— Французы к утру напьются, — продолжил Суон. — А мы встретим их трезвыми.
— Ага, потому что у нас пива нет, — не удержался Том Скарлет.
— Так что же, по-вашему, будет утром? — настаивал Суон.
Вновь повисло молчание.
— На нас нападут пьяные французы, — в конце концов ответил Хук.
— А потом?
— А потом мы их будем убивать, — пожал плечами Том Скарлет.
— И выиграем битву? — добивался своего Суон.
Снова никто не ответил. Хук недоумевал, с чего вдруг какому-то латнику вздумалось отыскивать дозорных и так усиленно вытягивать их на разговор.
— На все Божья воля, господин, — осторожно ответил Ник, не дождавшись ответа от других.
— Бог на нашей стороне, — с нажимом произнес Суон.
— На то и надеемся, господин, — неуверенно отозвался Том Скарлет.
— Аминь, — вставил Уилл из Дейла.
— Бог за нас, — с еще большей силой повторил Суон. — Потому что правда на стороне нашего короля. Даже если завтра распахнутся адские врата и на нас кинутся сатанинские полчища — все равно мы выиграем битву. Бог на нашей стороне.
И тут в памяти Хука всплыл давний солнечный день в Саутгемптонской гавани, когда над замершим в ожидании флотом пролетели два лебедя. Ник вспомнил, что лебедь — гербовый символ Генриха, короля Англии.
— Вы верите? — требовательно допытывался человек, назвавшийся именем Суон — лебедь. — Верите, что король справедлив в своих притязаниях?
Лучники по-прежнему молчали.
— Не знаю, так ли уж справедлив король, — жестко ответил Хук. Он наконец узнал голос.
На несколько мгновений повисла тишина, и Ник почувствовал, как собеседник напрягся от скрытого гнева.
— Почему? — с пугающей холодностью спросил латник по имени Суон.
— Потому что в день перехода через Сомму король повесил лучника, обвиненного в краже.
— Лучник украл церковный сосуд, — пренебрежительно ответил Суон, — и заслужил казнь.
— Он не крал дарохранительницу, — возразил Хук.
— Точно, не крал, — подтвердил Том Скарлет.
— Он не вор, а король его повесил, — безжалостно продолжал Хук. — А казнить невиновного — грех. Так с чего Богу быть на стороне грешника? Что скажете, господин? Разве Бог станет покровительствовать королю, который убивает невинных?
Вновь воцарилась тишина. Дождь немного стих, из вражеского лагеря послышалось пение, затем хохот. Во французских палатках, должно быть, горели фонари: холщовые пологи светились желтым.
Латник по имени Суон пошевелился, скрипнули латные накладки на ногах.
— Если лучник был невиновен, — тихо сказал он, — значит, король совершил несправедливость.
— Лучник был невиновен, — настойчиво повторил Хук. — Могу поклясться собственной жизнью.
Он помолчал, раздумывая, не слишком ли далеко зашел, и решил рискнуть:
— Да что там, я готов прозакладывать жизнь короля!
Послышался резкий вдох — латник от неожиданности втянул в себя воздух, однако не сказал ни слова.
— Честный был парень, — подтвердил Уилл из Дейла слова Хука.
— Даже суда не было! — возмущенно поддержал его Том Скарлет. — Дома-то хоть слово дают сказать в оправдание, прежде чем повесить!
— Точно! — подхватил Уилл из Дейла. — Мы, как-никак, англичане, есть же у нас какие-то права!
— Вы знаете имя того лучника? — после недолгого молчания спросил Суон.
— Майкл Хук, — тут же отозвался Ник.
— Если он был невиновен, — проговорил латник медленно, словно еще обдумывал произносимый ответ, — значит, король закажет по нему заупокойные мессы и внесет пожертвование на поминальные службы. И сам будет ежедневно молиться о душе убиенного Майкла Хука.
Еще одна разветвленная молния ударила в землю, и Хук разглядел у носа короля темный шрам от стрелы, когда-то под Шрусбери вонзившейся в щеку Генриха.
— Он был невиновен, господин, — повторил Хук. — А священник, обвинивший его, солгал. Из-за давней семейной вражды.
— Значит, будут мессы и поминальные службы. И Майкл Хук попадет в рай по молитвам короля, — заключил Генрих. — А завтра, с Божьей помощью, сразимся против французов и научим их уважать Бога и англичан. Мы победим. Держи. — Король протянул Хуку полный кожаный бурдюк. — Вино, согреться в ночи.
И король двинулся прочь, громко хлюпая по грязи латными башмаками.
— Странный малый, — заметил Джефри Хоррокс, когда латник по имени Суон уже не мог их расслышать.
— Хорошо, если выйдет, как он сказал, — вставил Том Скарлет.
— Проклятый дождь, — пробурчал Уилл из Дейла. — Когда ж он кончится, чтоб его…
— Как же победить-то завтра? — спросил Скарлет.
— Просто целься лучше и надейся на то, что Бог тебя любит, — ответил Хук, отчаянно желая, чтобы святой Криспиниан хоть что-нибудь сказал, однако тот по-прежнему хранил безмолвие.
— Если эти выродки до нас доберутся… — начал было Том Скарлет и замолк.
— Что, Том? — переспросил Хук.
— Ничего.
— Да говори уж.
— Я хотел сказать — давай я убью тебя, а ты меня, пока нас не начнут пытать, да только это несбыточно, да? Ну, если я тебя убью, ты ведь не сможешь меня прикончить, ты же будешь труп… — Скарлет, вначале серьезный, под конец не сдержался и захохотал, и через миг вместе с ним хохотали остальные, хотя никто толком не знал почему.
«Смех покойников, — подумал Хук. — Хотя лучше уж покойникам хохотать, чем лить слезы».
Лучники пустили по кругу вино, которое так никого и не согрело. Чуть погодя забрезжил серый, как кольчуга, рассвет. Отойдя по нужде в восточную полосу леса, Хук увидел позади стволов деревушку. Ночевавшие в сараях и амбарах французы уже седлали коней и выдвигались ближе к главному лагерю. В дальней части плато, где пестрели вымокшие вражеские знамена, уже строилось войско.
Англичане занимались тем же. Девятьсот латников и пять тысяч стрелков вышли с рассветом на поле Азенкура, распаханное глубокими бороздами под зимнюю пшеницу, — поле, где уже стояли тридцать тысяч французов.
Готовые к сражению в день святого Криспина.
Часть четвертая
День святого Криспина
Глава одиннадцатая
Рассвет выдался холодным и серым. Редкие брызги еще срывались с неба, но Хук видел, что ночной ливень уже не вернется. Мелкие клочья тумана жались к мокрым деревьям и заполненным водой бороздам на пашне.
Английские барабанщики выбивали бойкий ритм, время от времени вступали трубы. Музыканты теснились позади центрального строя, где рядом с королевским штандартом — самым большим во всем войске — реяли на высоких древках крест святого Георгия, знамя Эдуарда Исповедника и флаг Святой Троицы. Над передовым отрядом и арьергардом, выстроенными по краям, развевались знамена их командующих, над латниками Генриха — еще полсотни флагов, однако они не шли ни в какое сравнение с плотными рядами полотняных и шелковых знамен, выставленных французами.
— Сколько там флагов? Можешь посчитать? — спросил Томас Эвелголд, надеясь определить численность вражеского войска. — Если под каждым знаменем два десятка солдат…
Под чьими-то флагами стояло меньше двадцати воинов, под другими — намного больше, однако Эвелголд надеялся, что такой подсчет даст в среднем верную картину. Флаги, правда, были настолько многочисленны и торчали так тесно, что даже Хук с его острым зрением не мог вычленить хоть один из нескончаемой общей массы.
— Выродков тысячи и тысячи, а еще арбалетчики, чтоб им пусто было… — тоскливо протянул Эвелголд, глядя на французский строй: арбалетчики стояли по флангам, за спинами латников.
— Ждите! — прокричал стрелкам седой рыцарь на забрызганном грязью мерине — один из многих, кто подъезжал к строю передать приказ или поделиться советом. — Ждите! Стрелять только по моему сигналу! — Латник воздел в руке толстый жезл, обернутый зеленой тканью и увенчанный золотым навершием. — Пока не брошу жезл — не стрелять! Следите за жезлом!
— Кто это? — спросил Хук у Эвелголда.
— Сэр Томас Эрпингем.
— А кто он?
— Латник, который бросит жезл.
— Жезл я подкину высоко, — крикнул сэр Томас. — Вот так!
С силой брошенный жезл взлетел в пропитанный дождем воздух и перевернулся в вышине. Рыцарь, потянувшись было его поймать, промахнулся. Хук так и не решил, считать ли это дурной приметой.
— Подними, Хоррокс, — велел Эвелголд. — Да гляди веселей!
Хоррокс кинулся бегом, но заполненные водой борозды и раскисшие гряды между ними не давали двигаться, ноги вязли по щиколотку. Добравшись наконец до зеленого жезла, стрелок отдал его седовласому рыцарю, тот поблагодарил и двинулся дальше вдоль строя лучников, повторяя для остальных тот же приказ.
— Лемех, должно быть, пустили глубоко, — заметил Эвелголд.
