Ослы-избиратели
Перевод Ю. Тынянова
{198}
Свобода наскучила в данный момент;Республика четвероногихЖелает, чтобы один регентВ ней правил вместо многих.
Звериные роды собрались,Листки бюллетеней писались;Партийные споры начались,Интриги завязались.
Стояли Старо-Ослы во главеОслиного Комитета;Носили кокарды на головеЧерно-красного, с золотом, цвета.
Выла еще партия жеребцов,Но та голосов не имела;Боялась свирепых Старо-Ослов,Кричавших то и дело.
Когда ж кандидатом коня провелПо спискам один избиратель,Прервал его серый Старо-ОселИ крикнул ему; «Ты предатель!
Предатель ты! И крови ослаНи капли в тебе не струится;Ты не осел! Тебя родилаФранцузская кобылица.
От зебры род, должно быть, твой,Ты весь в полоску, как зебра,И голоса тембр у тебя носовой,Как голос еврея, негра.
А если ты и осел, то все жОсел от разума, хитрый,Ты глуби ослиной души не поймешь,Ее мистической цитры.
Но я, я всею душой вошелВ сладчайший этот голос,Я есмь осел, мой хвост — осел,Осел мой каждый волос;
Я не из римлян, не славянин,Я из ослов немецких,Я мыслящих предков храбрый сын,И кряжистых и молодецких.
Они не играли в galanterieФривольными мелочами,И быстро-бодро-свежо — раз-два-три —На мельницу шли с мешками.
Отцы не умерли! В гробахОдна лишь кожа с мехом,Их тленная риза! Они в небесахПриветствуют нас со смехом.
Ослы блаженные, в нимбе венца!Мы следовать вам клянемся,С путей добродетели до концаМы на волос не собьемся.
О, что за блаженство быть ослом!Таких длинноухих сыном!Со всех бы крыш кричать о том:Рожден я в роде ослином!
Большой осел, что был мне отцом,Он был из немецкого края,Ослино-немецким молокомВскормила нас мать родная.
Я есмь осел, из самых ослов,И всею душой и теломДержусь я старых ослиных основИ всей ослятины в целом.
И мы свой ослиный совет даем:Осла на престол поставить;Мы осломонархию оснуем,Где только ослы будут править.
Мы все здесь ослы! И-a! И-а!От лошадей свобода!Долой коня! Виват! Ура!Король ослиного рода!»
Так кончил патриот, и залОратору дружно хлопал.Тут каждый национальным сталИ бил копытом об пол.
Дубовый венок на его главуПотом возложило собранье,И он благодарил толпу,Махая хвостом в молчанье.
Михель после марта
Перевод В. Левика
Немецкий Михель был с давних порБайбак, не склонный к проказам,Я думал, что Март разожжет в нем задор:Он стал выказывать разум.
Каких он чувств явил порыв,Наш белобрысый приятель!Кричал, дозволенное забыв,Что каждый князь — предатель.
И музыку волшебных сагУже я слышал всюду.Я, как глупец, попал впросак,Почти поверив чуду.
Но ожил старый сброд, а с нимИ старонемецкие флаги.Пред черно-красно-золотымУмолкли волшебные саги{199}.
Я знал эти краски, я видел не разПредвестья подобного рода.Я угадал твой смертный час,Немецкая свобода!
Я видел героев минувших лет,Арндта, папашу Яна{200}.Они из могил выходили на свет,Чтоб драться за кайзера рьяно.
Я увидал всех буршей вновь,Безусых любителей рома,Готовых, чтоб кайзер узнал их любовь,Пойти на все, до погрома.
Попы, дипломаты (всякий хлам),Адепты римского права, —Творила единенья храмПреступная орава.
А Михель пустил и свист и храп,И скоро, с блаженной харей,Опять проснулся как преданный рабТридцати четырех государей.
1649–1793-???
Перевод В. Левика
Невежливей, чем британцы, едва ли,Цареубийцы на свете бывали.Король их Карл, заточен в Уайтхолл,Бессонную ночь перед казнью провел:Под самым окном веселился народИ с грохотом строили эшафот.
Французы немногим учтивее были:В простом фиакре Луи КапетаОни на плаху препроводили,Хотя, по правилам этикета,Даже и при такой развязкеНадо возить короля в коляске.
Еще было хуже Марии-Антуанетте:Бедняжке совсем отказали в карете;Ее в двуколке на эшафотПовез не придворный, а санкюлот.Дочь Габсбурга рассердилась немалоИ толстую губку надменно поджала.
Французам и бриттам сердечность чужда,Сердечен лишь немец, во всем и всегда.Он будет готов со слезами во взореБлюсти сердечность и в самом терроре.А оскорбить монарха честьЕго не вынудит и месть.Карета с гербом, с королевской короной,Шестеркою кони под черной попоной,Весь в трауре кучер и, плача притом,Взмахнет он траурно-черным кнутом, —Так будет король наш на плаху доставленИ всепокорнейше обезглавлен.
Симплициссимус I
Перевод Б. Лейтина
{201}
Несчастье скрутит одного,Другому не под силу счастье;Одних мужская злоба губит,Других — избыток женской страсти.
Когда впервые встретились мы,Ты чужд был щегольских ухватокИ рук плебейских еще не пряталПод гладкой лайкой белых перчаток.
Сюртук, от старости зеленый,Тогда носил ты; был он узок,Рукав — до локтя, до пяток полы, —Ни дать ни взять — хвосты трясогузок.
Косынку мамину в те дниНосил ты как галстук, с видом франта,И не покоил еще подбородкаВ атласных складках тугого банта.
Почтенными были твои сапоги,Как будто сшиты еще у Сакса{202},Немецкой ворванью мазал ты их,А не блестящей французской ваксой.
Ты мускусом не душился в те дни,Ты не носил тогда ни лорнета,Ни брачных цепей, ни литой цепочки,Ни бархатного жилета.
По моде швабских кабачков,Наипоследней, настоящей,Ты был одет, — и все ж те годы —Расцвет твоей поры блестящей.
Имел ты волосы на голове,И под волосами жужжал победноВысоких мыслей рой; а нынеКак лыс и пуст твой череп бедный!
Исчез и твой лавровый венок —А он бы плешь прикрыл хоть немножко.Кто так обкорнал тебя? Поверь,Ты схож с ободранною кошкой!
Тесть-шелкоторговец{203} — дукаты копил,А ты их в два счета пустил по ветру.Старик вопит: «Из стихов немецкихНе выпрял шелка он ни метра».
И это — «Живой»{204}, который весь мирХотел проглотить — с колбасою прусскойИ клецками швабскими и в АидСпровадил князя Пюклер-Мускау!
И это — рыцарь-скиталец, что встарь,Как тот, Ламанчский, враг беззаконий,Слал грозные письма жестоким монархамВ предерзком гимназическом тоне!
И это — прославленный генералНемецкой свободы{205}, борец равноправья,Картинно сидевший на лошади сивой,Вожак волонтеров, не знавших бесславья!
Под ним был и сивый коняга бел, —Как сивые кони давно уж замшелыхБогов и героев. Спаситель отчизныБыл встречен восторгом и кликами смелых.
То был виртуоз Франц Лист на коне,Сновидец и враль, соперник гадалки,Любимец мещан, фигляр и кривляка,На роли героев актеришка жалкий.
И, как амазонка, рядом с нимСупруга долгоносая мчалась:Горели экстазом прекрасные очи,Перо на шляпе задорно качалось.
Молва гласит: в час битвы женаНапрасно боролась со страхом супруга:Поджилки при залпах тряслись у него,Кишечник сдавал, приходилось туго.
Она говорила: «Ты заяц иль муж,Здесь места нет оглядке трусливой —Здесь бой, где ждет нас победа иль гибель,Игра, где корону получит счастливый.
Подумай о горе отчизны своей,О бедах, нависших над нами.Во Франкфурте ждет нас корона, и Ротшильд,Как всех монархов, снабдит нас деньгами.
Как в мантии пышной ты будешь хорош!Я слышу «виват!», что гремит, нарастая;Я вижу: цветы нам бросает под ногиВосторженных девушек белая стая».
Но тщетны призывы — и лучший из насСо злой антипатией сладит не скоро.Как морщился Гете от вони табачной,Так вянет наш рыцарь, нюхая порох.
Грохочут залпы. Герой побледнел.Нелепые фразы он тихо бормочет,Он бредит бессвязно… А рядом супругаУ длинного носа держит платочек.
Да, так говорят. А правда иль нет —Кто знает? Все мы — люди, не боги.И даже сам великий ГорацийЕдва унес из битвы ноги.
Вот жребий прекрасного: сходит на нетПевец наравне со всякою рванью.Стихи на свалке, а сами поэтыВ конце концов становятся дрянью.
Клоп
