сам не очень равен уже.
— А твоя жена, дети, как они жить будут? Думал ты порадуешься тому улову, а ты ждал, выходит, что отберут все?
— Вы за меня не беспокойтесь, барин, — невесело усмехнулся Иван, — и мне позволили кое-чего. В меру. У нас, на Руси, всегда так — награда может не иметь краев, а пользоваться ею как — не всегда решать награжденному. Но погуляли неплохо, что есть то есть. Странно, что вам девки не понравились. А я долго их помнить буду. Спасибо, барин.
— Я их тоже не забуду, поверь. Жена не узнает?
— Та ей все равно.
— Ладно, не лезу. Скажи, а какая сумма самая большая, что Правдой решали?
— За пятьсот миллионов было.
— Сколько??!!!
— Так ведь не одному, барин! Бывают вопросы, что только армией и решить. Тогда набирают всех кого можно, лучших. И по сто и по двести бойцов разом выводят, и магов там — кого только можно найти.
— Их же мало.
— Вольных нанимают, за такие деньжищи… Но такое редко. До моего рождения еще было, чуть не половину Сибири делили. Но на миллион-другой вопросы часто решают. В столице, на главной Арене.
— Эй, а почему все это мимо меня проходит?
— Это тебе кажется, барин. Все кому надо — в курсе вашего существования. Да хоть тех придурков Демянских взять — можно как первую проверку серьезную рассматривать. Ты прошел ее, барин. Сегодня прошел другую.
— Это как?
— Не сорвался. Не психанул. Теперь жди.
— Вот как.
Мы замолчали. Начадо вечереть и дождик усиливался, переходя из моросящего в затяжной. Приятно, очень приятно после бесконечного солнца, но долго сидеть мокрым тоже надоедает.
— Ну что, Иван, пойдем что ли в "зверинец", как ты говоришь?
— Так все говорят. Пойдемте, барин, провожу.
Глава 21
— Ну и дурак же ты пьяный, барин!
— Пьяный? Да в уме ли ты, братец? Слезь, бегемот, больно!
— Неужто нет? Да ты и трезвый всякий, но уж выпивший….
Иван ввалился в комнату Макса, которую именовал теперь не иначе как "барские хоромы", от чего тот злился и предлагал называть как есть — свинарник, что слуга игнорировал, и чем больше комната напоминала помойку, тем с большим благоговением величал хоромами. Максим сердился, но признавал его правоту, обещаясь себе прибраться. Руками, без магии, это казалось ему важным и принципиальным. Почему — понятия не имел, не считая мелькающих мыслей про "оставаться человеком", что и самому казалось глуповатым в приложении к мусору.
Иван подошел к кровати и всей массой уселся на ноги господина, протягивая чайную чашечку с водкой.
— На, выпей.
Господин затрепыхался, но столкнуть здоровяка не смог.
— Пей, говорю. Полегчает.
Ногам было больно, но Максим подумал, что Иван способен попросту влить в него напиток, почему взял предложенное дрожащими руками, собрался с остатками сил и выпил единым духом.
— Полегчало, барин?
Макс откинулся на подушку, решив не обращать внимания на столь тяжелый укор совести как собственный слуга. Что же вчера было? То что он перебрал — безусловно, но и только. Напористость Ивана, однако, озадачивала, обыкновенно он был снисходителен к мелким недостаткам начальства, что тот объяснял себе равнодушием, которое его, впрочем, совершенно устраивало.
— Выпил, я выпил, доволен? Слезь, говорю, ноги раздавишь. И сколько раз тебе повторять, что слово "барин" мне не нравится? Неужели так сложно запомнить простое "шеф"?
Иван солидно кивнул, и не думая слезать.
— Значит, барин, не помнишь ничего? Такое бывает, у тебя так и вовсе как норма.
— Иван, друг мой, — проникновено начал Максим, — я понимаю, что читать лекции твое призвание в жизни, а призвание штука такая, что прорывается в самые неподходящие моменты, но очень тебя прошу — завали хлеборезку и слезь с ног моих, наконец. Дай в себя прийти.
Проскрипела дверь, и вошел Михаил. В помещении сразу стало тесно.
— На улице дождь или просто скучно? — Максим растерялся и недоумевал. — Что вы всем скопом столь бесцеремонно вздумали нарушить мое личное пространство?
— Ну как он? — Наставник вопросительно взглянул на Ивана.
— Похмеляется. В процессе.
— Что мне в вас нравится, так это врожденная деликатность и уважение к ближнему, — Макс чувствовал улучшение, в голове прояснялось, но понимания что здесь к чему оттого не прибавлялось, — быть может кто-нибудь из вас снизойдет и скажет уже прямо в чем дело?
— Дело, как обычно, в вас Максим Юрьевич, — снизойти решил Михаил, с привычным презрением разглядывая подопечного, — в том что при всех ваших положительных качествах и доброте вашего сердца, в наличии коего уверяет ваш слуга, вы глупы, а в данную минуту еще и пьяны. Недоумение ваше вызвано тем, что вы не соображаете какая именно сейчас данная минута, не правда ли?
— И какая? — Нахохлился Максим.
Оба мучителя, и слуга и наставник, дружно вздохнули. На мгновенье ему показалось, что оба еле сдерживают смех. Он присмотрелся и понял — не показалось.
— День сегодня торжественный, — начал Михаил, — можно даже назвать его определяющим ваше будущее, но, зная вас, я так его не назову. Разве у вас может быть будущее? Порою мне кажется, что для вас существует лишь непонятное прошлое, даже не настоящее, а поскольку вы его толком не помните, то даже не знаю, что у вас есть вообще. К несчастью, и моему глубокому сожалению, ваше ни прошлое, ни настоящее, ни будушее, ваше неизвестное, назовем это так, весьма влияет на других людей, у которых есть и то и другое, и, надеюсь, третье. А потому скажу проще — день нынче из тех, что для людей нормальных считался бы памятной датой.
— А можно все это по-человечески? — Максим рыгнул и покривился жалобности собственного голоса.
— По-человечкски, барин, у тебя сегодня помолвка. — Иван освободил все-таки его ноги, и, поднявшись во весь рост, зевнул и потянулся до хруста.
— Помолвка?!
— Папаша мой был человек большой учености, и обозвал бы это точкой бифуркации или чем-то
