— Лемех, должно быть, пустили глубоко, — заметил Эвелголд.
— Под озимую пшеницу, — отозвался Хук.
— А она-то при чем?
— Под озимую распахивают глубже.
— Вот уж пахать никогда не приходилось, — покачал головой Эвелголд: до получения должности винтенара он был кожевником.
— Осенью пашут глубоко, весной мелко, — объяснил Хук.
— Да уж, этим выродкам не придется рыть нам могилы, — невесело буркнул Эвелголд. — Клади в борозды да закапывай…
— Небо проясняется, — заметил Ник.
На западе, где едва выступали над лесом невысокие стены крепости Азенкур, свет делался ярче.
— Ну хоть тетива не промокнет. Значит, убьем сколько-то выродков прежде, чем они нас прирежут.
Враг превосходил англичан числом не только знамен, но и музыкантов. Английские трубачи время от времени выдували короткие бравые сигналы, а затем умолкали, давая место барабанщикам, выстукивавшим все тот же резкий настойчивый ритм. Французские же трубы не стихали ни на миг, их пронзительные вопли, то опадающие, то визгливо взлетающие, звенели в холодном воздухе и навязчиво лезли в уши. Основное войско французов было пешим, как и английское, хотя на обоих вражеских флангах выделялись отряды конных рыцарей с выставленными в небо копьями. Чтобы согреть коней, крытых длинными попонами с вышитыми гербами, всадники то и дело прогуливали их перед строем.
— Скоро нападут, не задержатся, — кивнул в их сторону Том Скарлет.
— Может, да, — отозвался Хук, — а может, и нет.
Он разрывался между желанием ввязаться наконец в бой, который прекратит затянувшуюся пытку, и мечтой благополучно оказаться дома, в Англии, в теплой постели.
— Не натягивать тетиву, пока не начнется битва! — Эвелголд повторил предупреждение уже в пятый или шестой раз, но никто из лучников сэра Джона даже не повернул головы. Все лишь поеживались от холода и не сводили глаз с французов. — Черт! — прошипел вдруг сентенар.
— Что? — очнулся Хук.
— Наступил в дерьмо.
— Говорят, это к удаче.
— Тогда поплясать в нем, что ли…
Там и тут священники служили мессу, и лучники один за другим подходили исповедать грехи и принять причастие. Король на виду у всех преклонил колено перед кем-то из своих капелланов, стоящих напротив центрального строя.
Еще раньше, на рассвете, Генрих объезжал войско на своем белом жеребце — выстраивал людей на позиции и кое-где проверял, надежно ли вбиты в землю колья. Золоченая королевская корона, надетая поверх шлема, в тусклом свете сумрачного утра казалась неестественно яркой.
— Бог на нашей стороне, друзья! — крикнул он тогда стрелкам. Увидев, что те почтительно преклоняют колени, он дал знак подняться. — Бог за нас! Верьте!
— Может, Бог умножит английское войско? — раздался голос какого-то смельчака из лучников.
— Зачем? — весело спросил король. — Нам хватит и Божьего покровительства! У нас достанет воинов исполнить Божью волю!
Теперь, вернувшись выслушать мессу и принять причастие, Хук отчаянно желал, чтобы король оказался прав.
Ник опустился на колени перед отцом Кристофером, поверх рясы облаченным в успевшую заляпаться ризу, расшитую белыми голубями, зелеными крестами и корнуолловскими червлеными львами.
— Я согрешил, святой отец. — И Хук признался в том, о чем никогда прежде не говорил на исповеди: в том, что убил Роберта Перрила и намерен убить Томаса Перрила и сэра Мартина. Слова давались с трудом, но Ника подстегивала мысль — почти уверенность, — что нынешнего дня ему не пережить.
Руки священника, наложенные на голову Хука, дрогнули.
— Почему ты совершил убийство?
— Перрилы убили моего деда, моего отца и брата.
— А теперь одного из них убил ты сам, — сурово проговорил отец Кристофер. — Ник, это надо прекратить.
— Я их ненавижу, святой отец.
— Тебе предстоит битва. Поэтому ступай отыщи своих врагов, попроси у них прощения и примирись. — Хук не ответил, и священник продолжил: — Другие сегодня так и делают — идут примиряться с врагами. Ступай и ты.
— Я обещал, что не убью его во время сражения.
— Этого мало, Ник. Неужели ты хочешь предстать пред судом Божьим с ненавистью в сердце?
— Я не могу с ними примириться. Они убили Майкла.
— Христос прощал Своих врагов, мы должны следовать Его примеру.
— Я не Христос, святой отец. Я Ник Хук.
— И Господь тебя любит, — вздохнул отец Кристофер и осенил крестом голову Ника. — Тебе нельзя убивать этих двоих. Таково Божье повеление. Понятно? На битву можно идти, только истребив ненависть в сердце. Тогда Господь будет к тебе милостив. Обещай мне не замышлять убийств, Ник.
Решение далось не без внутренней борьбы. Помолчав, Хук отрывисто кивнул.
— Я не стану их убивать, святой отец, — нехотя проговорил он.
— Ни сегодня, ни завтра, никогда. Обещаешь?
Вновь повисла пауза. Хук вспомнил долгие годы вражды и въевшуюся в разум ненависть, вспомнил свое отвращение к сэру Мартину и Тому Перрилу… Потом подумал о сегодняшней битве — и понял, что, не дав клятвы, требуемой отцом Кристофером, он никогда не попадет в рай. Он коротко кивнул:
— Обещаю.
Отец Кристофер сжал его голову ладонями.
— Вот тебе епитимья, Николас Хук: покажи себя метким лучником в нынешней битве. Во имя Бога и короля. Te absolvo[30]. Прощаются твои грехи. Теперь взгляни на меня.
Хук поднял глаза. Дождь окончательно стих. Священник, достав уголек, что-то написал на лбу Ника.
— Вот и хорошо, — сказал он, закончив.
— Что это, святой отец?
Отец Кристофер улыбнулся.
— Я написал на твоем лбу «IHC Nazar»[31]. Кое-кто верит, что это спасает от напрасной смерти.
— Что это значит, святой отец?
— Это имя Христа — Назарянин.
— Напишите его и на лбу Мелисанды.
— Конечно, Хук, обязательно. А теперь прими Тело Христово.
Хук приобщился Святых Даров и затем, как делали другие по примеру короля, положил на язык щепотку влажной земли и проглотил ее вместе с облаткой — в знак покорности смерти, в знак того, что принимает землю с той же готовностью, с какой земля приняла бы его самого.
— Надеюсь, мы еще увидимся, святой отец, — сказал Хук, надевая шлем поверх кольчужного капюшона.
— Я молюсь о том же, — откликнулся священник.
— Дерьмоголовым придуркам пора нападать, — пробурчал Уилл из Дейла, когда Хук вернулся к своим.
Однако строй французов, заполнивший всю ширину плато от леса до леса, стоял недвижно и не выказывал ни малейшего намерения наступать. Враг ждал.
Английские герольды в великолепных налатниках, не выпуская из рук белых жезлов, доскакали до середины поля, где их встретили герольды Франции и Бургундии, и вся группа отъехала к кромке леса, остановившись у полуразваленного сарая с заросшей мхом крышей. Оттуда они вместе будут наблюдать за боем, а в конце объявят победителя.
— Скорей бы уже, выродки вонючие! — рявкнул кто-то из строя.
Враг не двигался. Трубы взвизгивали по-прежнему, но войско в стальных доспехах и не думало выступать: французы ждали. Кони в ярких попонах, которых выгуливали перед строем, заслоняли собой арбалетчиков, зато в центре ряда, куда угодил случайный солнечный луч, Хук разглядел орифламму — алое зубчатое знамя. Значит, пленников не будет. Значит, убивать будут всех.
— Эвелголд! Хук! Мэгот! Канделер! — Сэр Джон Корнуолл встал перед строем лучников. — Ко мне! Все четверо!
Хук вместе с сентенаром и остальными винтенарами вышел вперед. Ступать по глубокой пашне было мучительно: глинистая почва, превратившаяся в тягучую рыжую глину, немилосердно липла к подошвам. Сэру Джону, облаченному в полные латные доспехи — шестьдесят фунтов стали, — приходилось и вовсе отшатываться в сторону при каждом шаге, чтобы вытащить из липкой грязи ногу в тяжелом стальном башмаке. Отойдя от строя шагов на сорок, командующий остановился.
— Не упускайте случая увидеть свой отряд со стороны, как его видит враг. Поглядите.
Хук обернулся. Перед ним стояла английская армия — покрытая грязью, заросшая ржавчиной, промокшая и измученная. Центр войска составляли три отряда, каждый в три сотни латников; средним командовал король, дальним правым — лорд Камойс, левым — герцог Йоркский. Между тремя отрядами стояли лишь две небольшие группы стрелков, зато фланги состояли сплошь из лучников. Эти два фланговых отряда, вкопавшие в землю колья, располагались под углом к центральной части войска — чтобы пущенные ими стрелы летели с боков к центру.
— Что будут делать французы? — спросил сэр Джон.
— Атаковать, — мрачно выговорил Эвелголд.
— Атаковать кого и почему? — не отставал сэр Джон. Никто из четверых лучников не ответил: они лишь оглядывали малочисленную армию и недоумевали, какого ответа ждет от них сэр Джон. — Думайте! — рявкнул командующий, переводя взгляд ярко-синих глаз с лица на лицо. — Вы французы! Живете у себя в загаженном доме с сырыми стенами: под полом крысы, на чердаке мыши. Чего больше всего не хватает?
