— Вот увидишь! — всхлипывая, приговаривал старый грек. — Приходи завтра утром и увидишь, как я болтаюсь на галерее. Этакого мне не пережить.
Что оставалось бедной вдове, как не отнести господину коменданту всю пачку денег, и их, конечно, сожгли на площади.
Страшно забавные шутки были тогда в ходу. У многих, стоит только вспомнить о них, и по сей день выступают на глазах слезы — от безудержного смеха, разумеется.
Для вдовы наступили тяжелые времена.
Она лишилась всего капитала, унаследованного от отца; у нее не осталось ничего, кроме дома. Передние комнаты она сдавала под лавку, а в задних ютилась сама вместе с сыном, и так они и перебивались на свой скудный доход.
Со страхом посматривала она на галерею соседнего дома: вдруг в один прекрасный день она увидит старика висящим на перекладине? Ведь он перенес столько лишений!
Но старик не повесился. Правда, он тоже потерял несколько тысяч форинтов: но это были для него сущие крохи, а основные сбережения не пострадали. Был у него подвал, куда можно было проникнуть из дома только по узкому подземному ходу. Этот подвал находился как раз под речкой. Его строил опытный каменщик, приглашенный из Вены; местные жители даже не догадывались о его существовании. Этот подвал был забит двухведерными бочонками, а каждый бочонок — полон серебра. Неисчислимые сокровища таились в подвале старика. Из спальни, нажав на пружину, можно было привести в действие потайной механизм, который открывал шлюз, и через пять минут весь подвал затоплялся водой. Напрасно сунулся бы сюда грабитель.
Все серебро и золото, что попадало в руки господина Чанты, уже никогда больше не видело белого света; оно прямехонько отправлялось в подвал под водой.
А несчастная вдова очень нуждалась; она занималась шитьем и вышивала, чтобы хоть как-то заработать на хлеб насущный.
То золото, что она получила от Ивана, она даже под страхом голодной смерти не потратила бы ни на что другое, кроме как на завещанное: на обучение Арпада. А эти уроки на фортепьяно стоили недешево!
Арпад был вундеркиндом. Но, как и у всякого ребенка, у него был тот недостаток, что талант, дарованный ему богом, он развивал не слишком рьяно, предпочитая всякие бесполезные занятия.
Правда, ему никогда не разрешалось выходить из дома без матери, чтоб он не научился у других ребят чему-нибудь дурному, но ребенок и сам способен выдумать немало проказ.
Взять, к примеру, сад. Как только Арпада отпускали туда, он пробирался к кустам бузины, срезал прошлогодние побеги, мастерил мельницу, ставил ее на воду и мог часами проводить время за совершенно пустым занятием, наблюдая, как вращаются мельничные колеса. Это бы еще ничего. Но он придумал и другое озорство: из той же самой бузины вырезал свирель и на этом нехитром инструменте насвистывал всякие крестьянские песни. Господин Клемплер, учитель Арпада, был безутешен, узнав, что его ученик играет на свирели. Ведь это самоубийство для пианиста! Но и это еще не все! При звуках свирели в саду напротив, отделенном речушкой от сада Белени, обычно появлялась белокурая девочка лет пяти, и это ей гнал Арпад через речку бумажные кораблики, а она дула на них, посылая обратно. А это уж как есть непорядок! Тут попадало Арпаду как следует. Но ни разу не удалось проследить, куда он прячет мельницу и свирель. Стоило только кому-нибудь спуститься в сад, как все его богатства исчезали.
Мельницу и свирель Арпад прятал в отдушине подвала, привязывая их к цепочке из медной проволоки и опуская в глубину, чтоб они никому не попадались на глаза.
Эта игра на свирели донельзя раздражала соседа. А еще того пуще — музыкальные упражнения, не смолкавшие целыми днями. С утра до вечера он вынужден был слушать. Ему даже ночью снилось: до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до!
По мере того как дорожала жизнь, сокращались и возможности заработка. Вдове Белени пришлось заложить дом. Она обратилась за помощью к соседу. Тот дал ей денег. Долг постепенно рос. Однажды соседу вздумалось спросить с нее долг. Белени не могла заплатить; началась тяжба. Тяжба кончилась тем, что господин Чанта пустил с молотка дом Белени, а поскольку он был единственным покупателем, то сам же и купил его за четверть цены. Вдове отдали то, что осталось после погашения долга, а дальше — скатертью дорога!
Барчук Арпад в последний раз спрятал свою свирель и мельницу в отдушину подвала и даже заложил кирпичом, чтобы никто не наткнулся на них ненароком. Мать повезла его в Вену продолжать учение.
Старому греку теперь принадлежала вся улица. Больше никто ему не мешал. По соседству с собой он не терпел ни детей, ни собак, ни птиц.
И продолжал копить деньги.
Число двухведерных бочонков в подвале под речкой все увеличивалось, и наполнены они были чистым серебром.
То, что хоть раз туда попадало, больше никогда не выходило на свет.
Как-то раз явился к господину Чанте гость.
Давний знакомый — банкир из Вены, отец которого был в дружбе со старым греком, и с тех пор Чанта обычно обменивал у него банкноты на серебро и золото.
— Феликс Каульман.
— Чему я обязан? Что привело вас сюда?
— Дорогой дядюшка! (Так обычно называл старика Феликс.) Не стану говорить обиняками; вам дорого время, мне тоже. Начну с того, зачем я приехал. Я возглавляю весьма авторитетное объединение и основал грандиозную каменноугольную компанию в имении бондаварских князей. На гарантированный десятимиллионный капитал у нас подписано восемьсот двадцать миллионов.
— Ого! Да ведь это в восемьдесят два раза больше, чем нужно.
— Деньги далеко не главное. Мне нужны уважаемые лица, которые могли бы войти в правление общества, ибо успех любого начинания обеспечивается лишь деятельным, умелым и опытным руководством.
— Ну, таких людей найти можно, особенно если вы обеспечиваете хорошие дивиденды.
— На дивиденды обижаться не приходится, tantieme[148] каждого члена правления составит пять-шесть тысяч форинтов в год.
— Да, это хорошие деньги. Повезло тем, кто войдет в правление.
— Одним из членов правления я наметил вас, дядюшка.
— Большая честь. Но прежде всего скажите мне, каковы мои обязательства?
— Ни прежде, ни после, ни во время — никаких обязательств! Единственное условие — член правления должен подписаться на тысячу акций.
— Ай-яй, дорогой племянничек! Это большие деньги.
— О деньгах нет и речи, надо только подписаться.
— Ну, милый племянничек, хоть я и провинциальный коммерсант, но уж настолько-то разбираюсь: что подписаться, что платить — одно и то же.
— Если исключить, что взаимные обязательства компенсируют друг друга. Вот, к примеру, вы, дядя, подпишетесь на тысячу акций моей угольной компании, а я в ту же минуту подпишу вам долговое обязательство, по которому обязуюсь купить у вас аль-пари тысячу акций, так что платежи взаимно погашаются, и ни один из нас ничего не теряет.
— Ну, а вам-то что за нужда так шутить?
— Признаюсь вам откровенно. Так уж устроен мир, что люди смотрят, как поступают наиболее уважаемые люди. Если они шевельнутся, за ними потянутся остальные. Если на бирже увидят, дядя, что вы подписались на тысячу акций, за вами хлынет множество мелких капиталодержателей. Вы, дядюшка, получите взамен синекуру, которая даст вам пять-шесть тысяч годового дохода, я же обеспечу блестящий успех своему предприятию. Ну, не правда ли, ведь я говорю откровенно?
— Гм! Я обдумаю это предложение. Приходите после обеда в кафе.
До обеда господин Чанта старался услышать, что говорят в кафе о бондаварской компании; учел он и то, что сам ничем бы не рисковал: обязательства Феликса являлись великолепной гарантией. К тому времени, когда пришел Феликс, господин Чанта решился.
— Ладно, я подписываюсь на акции. Только чтоб ни одной из них не оставалось у меня на руках, не люблю я эти бумаги. Бумага — все одно бумага, а серебро — всегда серебро.
— Не беспокойтесь, дядя, я буду держать их у себя. Я сам внесу гарантию за акции, я же произведу погашение.
Феликс усыпил недоверие старого грека к бумагам и оставил ему обязательство на покупку тысячи акций.
Затем последовал маневр кулисы.
Агенты, дельцы, маклеры подняли ажиотаж. Акции бондаварского угля стремительно подскочили.
А синдикат еще ни единой акции никому не выдал на руки.
Противная партия на бирже пока что была парализована.
С того дня Ференц Чанта начал исправно читать газеты.
Но не обычные газеты — те вечно врут, — а биржевые ведомости: уж они-то пишут чистую правду!
И он с изумлением следил за тем, что происходит с бондаварскими угольными акциями.
День ото дня растет ажио: вот они на пятнадцать, восемнадцать, наконец, двадцать процентов выше пари. Тот, кто подписался на двести тысяч, за две недели выиграл двадцать тысяч форинтов. А ведь вполне возможно, что у акционеров вовсе и не было этих двухсот тысяч, а только обеспечение под них в бумагах.
