Ici, ma bonne Anna, tout le monde te porte, à toi aussi qu’à tes sœurs, le plus tendre et le plus vif intérêt. Tu pourras en juger par ces quelques lignes que ma mère et ma sœur t’adressent*. Je leur ai fait lire les lettres que j’ai reçues de toi dans ces derniers temps, et elles en ont éprouvé presque autant de plaisir que moi-même. Elles t’aiment comme si tu vivais constamment au milieu d’elles.
Dieu aidant, je me flatte, que tu trouveras plus d’affection en Russie que tu n’en trouverais partout ailleurs. Jusqu’à présent tu ne connais le Pays auquel tu appartiens que par le témoignage des étrangers, et tu comprendras plus tard pourquoi ce témoignage, de nos jours surtout, mérite peu de confiance. Et lorsque plus tard tu seras en état de comprendre par toi-même tout ce qu’il y a de grandeur dans le Pays et de bonté dans le peuple, tu te sentiras fière et heureuse d’être née Russe*.
Dis mille tendresses de ma part à tes oncles Bothmer. J’ai eu dernièrement une longue lettre de ton frère Charles qui me parle beaucoup de toi. Quant à tes deux autres frères Othon et Alfred, tu les trouveras à Pétersbourg. Lorsque tu écriras à Weimar, n’oublie pas de parler de moi à l’oncle Maltitz et dis-lui que je me sens l’homme le plus indigne et le plus abominable vis-à-vis de lui. Il m’a écrit deux fois pendant mon séjour à Pétersb<ourg> sans obtenir un mot de réponse de mon exécrable paresse, et Dieu sait pourtant que ses lettres, son souvenir et son amitié me sont bien précieux et bien chers. J’espère pourtant que je réussisse à secouer le cauchemar qui pèse sur notre correspondance.
Mais avant tout, ma chère Anna, n’oublie pas de présenter mes respects à Madame de Dietrich et de la remercier bien particulièrement en mon nom de toutes les bontés qu’elle a eu pour vous.
J’aurais encore mille choses à te dire, mais toutes peuvent se réduire à celle-ci: c’est que je vous aime tendrement toutes les trois, que je fais les vœux les plus fervants pour l’heureux succès de votre voyage et que je m’estimerai particulièrement heureux, quand je vous verrai arrivées saines et sauves à Pétersb<ourg>. Je t’embrasse mille et mille fois.
Перевод
Москва
Моя добрая и милая Анна, воображаю, какое возбуждение произведут среди вас наши сегодняшние письма. Я обещал тебе вызвать вас к нам, как только это окажется возможным, и вот, как видишь, я исполняю свое обещание. Ввиду того, что обстоятельства заставляют нас провести еще и будущую зиму в Петербурге, мы порешили, мама́ и я, выписать вас туда: твоих сестер, чтобы они продолжали свое учение в одном казенном институте, куда великая княгиня берется их поместить, тебя же — имеющую несчастье быть слишком старой — чтобы жить с нами. Льщу себя надеждой, что ты одобришь такое устройство и соблаговолишь простить мне трудности передвижения, которые я вам навязываю. Но, разрешив главный вопрос, я, признаюсь, все же весьма озабочен, каким образом все это должно осуществиться. Мысль, что вам придется совершить это путешествие под охраной человека, которого еще следует отыскать, очень меня заботит. Ты узнаешь от тех, кому мама́ пишет по этому поводу, как мы желали бы все это устроить, но из-за расстояния, разделяющего нас, все указания, которые мы могли бы дать отсюда, поневоле будут слишком недостаточны. Самое верное, как и самое простое, — это поручить вас более чем когда-либо покровительству Божию.
Здесь все, моя добрая Анна, относятся к тебе и к твоим сестрам с самым живым и нежным интересом: об этом ты можешь судить по нескольким строкам, которые посылают тебе моя мать и сестра*. Я дал им прочесть твои письма, полученные мною за последнее время, и они доставили им почти такое же удовольствие, как и мне самому. Они любят тебя так, как будто ты постоянно жила с ними.
Льщу себя надеждой, что, с Божьей помощью, ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте. До сих пор ты знала страну, к которой принадлежишь, лишь по отзывам иностранцев. Впоследствии ты поймешь, почему эти отзывы, особливо в наши дни, заслуживают малого доверия. И когда потом ты сама будешь в состоянии постичь все величие этой страны и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской*.
Передай от меня тысячу нежностей твоим дядям Ботмер. Я получил недавно длинное письмо от твоего брата Карла, который много говорит о тебе. Что касается двух других твоих братьев — Оттона и Альфреда, то ты встретишь их в Петербурге. Когда будешь писать в Веймар, не забудь сказать обо мне дяде Мальтицу и передать ему, что я чувствую себя по отношению к нему самым недостойным и самым мерзким человеком. Он мне писал два раза во время моего пребывания в Петербурге и не получил ответа из-за моей отвратительной лени, но видит Бог, что его письма, его память и дружба мне в высшей степени ценны и дороги. Надеюсь, однако, что вскоре мне удастся стряхнуть кошмар, тяготеющий над нашей перепиской.
Но прежде всего, милая Анна, не забудь передать мое почтение госпоже Дитрих и поблагодарить ее от моего имени за всю ее доброту к вам.
Я еще многое хотел бы сказать тебе, но все это может свестись к одному: я нежно люблю вас всех трех, горячо желаю вам успешного и счастливого путешествия и почту за особенное счастье увидеть вас в Петербурге здравыми и невредимыми. Тысячу и тысячу раз обнимаю тебя.
Тютчевым И. Н. и Е. Л., 25 ноября 1845*
113. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 25 ноября 1845 г. Петербург
J’ai reçu votre lettre, chers papa et maman, l’avant-veille de ma fête et je vous remercie de vous en être souvenu. Hier nous avons célébré celle de maman, mais nous n’étions plus au grand complet. Les deux petites sont, Dieu merci, entrées à l’Institut mercredi dernier, le 21*. Tout me fait espérer qu’elles y seront bien. Elles ont été, au moins, accueillies avec beaucoup d’affection par tout le monde. La Directrice de l’Institut est une Madame Леонтьева* qui avait été placée pendant quelque temps auprès de Mad. la Grande-Duchesse Marie, et c’est encore cette circonstance qui l’a décidée en faveur de Смольный. L’inspectrice est une demoiselle Денисова* qui paraît être une excellente personne. Et dans la classe, où les petites sont entrées, le hasard a voulu qu’une des dames de classe fût Madame Pierling, la fille de Cartemont*. De là reconnaissance, satisfaction réciproque et générale, adoption et tout ce qui s’en suit.
Vous savez qu’une des deux petites, Kitty, a été placée aux frais de Msr le Gr<and>-Duc Héritier. Rien de plus aimable que la manière dont il m’a accordé cette faveur. Je lui avais écrit la veille pour l’en prier, et le lendemain il m’a fait répondre par son Grand-Maître Олсуфьев* que ma demande m’était accordée. Ici encore le hasard m’avait très bien servi. Il se trouve que cet excellent Олсуфьев qui, à ce qu’il m’a dit, était votre voisin de campagne, vous connaît et vous aime beaucoup et même il m’a chargé de le rappeler à votre souvenir. De plus il a beaucoup connu il y a 25 ans de cela feue ma femme, et je crois même qu’à cette époque il en a été un peu amoureux. J’ai revu le Grand-Duc il y a huit jours aujourd’hui à un bal qui s’est donné chez lui, à Царское, et je ne puis assez me louer de l’accueil que j’y ai reçu tant de lui que de sa femme qui est vraiment charmante. Il est impossible de voir des maîtres de maison plus aimables. Le bal s’est donné dans les grands appartements de l’Impératrice Catherine. Quant à la Gr<ande>-Duchesse Marie, elle est toujours la même, c’est-à-d<ire> Adorable. Lundi dernier j’ai passé la soirée chez elle avec trois à quatre personnes de son intimité. — Mais je m’aperçois que je tombe dans le genre Северин et je m’arrête comme de raison tout court…
Merci, chers papa et maman, pour vos offres relativement à Anna. Mais pour le moment, c’est-à-d<ire> pour cet hiver, j’aime mieux la garder près de moi. Elle ne nous gêne en rien, et ses rapports avec ma femme sont tout à fait bien. En ce moment elle est à un bal de jeunes personnes de son âge avec la cousine Mouravieff que je ne puis assez remercier de l’amitié qu’elle n’a cessé de témoigner à mes enfants depuis leur arrivée. J’en suis pénétré. Aussi vous m’obligerez d’en dire un mot la première fois que vous écrirez à la tante Шереметев.
Quant à moi, j’aurais encore beaucoup de mots à vous dire, s’il ne fallait pas les écrire. — J’attends avec grande impatience l’arrivée de Dorothée et de son mari.
Перевод
Я получил ваше письмо, любезнейшие папинька и маминька, накануне дня моего рождения и благодарю вас, что вы вспомнили о нем. Вчера мы праздновали именины маминьки, но уже не в полном составе. Благодарение Богу, обе девочки поступили в институт в прошлую среду, 21-го*. Все заставляет меня надеяться, что им будет там хорошо. По крайней мере, они были встречены всеми очень сердечно. Начальницей института госпожа Леонтьева*, состоявшая некоторое время при великой княгине Марии Николаевне; это обстоятельство и побудило ее остановить свой выбор на Смольном. Инспектрисой госпожа Денисова*, по-видимому, прекрасная особа. А в классе, куда поступили девочки, по счастливой случайности оказалось, что одна из классных дам госпожа Пирлинг, дочь Картемона*. Отсюда обоюдное признание, взаимное и всеобщее удовлетворение, принятие под свое покровительство и все, что из этого следует.
Вы знаете, что одна из девочек, Китти, помещена на стипендию великого князя наследника. Он самым любезным образом даровал мне эту милость. Накануне я написал ему прошение, а на другой день он приказал ответить мне через заведующего своим двором Олсуфьева*, что мое ходатайство удовлетворено. Здесь также случай оказал мне большую услугу. Дело в том, что этот милейший Олсуфьев, по его словам, ваш сосед по имению, знает вас, очень вас любит и даже поручил мне передать вам поклон. Сверх того, 25 лет тому назад он хорошо знал мою покойную жену и, мне сдается, был немножко влюблен в нее. Я свиделся с великим князем неделю тому назад на балу, данном им в Царском, и не могу достаточно нахвалиться приемом, который встретил как с его стороны, так и со стороны его жены, которая поистине прелестна. Более любезных хозяев не встретишь. Бал состоялся в больших покоях императрицы Екатерины. Что касается великой княгини Марии Николаевны, то она все та же, то есть по-прежнему восхитительна. В прошлый понедельник я провел у нее вечер с тремя или четырьмя из близких ей лиц. — Но я замечаю, что стал впадать в стиль Северина, — и, разумеется, обрываю на полуслове…
