Что касается вопросов организационных, то здесь никаких больших проблем не было. По вопросу о борьбе с бюрократизмом было внесено известное положение,[135] которое вносит некоторое улучшение в работу советского аппарата. В права наркоматов по отношению к губернским и уездным исполкомам было внесено изменение в смысле самодеятельности местных органов, здесь был сделан новый шаг вперед, что некоторые называют децентрализацией. Но это не совсем так, на самом деле происходит двойной процесс: мы подошли к созданию единого хозяйственного плана, единого ведомственного плана, который получает широкое развитие, а это показывает, что дело идет не в сторону децентрализации, а в сторону централизации. Когда мы даем задания на 600 миллионов пудов угля для всей страны, то это исходит из единого центра, это проявление высшей централизации; то же, когда мы в области транспорта ставим задачу толкнуть 20 тысяч паровозов; или когда мы впервые в 1921 г. будем составлять смету на 4.600 миллионов; или скажем ВСНХ, сколько миллионов пудов будет перевезено в марте, апреле, мае, и отсюда сделаем наметку на год вперед и т. д. Во всех областях – прямая централизация. В области же исполнения было постановлено предоставить побольше самодеятельности районным, губернским, волостным и т. д. органам и уменьшить бюрократическую опеку над ними. Полтора или два года тому назад в ведомстве путей сообщения в центре следили за каждым паровозом. Это была централизация самая убийственная, когда по прямому проводу приходилось следить и отдавать распоряжения о каждом паровозе. Сейчас это будет не так: сейчас известное количество паровозов отдается участку, который будет следить за ними и давать отчет за их работу перед дорогой, а дорога будет отчитываться перед округом, если такой есть, за несколько участков.
Дорога получает от центра определенные задачи, в течение месяца перевезти такое-то количество пудов, людей. Это централизм более высокий, централизм в области выработки плана, дачи нарядов, регулирования во всей стране, а децентрализация будет в области исполнения плана в смысле широкой самодеятельности местных органов. Так будет развиваться дальше. И чем больше, тем мы станем богаче опытом. Когда известный участок или дорога будет иметь больше паровозов и вагонов, так что будет хватать на выполнение центральных задач и будет еще оставаться некоторое количество свободным, тогда на местах могут создавать свой план, как использовать этот свободный транспорт на свои местные нужды. Это будет их местный план. Этот путь VIII Съездом был намечен полнее, чем предшествующим Съездом: все больше и больше централизации хозяйства в смысле выработки определенного плана, в смысле давания нарядов из единого центра, и в то же время все больше самостоятельности местным, районным, губернским, уездным управительным органам в деле выполнения данного плана. С этим связано между прочим образование известного местного фонда запасов сырья, продовольствия, прозодежды, для того чтобы губсовхозы в текущей работе не были в зависимости от центра, а могли бы проявить известную инициативу в выполнении того минимума, который дан в виде плана, заказа или наряда.
Что еще отметить из работ Съезда? Еще можно отметить о повышении юридического значения ВЦИК. Это перевод нашего советского механизма на более ослабленное подчинение. Раньше, в эпоху войны, девять десятых прав принадлежало не Совнаркому, а Центральному Комитету партии. Теперь это не может быть сосредоточено, как раньше, в небольшой группе, а должно проходить путем широкого обсуждения.
Остается также сказать о сокращении армии, которое имеет большое значение. По этому вопросу было много предварительных обсуждений в ЦК партии и в комиссии при ЦК. Этот вопрос осложнялся пересечением целого ряда других вопросов. Армию нужно распустить как можно в большем количестве, это ясно; но, с другой стороны, нужно ее и сохранить в таком количестве, чтобы можно было ее прокормить. Здесь прежде всего встал вопрос об освобождении тех элементов, которые не принадлежат ни к армии, ни к трудармии. Их дальнейшая судьба должна быть такова, чтобы то или другое хозяйственное ведомство выделило бы из них тех, кто ему нужен. Например, на угольные работы выделить те элементы, которые там уже осели, а остальных распустить. Затем идет сокращение армии, потом сокращение штабов, штабных управлений и учреждений. Мы, разумеется, очень часто говорили о бюрократизме в наших военных управлениях; но не надо забывать, что мы от партизанских отрядов перешли к такому состоянию, когда имели четыре фронта: один около Забайкалья,[136] один под Архангельском,[137] один на западе,[138] один на юге.[139] Из Москвы надо было управлять этими четырьмя фронтами так, чтобы можно было следить если не за движением роты, то по крайней мере за движением полка, чтобы можно было их по плану вооружать, снабжать; а этого достигнуть было трудно при нашем тягчайшем положении, при отсутствии необходимых сил и средств, при отсутствии свободного транспорта. При нашей отсталости, некультурности осложнялась всякая задача: необходимо было построить большой нерв между центром и фронтом, для того чтобы по команде из Москвы можно было бороться с Балаховичем, выделять силы против Дагестанского восстания, помогать партизанам Забайкалья разгромить Семенова и т. д. Необходимо было построить колоссальный и дееспособный аппарат, перед которым мы, работники военного ведомства, остановились в ужасе. Когда мы подходили к сокращению этого аппарата, то возникало опасение: не рано ли? может быть потребуется быстро перебросить военные силы, и мы вовремя не сумеем этого сделать? Сейчас, в смысле сокращения штабных управлений, мы находимся в более благоприятном положении. Если эта работа не идет полным ходом, то только потому, что мы не можем быстро развезти наши части и штабные учреждения. Чтобы сократить число дивизий, нужно во многих местах полевые дивизии оттянуть в тыл и заменить их дивизиями внутренней службы, которые формируются и развертываются; а для этого нужны средства транспорта, на который у нас не хватает угля. Поэтому полевые дивизии остаются, остается и ВНУС. Медленный темп сокращения является, таким образом, результатом нашей бедности; но в общем и целом, как вы знаете, проект плана сокращения армии состоит в том, чтобы до июня уменьшить численность армии вдвое. Мы пытались поставить программу сокращения армии более полно, чтобы распустить все учреждения, которые обслуживают трудовые армии и состоят за счет военного фонда; но главным затруднением явилось опять отсутствие транспортных средств для развоза отпускаемых.
В первую очередь распускаются родившиеся в 85, 86, 87 г. г., во вторую – родившиеся в 88, 89, 90, 91 г. г. Затем в следующую очередь – родившиеся в 92, 93, 94, 95 г. г. Тогда у нас останутся родившиеся в 96, 97, 98, 99, 900, 901 г. г. Следовательно, останутся шесть лет под ружьем. Так будет, если не будет каких-либо непредвиденных обстоятельств. Одновременно с этим предполагается в некоторых наиболее промышленных пролетарских районах создать школы для подготовки милиционных частей, чтобы постепенно создать в пролетарских районах новую милиционную армию. Части, которые мы сохраняем под ружьем, мы называем страхованием, – так называют это у нас в Реввоенсовете,[140] – т.-е. они должны быть у нас в таком количестве, чтобы быть способными выдержать первый удар неприятеля, пока мы не произведем в тылу большую работу по сбору запаса. Одновременно с этим наша программа сокращения армии состоит в том, чтоб оставить часть наших курсантов на курсах командного состава, увеличить программу вдвое или втрое, для того чтоб улучшить командные кадры армии и повысить их качественный состав путем обеспечения армии лучшими пролетарскими силами. В общем и целом эта мера была одобрена Съездом Советов и теперь проводится в соответствующей инстанции.
Хотел бы сказать в заключение еще несколько слов относительно армии. Конечно, верно, что наша чудовищная военная машина натерла всем решительно спину, особенно рабочим и крестьянам. Если, с одной стороны, хвалят героическую Красную Армию, то, с другой стороны, всякий мечтает, чтобы свести ее к минимуму. Это ясно: армия нещадно эксплуатировала страну, потому что армия не производит, а потребляет и расхищает в силу того, что она армия. Мысль о переходе на хозяйственные рельсы связана с нетерпеливым желанием как можно скорее и более сократить армию. Но есть и другая сторона, – это духовная демобилизация, которая наблюдается в партии и которая просачивается в армию. Распространяется мнение, что армия закончила свою историческую задачу и что теперь ее можно сдать в архив. Например, я встретил военного работника, Блюхера,[141] – это уральский рабочий, командир 1-ой дивизии – и он говорит: отпустите на хозяйственные работы. Стремление уйти из армии является распространенным: коммунист считает, что он стал солдатом, комиссаром или командиром только потому, что это требовалось в данный момент; но настоящее его стремление, это – строить, развивать культурное рабочее государство. Сейчас мы подошли к такому критическому моменту. И я хотел бы предупредить, что такой взгляд на армию как на что-то второстепенное заключает в себе очень опасный момент. Мы еще окружены со всех сторон капиталистическими врагами; еще ни один из крупных врагов, – даже из мелких, – не издох. Франция, Англия, Япония, Америка остаются империалистическими странами; Польша, Румыния – по-прежнему могут быть готовы весною к нападению на нас. Мы можем надеяться, что история пронесет мимо нас чашу новой войны, но гарантии в этом нет никакой. Если ликвидаторское настроение станет развиваться, то это приведет к моральному распаду тех дивизий и частей, которые необходимо сохранить как страхование против возможных ударов. Солдаты-крестьяне поддерживаются руководством рабочих, солдат-крестьянин прет на помещика вместе с рабочими, когда Врангель перед ним; но сейчас на горизонте Советской Республики со всех четырех сторон помещика не видать, а у крестьянина кругозор небольшой, память у него короткая, – потому-то он в течение веков, тысячелетий угнетался, эксплуатировался до тех пор, пока рабочий не попытался вести его за собой. Он скоро забывает удары прошлого и скоро опять протягивает шею под ярмо. Когда дивизии стоят на месте в ожидании, то крестьянин начинает чесать в затылке: зачем нам стоять здесь, не лучше ли идти по домам. Рабочий на него нажимает, агитирует, иногда предает Трибуналу, когда он уходит самовольно. Вы знаете, дивизия великолепно дерется; но когда пришел отдых, она разлагается, – крестьянина одолевает тоска по деревне. И если ослабеет нажим партии в военной работе, ослабеет нажим военных работников, городских пролетариев, в полку, в роте, – армия станет разваливаться, как живая ткань. Коммунисты не имеют права создавать никаких иллюзий.
