругих колесиках.
Не убежать ли? — пронеслось в голове у Ластика. Но куда? В пустой ГУМ?
Лучше уж узнать, что всё это означает.
Из брюха летающей тарелки (вернее, летающего пылесоса) вниз опустилась прозрачная кабинка, в которой сидел — нет, не инопланетянин с какими-нибудь там присосками на голове, а обыкновенный человек. И если судить по виду, совсем нестрашный: мягкое, чуть одутловатое лицо в мелких морщинках, желтовато-седоватые волосы до плеч, пухлые руки мирно сложены на груди. Одет человек был в просторный балахон. В общем, мужчина или женщина — непонятно.
— Я удивлено. Я ужа-асно удивлено, — услышал Ластик, хотя тонкие, бесцветные губы не шевельнулись. Оно (раз уж существо само говорило про себя в среднем роде, так и будем его называть) рассматривало «живого ребенка» своими чуть раскосыми полусонными глазами и вроде бы молчало, но вот голос зазвучал вновь. — Откуда ты взялся, мальчик?
Что было на это сказать? Коротко не объяснишь. А сейчас хотелось не объяснять — задавать вопросы самому. И вместо ответа Ластик спросил сам, хоть и знал, что это очень невежливо:
— Куда все подевались? И какой сейчас год?
— Поня-ятно. — Существо слегка покивало. — Ты говоришь губами и языком. Спрашиваешь про год. Значит, ты из прошлого. Хронодыра, да?
Ну конечно! Конечно! Я попал в будущее! — наконец дошло до Ластика.
— Так вы человек из будущего?! — ахнул он.
— Для тебя — да. Ты из какого года?
— Из 7113-го, то есть из 1914-го, то есть из две тыщи… — запутался Ластик и, чтобы не углубляться, поскорей снова спросил. — Где я? Это Москва или не Москва?
— Это Стеклянная Зона номер 284. Когда-то она называлась Москвой.
— Стеклянная? — упавшим голосом повторил Ластик. — В каком смысле?
— Она окружена защитным стеклянным колпаком. Для лучшей сохранности от биоэлемента и грязи. СЗ-284 — это памятник Эпохи КВД.
— Какой-какой эпохи?
— Эпохи, Когда Время Двигалось.
Ластик захлопал глазами.
— А теперь оно что, не двигается?
— А теперь не двигается. Теперь всегда двадцатое мая. Рассчитано, что в Северном полушарии в этот день самая лучшая погода. А в Южном полушарии теперь всегда двадцатое ноября.
Понять это было невозможно, поэтому Ластик не стал и пытаться.
— Скажите, пожалуйста, как вы со мной разговариваете?
— При помощи адресации мысли. Это гораздо удобнее, чем язычно-губно-зубным способом.
— Значит, я могу молчать? — сказал Ластик, а вторую половину вопроса проговаривать не стал — произнес ее мысленно. — Вы меня и так поймете?
— Конечно.
Так разговаривать, наверное, было удобнее, но без движения губ, без жестов беседа выглядела как-то дико.
— Можно я лучше буду говорить вслух? Я — Эраст. А вы?
— Магдаитиро Ямададженкинс.
— Очень приятно, — пробормотал Ластик, потрясенный таким именем.
— Кака-ая сенсация, — уныло протянуло существо. — Ребенок из хронодыры. Такого не было с тех пор, как в СЗ-72 забралась крыса из 1794 года.
Ластик так и не понял, что это было: мысли про себя или реплика, адресованная собеседнику.
— Садись в аппарат. — Белые пальцы потыкали в пульт. — Только сначала я проверю тебя на биоопасность, нейроагрессивность и радиоактивность.
Магдаитиро прилепило к стеклу кабины какой-то датчик, по дисплею побежали непонятные значки.
— Интере-есно. Четыре блохи в волосяном покрове. В двенадцатиперстной кишке латентные бациллы брюшного тифа. В правом легком намечающаяся раковая опухоль, минус восьмая стадия…
У сраженного таким диагнозом Ластика пересохло во рту. Ну, блохи — это спасибо семнадцатому веку, то-то он там без конца чесался. Но тиф, но раковая опухоль?!
А сонный голос всё бормотал:
— … Негативное излучение от правой лобной доли. Пневмотетралапс. Герпес. Вирусные инфекции — три, нет, четыре. Настоящий ходячий музей антикварных болезней. Жаль, но придется истребить.
Прежде чем носитель ужасных недугов успел испугаться, из кабины засочилось мерцающее сияние, окутало Ластика с головы до ног — по телу пробежала дрожь, на лбу выступили капли пота, но уже через секунду всё закончилось.
Стекло кабины уехало вверх.
— Теперь ты не представляешь опасности, мальчик из хронодыры. Можешь садиться.
— И у меня не будет тифа, рака и этого, как его, пневмо…? — встревоженно спросил Ластик.
— Ты совершенно здоров и никогда больше не заболеешь. У тебя теперь стопроцентная иммунная защита. А что это за грубая хромкобальтовая конструкция у тебя во рту? Неужели настоящие брэкеты?
Во взгляде существа мелькнула искра вялого любопытства. Ластик кивнул.
— Кака-ая прелесть. Музейная вещь, настоящий антиквариат. Можешь мне их подарить?
— Я бы с удовольствием, но мне нужно выпрямить зубы…
— Пустяки.
К лицу Ластика протянулся яркий луч, зубам на секунду стало щекотно, а потом металлические замочки и дужка, тихонько звякнув, сами собой выскользнули изо рта и перепорхнули на ладонь к Магдаитиро.
Ластик провел пальцем по зубам и ахнул — они стали идеально ровными.
— Спасибо за ценный экспонат. Теперь садись.
Человек из будущего подвинулся на сиденье. Усевшись, Ластик с любопытством завертел головой.
— А что это за машина?
— Пылесос. Я регулярно чищу зону от пыли. Мне нравится за ней ухаживать.
Кабина плавно въехала в чрево летательного аппарата. Оказалось, что его днище, снаружи казавшееся непроницаемым, совершенно прозрачно.
Движения Ластик не почувствовал — просто мостовая вдруг начала отдаляться, и десять секунд спустя Красная площадь осталась далеко внизу, а еще через полминуты под ногами развернулся весь огромный город, перерезанный надвое синей полосой реки.
Сверху Москва казалась живой и дышащей — такой, какой ее помнил Ластик. Он смотрел на блестящие под солнцем крыши, на шпили высоток, на переплетение магистралей, и по лицу сами собой текли слезы. Ах, какой это был красивый город! Был…
Снова началось жужжание, и к пылесосу потянулись искрящиеся пыльные смерчи, исчезая в торчащем из кормы раструбе.
— Ну вот, — сообщило Магдаитиро, — подмели, а теперь сполоснем майским дождиком из дезинфицирующего раствора. Ты любишь радугу?
Шмыгнув носом, Ластик кивнул.
— Я тоже.
Из безоблачного неба на Москву забрызгал веселый, обильный дождь. Крыши засияли еще пуще, река, наоборот, потускнела, а справа одна над другой встали три радуги.
— Я мастер устраивать радуги, — похвасталось существо. — Две у меня получаются всегда, но три — это редкость. Включу-ка трансляцию, чтобы все, кто хочет, могли полюбоваться.
— Так вы тут не один, то есть не одно? — встрепенулся Ластик. — Есть и другие люди?
— Конечно, есть. Наши, — добавил человек из будущего, как будто это слово имело какой-то особенный смысл.
Наши
— Пожалуй, доста-аточно. — Магдаитиро нажало кнопочку и дождь прекратился, но радуги все еще висели над стерильно чистым городом. — Летим домой, а то я пропущу время завтрака и опоздаю к началу сериала. И потом, нужно сообщить про тебя нашим. Представляю, что начнется. Наши будут о-очень возбуждены. Многие, очень многие захотят на тебя посмотреть. Человек двадцать, а то и больше. Давно у нас не было такого потряса-ающего события.
