Озерцо оказалось мелким и с таким илистым дном, что, вздумай мы там плескаться, мигом бы все перемутили. Поэтому сперва черпнули воды котелками, ополоснули их, набрали в один воды на варево, а из другого принялись друг другу сливать, стоя на твердой... нет, не земле, а коре дерева, служившего нам мостками. Полной чистоты добиться не удалось (одежду мы и не пытались стирать, даже высушить и выколотить вряд ли получится), но хоть первую грязь оттерли. Впрочем, тоже не очень. Я уж несколько дней как не брит, и в щетине наверняка осталось глины на горшочек средних размеров: пот-то с морды смахивать приходилось регулярно, а лапы все перепачканы. Сайни изо всех сил пытался вычистить свою бородку, но, кажется, тоже не преуспел. Она, правда, у него почти под цвет местных почв, так что особо не видно. В общем, как там у Горина с Рязановым: "Арапом быть перестал, но до русского тебе еще мыться и мыться".
-- Сайни, -- вдруг сказал я, - как-то я легко его убил. И почти ничего не чувствую...
- А должен? -то ли издевается, то ли вправду недоумевает.
-- Ну я же человека убил...
- Врага, -- жестко поправил он. -- Врага, который на тебя напал. Впрочем, насколько я смог понять, убивал его вовсе не ты.
-- А кто? - кажется, совесть моя обрадовалась возможности таки переложить грех на кого-то другого.
-- Твое тело. Само. Есть такое понятие - "разум тела". Когда ты, например, на скользкой тропинке оступаешься, ты ведь не начинаешь думать "а что теперь делать?". Руки сами машут, ноги сами пляшут... Так и здесь. Лови! - он вдруг бросил мне скомканное полотенце, которым вытирал руки. Я поймал.
-- Видишь? Для тебя, то есть для твоих рук и ног, отразить нападение было не многим сложнее, чем поймать тряпку. Ведь твое тело это уже помнит, умеет. Не без моего участия... Вот если бы ты прикидывал, как к ним ловчей подобраться, или если бы кого-то из них знал лично и решал, убивать или нет, то действовал бы твой разум. А так - одни отработанные привычки тела.
-- Постой-постой. Ты тренировал меня как убийцу?
-- Можно подумать, ты не знал. Знал прекрасно, что те движения, которые мы разучиваем, могут и покалечить, и убить. Только надеялся, что применять их никогда не придется, а уверенности они тебе добавят. Но вот, видишь, пришлось. И если бы не эти тренировки, возможно, ты лежал бы сейчас у того бревнышка, а эти двое копались бы в твоей сумке. Так что не бери дурного в голову.
Последней поговорке я лично научил напарника. Видя, что я еще колеблюсь, он добавил:
- Напоминаю: я все еще числюсь твоим телохранителем. То есть моя задача - максимально тебя обезопасить. Наши тренировки - это всего лишь часть моей работы по этой самой безопасности, -- кажется, он таки начинал раздражаться по поводу моей "интеллигентской мягкотелости".
- А как ты понял, что нужно вмешаться? По шуму? -- я поспешил сменить тему.
-- Скорее, по его отсутствию. Ты ведь взял с собой топорик, и я все ждал, когда ты его пустишь в ход. А ты не стучишь и не стучишь, что мне показалось странным - вряд ли ты нашел бы проход сквозь поросль. Вот и пошел проверить.
-- Как-то быстро...
-- Наверное, быстро шел...
Все равно не складывалось, но мне уже было не очень интересно - усталость давала себя знать. Возбуждение схлынуло, и спать хотелось даже больше, чем есть. Даже не столько спать, сколько вытянуться и расслабиться. А еще ведь надо палатку ставить, переодеваться - не лезть же в спальный мешок эдаким чучелом.
-- Слушай, я читал, что в бою время замедляется. А у меня не замедлилось, -- и чего я так упрямо тянул этот разговор?
-- Бывает, замедляется. Но не всегда. Раз у тебя этого не произошло, значит, не надо было. Ты и так справился, без перехода...
-- А с этими что будем делать? - я махнул рукой в сторону тел.
-- А что с ними делать? Оставим, лес свое заберет. Или ты их съесть хочешь? Так мясо старое, и, небось, с болезнями, - по-моему, он совсем не шутил.
-- Как съесть?! Людей?
-- А у вас это не принято?
-- В цивилизованных странах - нет. У нас поедание людей - признак дикости. Только самые примитивные дикари на такое способны.
-- У нас, в общем, тоже не принято. Но на войне вполне допустимо. Ведь теперь их тела - просто мясо, часть природы. Их можем съесть мы, могут съесть барсуки и лисы - какая разница? У нас с тобой пока припасов хватает, да и возиться с человечиной...
Кажется, он говорил со знанием дела.
-- У вас ведь войны тоже есть, -- на всякий случай уточнил Лелек.
-- Есть.
-- И что с убитыми делают?
-- В землю закапывают, -- кажется, мы повторяли известнейший диалог Тура Хейердала с каким-то полинезийцем-каннибалом. Поэтому я торопливо прервал эту сумасшедшую беседу:
-- Только не говори мне, что это нерационально, и раз уже все равно убили, надо съесть. У нас все же к смерти несколько иное отношение.
-- Ладно, не скажу, -- пожал здоровенными плечами Сайни. -- Конечно, если охота, можем попытаться их закопать. Но по мне, и так полежат. Все равно с утра мы отсюда уйдем, за ночь протухнуть не успеют. Разве что хищника какого запах приманить. Ну так, ежели закопаем, это все равно не поможет. А возиться неохота.
Да, пиетета перед смертью у него явно не было. Но возиться и мне было неохота. Как представил - начинать сейчас копать могилы в этой тяжеленной земле, да без лопаты... Махнул я рукой и пошел лагерем заниматься.
Из дневника Юли
Шлепали весь день до темноты. Я устала, промокла и сбила ноги. Да еще и озябла - в этот дурацкий овраг солнце, по-моему, никогда не заглядывало, зато сырости было хоть отбавляй - и под ногами, и на листьях. Поэтому, когда, наконец, объявили вечерний привал, я дала, наконец, волю слезам. Рыдала взахлеб, с чувством, со всхлипами и причитаниями "что ж мне теперь делать?", хлюпая носом и размазывая слезы по далеко не чистой мордахе. Понимала, что глупо, но поделать ничего не смогла. Даже у магов нервы не железные, а я не маг. Домой хочу, к папе! И даже к маме, совсем домой!!
Меня утешать явился не только Дрик, но и Кирпич. Которого, как оказалось, звали мла Терроссиф. "Мла" - это вроде вежливого обращения или чина, я не поняла. А от моего произношения он морщился (особенно когда я иногда - благо, папа не слышит - говорила "мля"). Ну и ладно, сам тоже не Цицерон.
По-моему, опыта обхождения с плачущими девочками у него не было совсем. И он решительно не знал, что делать. Приказать замолчать - так я не солдат. Стукнуть - еще громче выть буду. Он не придумал ничего лучшего, как сунуть мне в руки что-то, что с большой натяжкой можно было назвать бутербродом. Эдакий кусок лаваша, в который завернута начинка. Между прочим, бутерброд был большим и теплым, хотя огня наши похитители, насколько я видела, не разводили. Начинка на вкус - вроде мясного рагу. И, наверное, с каким-то спиртным внутри или еще с какой-то гадостью. В общем, съев, я согрелась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
