Начал накрапывать дождь, а Сандра не могла оторвать взгляда от пленных. Это зрелище было настолько неправильным, что казалось ирреальным. Сотни, тысячи человек, её ровесники и совсем молодые люди, сидели под открытым небом, оттого что им негде было укрыться от дождя. Двор был изрыт ямами, настоящими норами, где под навесом земли отлеживались пленные. Кто-то рвал поредевшую траву и тут же сжевывал её, кто-то держал за хвост ещё живую трепещущую мышь. Ближе всех к ограждению был юноша лет восемнадцати, и он усердно, отточенными механическими движениями рыл ложкой нору.
Сандра недоверчиво вертела головой по сторонам, пытаясь убедить себя, что все это не по-настоящему, ей это мерещится, и она все неправильно понимает. Но нет, за проволокой как в загоне для скота, сидели полуживые, замёрзшие и истощенные люди.
И Сандра решилась на то, что многие годы боялась сделать вне стен родного дома — заговорить по-русски.
— Мальчик, — тихо и неуверенно, безбожно коверкая некогда знакомые звуки, произнесла она, — пожалуйста, подойди сюда.
Юноша развернулся в её сторону, и от резкого движения с его головы упала россыпь вшей. Он спрятал ложку в карман и недоверчиво посмотрел на женщину. Сандра достала из свертка небольшое яблоко, в расчёте пропихнуть его через ограждение. Её план удался, но юноша не спешил принять дар.
— Пожалуйста, — дрожащим голосом, пытаясь не расплакаться, говорила она, — возьми, поешь, пожалуйста.
Все ещё не веря в происходящее, он принял яблоко, и с жадностью впился в него, глотая куски почти не пережевывая. В его голодных глазах читалось нечто абсолютно первобытное, звериное, когда на место воспитания и морали приходит единственный движущий инстинкт. Не в силах больше смотреть на юношу, Сандра отошла от ограждения чуть поодаль, чтобы перекинуть свёрток с хлебом через забор. Пусть он достанется ему или другим пленным, неважно, но она не хотела больше видеть это страшное выражение глаз. Она не хотела однажды стать такой же, как он.
Когда обе булки упали на землю, никто из заключенных не шелохнулся. Они лишь напряженно не спускали с них глаз, словно что-то выжидая. Юноша осмелел и нагнулся первым, чтобы подобрать хлеб. Воздух пронзил звуки выстрелов.
Яблоки выпали из рук Сандры и покатились по дороге. Собственный крик ужаса заложил уши. Отняв руки от лица, Сандра увидела кровавые брызги, что отпечатались на её ладонях. Ноги подкосились, и Сандра упала на колени. Держась за ограждение, она смотрела, как судорожно вздымается грудь юноши, и кровь хлещет из его горла. Не прошло и минуты как всё стихло, и остатки жизни покинули его.
За спиной раздался топот ног. Сандру грубо подхватили под мышки и куда-то потащили, то и дело обзывая «большевистской дрянью». Только когда её приволокли в полицейский участок и запихнули в клетку, Сандра в полной мере почувствовала боль в правой ноге, на которую тяжело было ступить.
Прошло полчаса, а может и несколько суток, она не могла определить, прежде чем Сандра поняла — из-за её милосердия убили человека. Тот юноша поплатился жизнью только потому, что принял от неё помощь, поднял ту самую булку хлеба, что принесла она. Она принесла, она виновна, на её руках его кровь. Это выразилось буквально, и Сандра не смогла побороть себя и принялась слизывать с кистей засохшие багровые разводы. Насыщения не было — лишь отвращение к самой себе. Только сейчас Сандра поняла, почему так болит нога. Из икры сочилась чёрная кровь. Видимо, охранник лагеря намеревался убить и её.
У Сандры не осталось времени, чтобы помочь себе — её увели на допрос. Полицейский долго кричал на неё, прежде чем обвинить в «передаче хлеба военнопленным и общение с ними на русском языке».
Из комиссариата за Сандрой прислали машину. Теперь настала очередь комиссара поучать её громкими словами.
— Но вы же сами говорили, — неуверенно возразила Сандра, подыскивая понятное для него оправдание, — что пленных нужно лучше кормить, чтобы они лучше работали.
— Это совсем другое дело! — разорялся он. — То, что сделали вы, отвратительно и недопустимо! Вы не просто подкармливали голодного человека, вы проявили жалость к врагу империи! Вы дали ему надежду на сочувствие. Вы посрамили себя, вы посрамили всё наше ведомство! Ваш поступок недопустим даже для штабной помощницы.
— Тогда увольте меня, — в надежде попросила она, — отправьте меня обратно в Мюнхен. Потому-что я больше не могу видеть это каждый день. Только дайте время съездить в Иллукст, и увольте домой.
— Домой?! — взревел он. — Скажите спасибо мне, что вас саму не расстреляли на месте. Вы что не слышали, что общение с военнопленными строго запрещено? Каждый день в городе находятся идиоты, вроде вас, которых ловят возле лагеря с едой. Их сажают в тюрьму, но постоянно приходят другие и сажают уже их. Может вам тоже стоит посидеть несколько месяцев в одиночной камере, чтобы в голове прояснилось?
— Скоро выпадет снег, — отрешенно произнесла Сандра, — будут морозы. Они все умрут от холода.
— Какая вам разница от чего умрут большевики? Самое время подумать о себе. Вы совершили подсудное дело. Вас накажут по законам империи. Этого вы хотите?
— Нет.
— Тогда раздевайтесь.
Эти слова прозвучали холодно и больше походили на приказ. Сандра подняла голову, чтобы посмотреть в глаза комиссару, и не встретила в них ни похоти, ни страсти — только жесткость и непоколебимость. После того, что она увидела и пережила в этот день, его поведение выглядело нелепым и наигранным. И Сандра рассмеялась, ибо плакать уже не было сил. Всему виною сдавшие нервы.
Комиссар только проскрипел сквозь зубы:
— Убирайтесь.
Придя домой Сандру встретили соседки, явно прознавшими обо всём, что с ней произошло. Теперь и они сыпали обвинениями и злобными, грязными оскорблениями, каких Сандра не слышала и от мужчин. И терпение её лопнуло.
— Заткнитесь, мерзкие гарпии! — рявкнула она в ответ, от чего девушки тут же замолчали. — Твари бездушные! Как вы вообще можете называться женщинами? Или у вас нет глаз и ушей? Или они отсохли, стоило только приехать в Ригу? Лучше бы радовались, что меня здесь скоро не будет. Можете все трое бежать к комиссару и задирать юбки, безмозглые шлюхи. Вам бы пойти работать в офицерский бордель. Вы же ничего не умеете делать. В одной стенограмме по пять ошибок, на каждом машинописном листе три опечатки. Вы же даже не можете соединить канцелярию с Берлином с первой попытки. Какие из вас штабные помощницы? Без ущерба для империи вы можете только мести пол.
От такой тирады соседки словно онемели. Переведя дыхание, Сандра бросила:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
