– Прощай беззаботная жизнь и штатные проверки вентилей, – с грустью вздохнул Джон Голд, глядя, как на диспетчерском пульте разгораются красные и желтые лампочки.
Постепенно желтый цвет стал доминировать над зеленым – все системы «Авраама Линкольна» работали в боевом режиме, обеспечивая субмарине максимально возможные шансы победить.
– И часто так происходит? – будто бы невзначай поинтересовался Алексей.
Отсюда, из кресла дежурного механика, он видел, насколько уязвима подводная лодка перед подобной массированной атакой сверху. Казалось, одно или несколько случайных попаданий в корпус – и от пирата, терроризирующего сразу несколько империй, останется только легенда. Какой-нибудь из газетчиков обязательно доберется до рабочих материалов комиссии, приукрасит в меру своих псевдохудожественных способностей, и мир узнает о страшном капитане Немо, грозе морей и побережий.
– Такое происходит только на учениях, – признался Джон Голд, внимательно прислушиваясь к разговорам по внутренней связи. – Да и то лишь в тех случаях, когда капитан не в духе, а козла отпущения вовремя не нашли.
Прямое попадание «Линкольн» снес так, что никто наверху о подводной трагедии так и не заподозрил. Бомба проникла сквозь толщу воды и разорвалась в паре метров от второго торпедного отсека. Сила взрыва была такова, что субмарину швырнуло в сторону, а один из осколков бомбы пронзил внешний корпус подводной лодки будто пулей. Автоматика тут же загерметизировала целых четыре отсека, двадцать четыре человека, занявшие места согласно штатному расписанию, оказались обречены на медленную смерть во имя спасения остальных отсеков и всей субмарины в целом.
– Как дети малые, – попробовал пошутить Голд, наблюдая, как на пульте на месте пятого, шестого, девятого и десятого секторов расцветают тревожные красные огоньки. – Сначала швыряют друг в друга взрывоопасные вещицы, все портят, а взрослым дядям, наподобие нас с тобой, прибирать весь этот бедлам.
– Третий и четвертый торпедный! – воззвал к артиллеристам капитан Тесла. – Готовьтесь стрелять «Скатом»! Чтобы через минуту, по моей команде!
Названия торпедных разновидностей ни о чем не говорили Алексею, зато Джон, едва услышал о «Скате», сжался и громким шепотом поведал Островскому историю про огненных змей и прочих чудесных существ, обитающих не то в арсенале, не то в недрах подсознания. «Скат» был любимой торпедой Теслы, но на учениях ее запускали редко, а в реальной жизни – едва ли не впервые.
Японцы уже готовились покончить с субмариной. Дирижабли коптили небо дымами десятков пожаров, но все еще держали высоту и сохраняли ускоряющие полет Воздушные Ловушки. Запасы на нижних боевых платформах позволяли продолжать бомбежку, а бегущее по волнам торнадо лишало субмарину возможности устроить повторный дождь из взрывающихся флетчетов.
Два «Ската» радикально изменили ситуацию. Один из них угодил в торнадо и разорвался над самой водой, другому повезло, и он разлетелся на куски в окружении дирижаблей-бомбардировщиков.
Электрический удар страшной силы поразил всех японских психотехников. Поддерживаемые ими Воздушные Ловушки мигом прекратили свое существование, торнадо вышло из-под контроля и завертело, обрывая деталь за деталью, попавший в сферу его действия дирижабль. Одиннадцать планеристов потеряли сознание и рассыпались в разные стороны, постепенно снижаясь, без надежд найти у поверхности океана надежный восходящий поток.
– А теперь займемся кораблем, – удовлетворенно сказал Тесла, когда глубинные бомбы перестали разрываться возле субмарины. – Готовьте пять «Штыков»!
О «Штыках» Островский уже слышал от Голда. Эти торпеды вспарывали корпус корабля таким образом, что сохранить плавучесть не удавалось, даже загерметизировав пораженные отсеки и залив балласт в емкости противоположного борта.
Пять торпед, как пять пальцев костлявой руки, устремились к кораблю, оставляя за собой четкий кильватерный след. К моменту запуска «Линкольн» уже почти всплыл и теперь готовился поднять перископы. От одной торпеды корабль каким-то не психотехническим чудом отклонился, еще одну удалось подорвать в сотне метров от правого борта, три остальные поразили цель. Носовые отсеки практически не пострадали – им досталось разве что от взрывной волны, зато корму с паровыми машинами и котлами «Штыки» не пощадили. Разрывались на части бронированные переборки, расплавлялись и намертво заплавлялись вентили, лопались от чудовищного давления шпангоуты. Едва волна разрушений стихла, пришла новая беда: распоротый наполовину корабль накренился, и морская вода добралась до котлов.
– Всплываем и расстреливаем дирижабли «Файерболами», – распорядился Тесла.
Островский с сомнением оглядел пестреющий тревожными сигналами пульт. Сумеет ли «Авраам» победить пять бомбардировщиков, или же найдутся в японских военно-воздушных силах умельцы, чтобы сбросить остаток боезапаса прямой наводкой?
Как выяснилось при всплытии, риск был минимальным. Лишившиеся психотехнических средств управления ветрами дирижабли тут же стали неповоротливыми. Аэронавты поспешно выдвигали радиальные мачты и натягивали паруса, паровые машины работали на предельно допустимом давлении, но всех этих ухищрений оказалось недостаточно, чтобы зависнуть над субмариной до того, как она открыла орудийные люки и приступила к планомерному расстрелу противников.
«Файерболы» недаром носили это имя. Каждое их попадание порождало большой огненный шар, в котором съеживались и сгорали газовые камеры, который добирался до подготовленных к сбросу бомб и провоцировал их детонацию.
Орудийных отсеков, способных к бою, на «Линкольне» оставалось пять. Дирижаблей тоже было пять, и располагались они крайне неудачно, – чтобы полностью покончить с воздушной угрозой, Тесле потребовалось дать три залпа. Менее чем через пять минут после всплытия от напавшего на субмарину японского соединения остались только разрозненные группы спасательных шлюпок. Катера абордажной группы отыскали их поодиночке и расстреляли из пулеметов.
– Я заметил, что в последнее время ты стала какая-то иная, – поделился своими мыслями Пашка.
Они с Ксенией гуляли по гатчинскому парку уже целый час, тщательно вымарывая из Ксениной памяти воспоминания о такой же прогулке с Николаем. Получалось через раз.
Сначала Пашка вознамерился говорить с ней на «вы». Услышав, что к ней обращаются как к Ксении Петровне, девушка было вздохнула с облегчением – с Николаем все было иначе, а значит, прогулка приобретала самостоятельную ценность безотносительно к тому случаю. Но уже через пару реплик стало ясно – тактика выбрана неверно и сравнение Пашки с Николаем происходит не по запланированному сценарию.
Обращение на «вы» создавало дистанцию между учениками, тогда как Ксении, наоборот, хотелось сократить ее до границы приличий, получить право быть откровенной и воспользоваться этим правом, чтобы высказать все, что лежало на ней тяжким грузом. Пришлось напомнить Пашке, что они ученики Поликарпа Матвеевича, а значит, должны говорить друг другу «ты».
– Иная? – обрадовалась Ксения.
Внешне поведение девушки не менялось, чтобы заметить случившиеся с ней изменения, требовалось быть стилевидцем как Ни… требовалось часто вглядываться в ее Намерения, пытаться их понять. Косвенное подтверждение небезразличия со стороны Пашки вызвало столь бурную реакцию в душе девушки, что она предпочла положить руку на вольт и затереть изрядный кусок своих Намерений.
– Взгляд потихоньку меняется. – Пашка говорил медленно, тщательно подбирал слова. – Ты как будто выискиваешь вокруг что-то невидимое – что можно найти только по совокупности косвенных признаков. Раньше ты с улыбкой смотрела на то, как кто-то из наших строит вслух планы на будущее, теперь же ты словно боишься этого, даже Намерения свои скрываешь и глаза отводишь. Я, конечно, понимаю – это как-то связано с уроками Сергея Владимировича, но все равно не по себе делается.
«Со следующих присланных родителями денег закажу себе очки, как у профессора», – подумала Ксения, представляя себе этот же парк летом – зеленый, с птицами, летающими между деревьев, выпрашивающими еду белками, с лодками на прудах и столичными дамами в модных европейских нарядах. И будут очки эти в тонкой серебряной оправе, с дымчатыми стеклами – якобы от яркого солнечного света.
– Кроме тебя еще ктонибудь говорил о том, что я изменилась? – осторожно поинтересовалась девушка, останавливаясь слепить снежок и бросить его без какой-либо цели – просто чтобы ощутить холодок в ладонях и выплеснуть в броске нерастраченную на тренировках энергию.
Хрустальный шар тоже казался прохладным. Возникшая ассоциация заставила отнестись к словам собеседника с максимальной серьезностью. Если уже ассоциации приходят с футуроскопическим уклоном, стоит поговорить с Ворониным – не симптом ли это бесконтрольного предвидения или надвигающегося переутомления?
