Суворау очень удачно угодил не туда, где легионеры строили прочную оборону, а туда, где они готовились к наступлению. Но войск здесь было столько, что осталось загадкой, каким образом командир ОИТБ сумел пробиться сквозь это нагромождение вражеской техники и людей живым и невредимым.
Правда, три танка из четырех он все-таки потерял. Но свой, командирский, сохранил до самой передовой, и чуть не ушел от погони, увозя на броне уцелевших танкистов и прибившихся пехотинцев.
Горючее кончилось в самый неподходящий момент, но возможно, это тоже был знак судьбы и невероятного везения. Потому что как только все отбежали от танка подальше, в него попала управляемая ракета. Наверняка она бы достала машину и на ходу.
Дальнейшая погоня за пешими людьми означала бы проникновение легионеров в запретную зону, и им вслед пустили только несколько пулеметных очередей, ни в кого не попав. Еще попросили разрешения на активацию минного поля, но пока на орбите решали этот вопрос, окруженцы с поля уже ушли.
Добравшись до ближайшей деревни, Суворау узнал, что здесь все прекрасно осведомлены о том, что творится в трех километрах к западу. Накануне там убили местного участкового органца, и сельские жители доложили обо всем краевому начальству и даже послали гонца за восемь километров в воинскую часть. Но часть до сих пор остается в казармах, потому что не было приказа сверху, а о чем думают наверху, этого простым людям не понять.
Оставив своих людей в этой деревне, Суворау реквизировал трактор и поехал на нем в Гаван, где творились вещи уже совсем непонятные.
Узнав, что 5-я армия в полном составе грузится в вагоны, чтобы ехать на восток, майор осатанел совершенно. После разгрома на городском полигоне и жуткого ночного прорыва он выглядел и вел себя неадекватно. Учинив скандал в военной комендатуре, Суворау тряс за грудки дородного подполковника и обзывал его тыловой крысой, требуя немедленно остановить погрузку и бросить все наличные силы на Дубраву и Бранивойсак.
Про Чайкин Суворау не знал ничего конкретного, а о том, что делается в Бранивойсаке, ему рассказал прибившийся по дороге моряк, который своими глазами видел вражеские десантные корабли.
Моряк был уверен, что корабли амурские и даже будто бы заметил на одном из них белый флаг с синим кедром — символ амурских ВМС, так что в комендатуре майор в возбуждении кричал:
— Амурцы десант высадили, вы что, не понимаете?! Хотят с тыла ударить! Ты что, сука, гад, предатель, охренел — отводить отсюда войска?!
— А за оскорбление старшего по званию ответишь особо, — сказал на это подполковник, поправляя обмундирование, когда бойцы оттащили разбушевавшегося майора в угол кабинета.
То, что майор говорил об амурском десанте, окончательно утвердило подполковника в мысли, что этот Суворау в лучшем случае сумасшедший паникер, а в худшем — злонамеренный провокатор.
В Гаване ходили слухи о мариманской диверсионной группе, которая орудует в Чайкине и Рудне, и о попытке мятежа в 1-й армии, и даже о том, что мятежники будто бы прячутся в лесах и деревнях неподалеку от Гавана — но все это не касалось Краснаморского округа. Горожане, правда, волновались все сильнее, подпитываясь паническими слухами из деревень, но военные вмешиваться в это не хотели вообще, оставляя борьбу с «мятежниками» Органам.
Органы тем временем ежечасно отбивали в Краснаморсак и Центар сообщения о гибели и исчезновении своих сотрудников и мирных граждан, списывая все на мятежников и запрашивая указаний. Но в Краснаморсаке не хотели брать на себя ответственность, а в Центаре не могли родить нужные указания, потому что Страхау уже и своим подчиненным сообщил, что бунт военных подавлен в зародыше и никаких мятежников на перешейке не может быть.
В итоге эти самые Органы по представлению военной комендатуры не нашли ничего лучше, чем арестовать майора Суворау, и с триумфом сообщили наверх, что как минимум один мятежник задержан с поличным при попытке поднять панику в Гаване и сорвать отправку 5-й армии на фронт.
А поскольку в доказательство своих слов арестованный майор ссылался на своих спутников, оставшихся в деревне (хотя и с приказом, отдохнув, пешком двигаться в город), Гаванское краевое управление Органов решило заодно арестовать и остальных мятежников, для чего провести своими силами что-то вроде войсковой операции.
Внутренними войсками численностью до батальона краевое управление Органов могло распоряжаться самостоятельно, а больше батальона там и не понадобится.
41
Командир тыловиков, попавший меж двух огней в подземном гараже Серого Дома, мог законно гордиться тем, что он побывал в бою, но вместо этого он устроил капитану Саблину выволочку за то, что центурион не обеспечил безопасность команды, прибывшей на площадь Чайкина со спецзаданием особой важности.
— Как, разве вас не убили? — удивленно прервал его тираду Саблин.
После этого тыловик просто зашелся в истерике, наглядно демонстрируя, что он не просто жив и здоров, а пожалуй, даже чересчур.
— Жаль, — сказал по этому поводу Саблин.
— Чего «жаль»? — не понял тыловик.
— Ну, просто, если бы вас убили, то я первый объявил бы вас героем. А так вы как были тыловой крысой, так ею и остались. И все! Мне с вами больше разговаривать не о чем.
Разбитую БМП наконец удалось вытащить из прохода, и командирская машина 77-й центурии смогла выехать из гаража.
Не обращая больше никакого внимания на тыловиков во главе с суетливым капитаном, Саблин вызвал из башни наверх Игоря Иванова и Лану Казарину, которые еще не отошли после бурной любви в целинском понимании этого слова, и объявил обоим благодарность — Игорю за умелое применение осветительных ракет не по назначению, а Лане за меткую стрельбу по всему, что шевелится.
Последнее вызвало оживленную реакцию почтенной публики — дескать, Лана умеет не только стрелять по всему, что шевелится, но делать с этим всем и еще кое-что. О том, что именно, наглядно свидетельствовал ствол пушки, по-прежнему задранный в небо.
Легионер, в которого Лана чуть не попала из пулемета, оказался не лишен чувства юмора и потребовал у нее компенсации за моральный ущерб. Девушка не сразу поняла, о чем он говорит и чего хочет, но Игорь объяснил ей шепотом на ухо, что пострадавший желает любви, и Лана, покраснев, как майская роза, прижалась к Игорю плотнее.
Тут Саблин получил приказ выделить свободных бойцов для тушения пожаров в тюремном блоке, и пострадавшего (который на самом деле вовсе и не пострадал) услали туда.
Пожары занялись от снарядов, попавших в окна. Правда, гореть там было особо нечему — бетонные полы и железные двери, так что с огнем справились быстро.
А вот пустые административные здания дальше по проспекту никто не тушил, хотя горели они сильнее, поскольку там взрывались объемно-зажигательные снаряды с напалмовой составляющей. И при свете дня эти здания выглядели если не как руины Сталинграда, то по крайней мере как российский Белый дом после штурма в октябре 1993-го.
Игорь Иванов разглядывал этот пейзаж несколько ошарашенно, словно он только теперь понял, что оказался на войне. В бою было как-то не до раздумий, зато теперь времени было хоть отбавляй. Наверху никак не могли договориться об отправке пленных, потому что тыловики, потеряв большую часть своих машин, требовали для сопровождения боевую технику, а 13-я фаланга соглашалась на это только в том случае, если с нее снимут ответственность за площадь Чайкина и Серый Дом.
Дело дошло уже до больших высот и лично полковник Шубин во всеуслышание заявил, что никому не отдаст целинцев, добровольно перешедших на сторону легиона и принявших бой в составе 13-й фаланги. А поскольку эта фаланга отличилась в боях за город Чайкин и не позволила целинцам отбить ни один из ключевых объектов, Шубин чувствовал себя на коне и разрешил своим подчиненным, если понадобится, пресекать действия тыловиков силой.
Тыловики, на которых была возложена отгрузка пленных, апеллировали к Ставке, и окончательное решение пришлось принимать самому Тауберту.
Он высказался в том духе, что отгрузка пленных «Конкистадору» превыше всего, и он вообще не понимает, почему она не началась еще накануне вечером. Но генерал Бессонов, для которого военные действия были важнее расчетов с кредиторами, выполнил волю маршала только наполовину.
Он на свой страх и риск разрешил Шубину оставить в боевых подразделениях целинских добровольцев и приравненных к ним лиц, но добавил к этому, что на 13-ю фалангу отныне возлагается не только контроль за городскими объектами, патрулирование, поддержание порядка и борьба с остаточными группами противника, но и основная нагрузка по захвату пленных среди мирного населения.
— Больше заниматься этим некому, — объявил начштаба легиона. — Остальные фаланги нужны мне для боя. И основная масса тыловиков тоже уйдет из города, как только начнется наступление. Так что давай действуй.
